Париж

Сборы впопыхах никогда не прельщали Тома, но сейчас он не мог иначе. Хиддлстон небрежно бросал вещи в чемоданы, бродил по номеру в поисках затерявшихся среди отельного хлама пожитков и злился на самого себя. Он ни черта не смог сделать, кроме того, как поджать хвост и сбежать. Он глупец, абсолютный стопроцентный и идиот. Ну, разве могло быть иначе? Ведь Том и не пытался ничего изменить. Он пустил всё на самотёк, оправдываясь типичным: я — не я, и хата не моя. Какое ему было дело до того, что Кэт Деннингс решила угробить себя? Может дней десять назад — абсолютно никакое. Но сейчас он умудрился уже в сотый раз наорать мысленно на себя за глупость. За то, что решил не влезать в её жизнь, держаться в сторонке и помалкивать, смотря на то, как один хороший человек увядает в трясине скуки и лжи. Том как раз закрывал свою ручную кладь, когда в его номер постучали. Вновь очередной визитёр решил почтить его скромную персону своим вниманием. «Дал бы Бог, чтобы это была не Кэт», — подумалось ему. И, впрочем, Том был прав. Это был консьерж, который держал в руках небольшой масляный конверт. — Вам письмо, месье Хиддлстон, — сказал он, вручая конверт Тому. — От кого? — От мадемуазель Деннингс. — Спасибо. Том протянул ему десять франков и удалился в номер. Буквально через пять минут он выбежал в коридор и, едва не снеся с ног пожилую пару, помчался к рецепции. Там он нашёл того самого консьержа и запыхавшимся голосом спросил: — Та девушка из 312 номера, Кэт Деннингс, она ещё здесь? — Нет, месье, она съехала вчера. — А она не оставляла вам свой адрес для перенаправления почты? — Нет, месье. — Чёрт… — тихо шепнул Том. — Спасибо вам. Он развернулся и пошагал к своему номеру, дабы забрать вещи и отправиться на вокзал. Том упустил свой шанс. Он прошляпил всё, что лишь мог, вернувшись в тот бар. Письмо было лишь финальным аккордом в их с Кэт прощальной симфонии. А начало её было какие-то сутки назад…

***

Днём ранее Это было их последнее представление на сцене «Театр-Франсэ». Актёры готовились к нему даже с большим трепетом, чем к премьере. Они репетировали без передышек, отрабатывали дикцию и по сотому кругу прогоняли спорные места в пьесе. — Давайте, пошевеливайтесь, господа. Сегодня всё должно пройти идеально! — кричал Джеффри МакДермот, шагая вдоль сцены. Труппа влилась в работу и позабыла даже о том, какое время суток сейчас на дворе. Такая подготовка была не в новинку каждому из актёров, ведь всегда, перед каждым финальным выступлением они тренировались до упаду. Это была своеобразная традиция, которой никто не решился изменить. Людей собралось немало. Они не скупились на аплодисменты и в целом были поражены новаторской пьесой. Воодушевление, радость, лёгкая горечь досады — всё это в то время бурлило в душах актёров, кланяющихся благодарной публике. Это дурманило рассудок и позволяло забыть на время обо всём. Зелла даже пустила слезу, сойдя со сцены. Ей до одури нравился Париж и здешняя публика. Она даже подумывала перебраться из Кардиффа туда однажды, о чём не упускала возможности сообщить своим коллегам. Для других же это была просто очередная командировка — ничем не хуже и не лучше других. Заккари соскучился по своим жене и дочери Лизи, а Сэм уже не мог дождаться того момента, когда сможет повидаться со своим старшим братом. И один Бог знал, что твориться в душе у Тома. После выступления он ходил слегка зачумлённый, ещё до конца не осознавая, что его ждёт впереди. Актёры впервые собрались на гулянья все вместе. Они даже захватили с собой на часок Джеффри, который даже и не пытался сопротивляться. Вся эта компания отправилась в бар «Ришелье», где собиралась отметить конец очередного путешествия. Том отбился от группы, сказав, что придёт к ним немного позже. Он остался у входа в театр, где стал дожидаться Кэт. Минуты тянулись слишком долго. Переминаясь с ноги на ногу, наматывая круги вдоль террасы и периодически поглядывая на часы, Том коротал время до прибытия Кэт. Она появилась вновь совершенно неожиданно — вышла из тени переулка и пошагала навстречу Тому. — Здравствуй, Том. — Привет. Думал, ты уже не придёшь. — Прости, я немного задержалась. Пришлось уладить кое-какие дела. — Что-то важное? — Нет. Мелочи. Пойдём? — она взяла его под руку и, дождавшись согласного кивка, пошагала вместе с Томом в сторону бара. В «Ришелье» уже собралась вся честная компания: труппа актёров в полном составе, их руководитель Джеффри МакДермот и даже сам Люк Уиндзор — добрый знакомый половины этих людей — почтил их своим визитом. Они сидели за большим столиком и болтали о насущном, пока дверь бара не открылась, и туда не вошёл Том в компании незнакомой им молодой девушки. — Это его подруга? — спросила Зелла у Люка. — Пока не знаю, — шепнул он ей, а потом поднялся и поприветствовал Тома. — Мы уже надеялись, что ты не придёшь, Томми. — Очень мило, Люк. — Представишь нас? — Да, Люк Уиндзор, это — Кэт Деннингс. Кэт, это мой старый… приятель, Люк. Ну, а это наша труппа. Но если я буду их всех представлять, то на это уйдёт весь вечер. — Очень приятно, — улыбнулась Кэт. Всё началось достаточно привычно: знакомство в стиле «Я Зелла, единственная, кто может усмирить этих обалдуев» или «Сэм Денбро — актёр, интеллектуал… и идиот (это уже было добавлено Заккари)», плавно перешло в беседу. Кэт адаптировалась в компании актёров достаточно быстро. Всего-то стоило заикнуться о её роде деятельности, как большинство тех, кто был в компании, мигом включились в разговор. — Так вы из Штатов? — спросил Люк. — Да, я родилась в Филадельфии. — Славно, у меня там живёт дядя, — подметил молодой статист Клайд. — И где вы играли? — По началу, в театре в Бронксе, а потом на Бродвее. — Мюзиклы? — Да. — У меня есть несколько знакомых в здешних театрах. — Чудесно. Вы бывали на мюзиклах? — Да. Несколько раз я посещал Бродвей, когда был в Нью-Йорке. Они присматривались к ней ещё с час, пока разговор совсем уж не наладился. Актёры стали условно делиться на группы: кое-кто нашёл своё место за барной стойкой, а некоторые даже ушли в танцевальный клуб на противоположной стороне улицы. Джеффри же нашёл способ улизнуть из бара, сославшись на «жуткую головную боль». На самом деле, он даже не пил. Просто шумные сборища никогда не приходились по вкусу Джеффри МакДермоту. За столом остались сидеть пара статистов, что переговаривались между собой о каких-то новостях из мира авто, а также Зелла, Том, Люк и Кэт. Они обсуждали жизнь в Штатах. — Неплохое место, чтобы подняться и встать на ноги со своим бизнесом, — говорил Люк. — Сухой закон и прочие поправки убивают эту возможность, — сказала с долей отвращения Кэт. — Они породили чёртовых бутлегеров. На западе всё больше стычек власти и подпольных дельцов, от чего страдают невинные люди. — Вам не нравиться Америка? — спросила Зелла. — Я жила там достаточно, чтобы убедиться в том, что это отвратительная страна. — О, смело, Кэт. Но вы всё ещё там живёте? — Я там работаю. В Париже живёт мой жених и, скорее всего, скоро я переберусь к нему. — Счастливая молодая пара, как мило. — Да уж, — шепотом протянул Том. Потом они говорили о музыке и моде. Зелла разделяла взгляды Кэт, а Люк просто не возражал, хоть и имел своё мнение на счёт этого. Но в какой-то миг диалог оборвался. Из дальнего угла зала послышался крик. До ушей донеслась грязная французская брань. Кричал молодой мужчина лет тридцати. Он говорил о войне, о боли и страхе, да так, что до дрожи пробрало всех. — Опять, — выдохнула Кэт. — Что «опять», Кэт? — спросил Том. — Война, Томми, — ответил Люк. — Здесь много таких потерянных личностей. — Чертовски много, — согласилась Кэт. — А что с ним, с тем мужчиной? — Он был на фронте, сломался, как и большинство тех, кто вернулись живыми. Гертруда Стайн была права — это поколение потерянно[1]. — Здесь таких людей очень много, — подметила Кэт. — Одни тихо страдают в углу в компании бутылки бренди, а другие не выдерживают — срываются. — Ужасно… — с досадой прошептала Зелла. Несколько минут все молча наблюдали за тем, как дебошира выводят из бара. Это выглядело ужасно: в глазах мужчины стояли слёзы, он метался, дёргался, кричал что-то не совсем разборчивое. Большинство посетителей даже не смотрели в его сторону. Они наверняка уже привыкли к подобным сценам. В один миг дверь бара захлопнулась, и стало невозможно тихо. — Ко мне приходил один парниша, — заговорил Люк. — Его звали Луи. Луи Шевон. Он три года провёл на фронте, и ему нужна была работа. Играл он живо, не сказать, что совсем у него не было таланта. Правда, после третьего отказа в роли он бросил это дело. Через полгода этот парень пустил себе пулю в висок. Ему нужно было куда-то выплеснуть эмоции, но, увы… Знал бы я, что так случиться, то землю бы рвал — но нашёл бы ему хоть какую-нибудь роль. Все вновь молчали. Кэт после этого разговора заметно помрачнела. Она всё больше теребила свою сумку и никак не могла сосредоточиться на чём-то извне, вроде последующего рассказа Зеллы о её брате, который воевал против немецкого флота в Ютландском сражении и повидал самого Георга VI[2]. Какое-то время Кэт ещё вслушивалась в беседу, тема которой вскоре изменилась. Люк и Том придались ностальгии, а Зелла, увлечённая приглашением на танец от одного миловидного француза, покинула их компанию. — Ты помнишь тот жуткий бар в Батерси… — Да, там ещё были эти, как их там… — Джэксоны. — Идиоты… До Кэт доносились лишь обрывки фраз. Она не могла уловить нить разговора. Да её это сейчас и не заботило. Едкое чувство досады давило на неё, стены бара стали обременять, а атмосфера и разговоры — раздражать. Со временем несколько человек из труппы вернулись за столик. Они стали расспрашивать её о работе в Америке. — Говорят, у вас актёры частенько приходят на работу навеселе. — Не все, но некоторые с переменной постоянностью продолжают так делать, — ответила она, а на языке вертелось «Да пошло оно всё к дьяволу! И вы, и эта чёртова Америка!» — Так, где вы играли, говорите? — переспросил уже подвыпивший парниша-статист. — На Бродвее. — О, мю-юзиклы, — протянул он слегка заплетающимся голосом. — Это интересно. — Несомненно. Вскоре этот паренёк от неё отстал и пошёл раздражать местный контингент. Но Кэт, впрочем, было на него плевать. Что толку, если ей и так уже невозможно здесь оставаться. В который раз повертев в руках небольшую сумочку, Кэт повернулась к Тому и шепнула:  — Мне пора, прости. Она выбежала из бара так быстро, что Том лишь спустя несколько секунд смог осознать, что же произошло. Он взглянул непонимающе на Люка, а тот, в свою очередь, лишь закатил глаза и ткнул его в бок. — Иди за ней, идиот, — сказал он. Тому не стоило повторять дважды. Он сорвался с места и бросился вслед за Кэт. Преодолев расстояние до двери, он очутился на улице. Фигура Кэт виднелась вдалеке, недалеко от парка. Том двинулся туда. Он бежал вслед за Деннингс, пока не нагнал её у входа в парк. — Что случилось? — спросил он Кэт. — Мне нужно идти, — кротко ответила она и пошагала дальше. — Не хочешь объясниться? Ты сорвалась с места и убежала, не объяснив ничего толком. — Не имею надобности. — Да что случилось, Кэт? — он встал перед ней и остановил, положив руки на плечи. — Я…— она запнулась. — Мне стоит кое-что уладить. — Что? — спросил он пожалуй очень громко. — Это не важно, Том. Эти слова довели его. Они были той последней каплей, что перевалила чашу спокойствия. Том уже не просто злился, он сатанел на глазах, осознавая, что эта невозможная истеричка вновь уходит и совершенно ничего не объясняет. Он уже кричал: — Нет, чёрт подери, это очень важно! Что случилось? Почему ты сидишь весь вечер, словно на иголках? Будто вот-вот должно случиться нечто ужасное. — Возможно… — Что? — переспросил немного спокойнее Том. — Я сказала: возможно. Возможно, это будет нечто ужасное, а может, и нет. — Ты о чём, Кэт? — Я о своём замужестве. — Что, прости? — Боже, не претворяйся глухим, Том! — вскрикнула Кэт. —Ты слышал, что я сказала. Гас сделал мне предложение. Вот он — плевок холодной воды в лицо на морозе — то жуткое чувство, когда тебе сказали нечто совершенно омерзительное и неожиданное. Том был в шоке. Он едва ли смог бы найти правильные слова, чтобы выразить весь диапазон своих эмоций, ведь шок — лишь малая их доля. — И ты согласилась? — с хрипотой спросил он. — Пока нет, — Кэт открыла свою сумочку и выудила оттуда небольшое серебряное кольцо. — Вот. Он подарил мне его ещё позавчера, на званом ужине у своего партнёра по бизнесу. Не спорю, он хотел покрасоваться, но я ничего не ответила… На публике я, конечно, согласилась и расплакалась, как те сентиментальные дуры, а потом сняла кольцо и сказала, что мне стоит подумать. — Но ты же хотела этого. — Я тоже так думала. — Что-то изменилось? — он спросил на удачу, надеясь, что ответ на этот вопрос сможет поселить в его душе спокойствие. — Не знаю. Я просто… Он сказал, что если мы поженимся, мне придётся завязать с карьерой. Спокойствие так и не пришло. — И ты готова к этому? — очередной вопрос из разряда «на удачу». «Прошу, Кэт, будь разумной!» — буквально умолял её мысленно Том. — Нет, Том. В этом-то вся и проблема. Я не хочу сидеть в квартире и угождать прихотям мужа или горбатиться в какой-то конторке. Это не моё. — А чего тебе хочется? — Жить. Играть на сцене, гастролировать по миру, ездить к Сьюзен на уик-энд, проводить вечера в компании друзей, моих друзей, и танцевать… Ты знаешь, Гас совершенно ненавидит танцы. — Не удивлён. Я видел его в «Монтегью». Танцор из него неважный. — Ну вот, — ода глубоко вздохнула. — И это всё только усложняет выбор. — Кэт, — позвал её Том. — Что? — Если ты любишь человека… или привязана к нему каким-то невообразимым образом, то всё это не стало бы преградой. Все эти гулянки и танцы реальны в будущем, просто стоит делать правильный выбор. — Думаешь? — Я полагаю, если бы ты действительно нужна была ему, то он не стал бы тебя ограничивать… — Он извинился передо мной, — перебила она Тома. — Что? — Вчера, перед тем, как отвезти меня в отель, он извинился. Сказал, что вёл себя в последнее время, как идиот, и просит у меня прощение; что послал к чертям ту секретаршу и больше о ней не вспоминает. Он согласился продать старую квартиру и купить жильё поскромнее. Но главное: он сказал, что любит меня. — Ты веришь ему? — У меня нет причин сомневаться в нём. Я разговаривала с его другом, Расселом, он подтвердил каждое сказанное Гасом слово. — А Рассел врать не станет, значит? — со скептицизмом спросил Том. — Нет. Рассел единственный из компашки Гаса, с кем я могу общаться. Он сам уговаривал меня бросить его и уезжать отсюда ко всем чертям. — Кэт, ты слишком доверчива. — Возможно… Мне нужно подумать, Том. Прости. Она вырвалась из его хватки и пошла вдоль улицы. Том смотрел ей вслед и негодовал. «Опять уходит! Чёрт!». — Куда ты, Кэт? — окрикнул её Том. — Нужно развеяться, — она обернулась, но шагать не перестала. — Одной. Да и потом, я немного устала. — Ты же не можешь так просто уйти? — Могу, Том. Стоило остановить её. Один вопрос — и она прекратит убегать. Может, всего на миг, а может и на дольше. Но даже за миг можно изменить многое — так подумал Том, прежде чем крикнуть: — Он так и не разрешил тебе играть в театре? — Нет, — Кэт остановилась. Том ликовал. Ему нужно задержать её здесь. От чего-то сейчас ему казалось, что останься Кэт на этом месте, то не наделает ту кучу ошибок, которую планировала совершить в ближайшем будущем. Сила в таких ситуация бессмысленна. Нужны слова, правильные слова. — Если тебе игра приносит такое же удовольствие, как танцы, то ты будешь круглой дурой, если откажешься от этого ради своего муженька, который не видит дальше своего носа. — Лучше быть дурой, чем одинокой. — Ты ведь знаешь, что не осталась бы одной, если бы бросила Гаса. Я… — он не успел договорить. Кэт вновь перебила его. — Нет, стой! Не говори того, в чём не уверен, Том, — она натянуто улыбнулась и, бросив короткое «прощай», ушла в тень проулка. — Прощай, Кэт, — шепнул Том в пустоту. Он вернулся в бар, оставив по ту сторону двери сотни слов, что мог ещё сказать. Том не ринулся за Кэт, ведь впервые за всё это время он внял её совету. Хиддлстон и вправду не был уверен в тех словах, что рвался сказать. Он вообще ни в чём уже не был уверен, кроме того, что ему срочно нужно выпить, а потом завалиться в номер и поспать. Так он и сделал. Том не сказал ни слова Люку или кому-либо ещё. Залив в себя две порции виски, он попрощался со всеми и под предлогом усталости покинул бар. Ночной Париж теперь казался ему ничем — пустотой в центре мира, огромной дырой, поглощающей всех и вся. Рассудок был затуманен алкоголем, от чего досада, давившая на душу, ощущалась в стократ сильнее. Виски стал катализатором всех эмоций. Это было невыносимо — идти и смотреть в ночную пустоту, ожидая, что оттуда выйдет она — засмеётся и пригласит на очередной танец или втянет в какую-то глупую передрягу. Том не знал, к чему сейчас его душевные метания, ведь он сам не пошёл за ней, сам заткнулся на полуслове. А всё потому, что он попросту подумал: подумал о том, что неделя — слишком короткий срок, чтобы влюбиться, что Кэт со всеми своими положительными сторонами имеет ряд недостатков, которые порой просто обескураживают, что она попросту откажет, ведь мыслит в том же ключе, что и Том. А затем было утро, тяжёлое, полное очередных душевных метаний и злости — бесконечной и беспощадной. Злости не на мир, не на премерзкую погоду, которой бог наградил его в последний день пребывания в Париже. Злости только на одного человека — на Томаса Уильяма Хиддлстона. А потом мысли оборвались, внутренние метания пришлось прекратить, ведь в дверь постучали. На пороге оказался консьерж с каким-то конвертом в руках. — От кого? — спросил Том. — От мадемуазель Деннингс, — ответил мужчина и лёгкие Тома словно сдавили тяжёлые тиски. — Спасибо, — сказал он, всучив наспех десятифранковую купюру Консьержу, и захлопнул дверь. На конверте не было написано ничего, кроме его имени. «ТОМ» — выведено широким ровным почерком. В самом же письме значилось следующее: «Здравствуй, Том, Я пишу тебе ровно за час после нашего последнего разговора. В моём кармане лежит другое письмо — то, которое ты должен был увидеть изначально. Я собиралась отдать его тебе и уйти ещё перед театром, но так и не решилась. Ты совершенно странный человек, Том. Странный в своём совершенстве или совершенен в своей странности… Я не знаю. Всего неделя с небольшим прошла со дня нашего знакомства. Маловато, не находишь? Это время мы провели не совсем обычно — ты видел мои истерики, страдания, радость. Мало кому удаётся узреть всё это даже за год знакомства со мной. Это немного непривычно для меня — объясняться по средству письма, но я всё же попытаюсь, ведь есть несколько вещей, которые ты должен знать. Во-первых, я не люблю Гаса. Кое-что в тебе дало мне понять, что Гас — это человек, который совершенен лишь в одном — в своей заносчивой глупости. Гордись собой, ты смог показать мне это. После того случая в „Рояле“ меня терзали множество мыслей, и большая часть из них была о том, что я просто сказочная дура. Такое бывает с женщинами — порой мы понимаем всё слишком поздно. Но это было тогда. В тот миг я понимала, что Гас никогда бы не решился поехать со мной куда-либо, знай он меня даже месяц; не решился бы изображать моего „ухажёра“ и уж тем более — не выслушивал бы все мои нелепые размышления. Ведь это же Гас… Сейчас я мыслю немного другими категориями. Я знаю, что в ту ночь в среду он говорил правду. Он действительно любит меня, если решился на перемены. Но… Всегда есть это дурацкое „НО“. Я больше не хочу так жить. Я не знаю, смогу ли быть замкнутой в одном городе, в клетке из бетона и дерева. Мне не по душе такая жизнь. Ты прав, я буду круглой дурой, если откажусь от своей работы. Ещё несколько часов назад я возвращалась в мыслях на два года назад — в те дни, когда мы с Гасом не были богаты, когда у нас была маленькая квартирка на бульваре Сен Жермен и этого хватало. Я думала, что смогу вернуть время вспять, а теперь понимаю, что мне не хочется этого. Ты показал мне, Том Хиддлстон, что счастливая, свободная жизнь стоит того, чтобы какое-то время побыть одиноким. Ведь это вовсе не страшно. Так же не страшно, как и жизнь через год после утраты, ведь мы можем двигаться вперёд и не цепляться за воспоминания. Можем наслаждаться компанией других и вкушать лучшие моменты жизни. Можем однажды влюбиться, завести семью, детей и доказать, что только мы властны над нашей судьбой, а не те проблемы и предрассудки что остались ещё из прошлого. Мы можем жить отличной жизнью. Можем же, краб-отшельник?» Том дочитывал письмо с улыбкой на устах, ведь понял — эта девушка сделала свой выбор, единственно правильный выбор. Она выбрала жизнь — полную, яркую, настоящую, не ограниченную бетонными гробами и пыльными улицами одного города. В её распоряжении был целый мир. Возможно, Тому тоже пора сделать свой выбор? Он бежал сломя ноги к рецепции, умолял консьержа отыскать адрес Кэт, но всё было тщетно. Сейчас Том был опустошён и в то же время горд. Он упустил свой шанс, но Кэт, та самая крикливая взбалмошная барышня, не упустила. И пусть досада за ошибку прошлого давила на него, Том не впадал в уныние. Он даже рассмеялся, войдя в номер. Ведь где-то вдалеке сейчас ехала в поезде или машине Кэт Деннингс — счастливая и абсолютно свободная. И от мысли о том, что в эту секунду она вновь улыбается, Тому стало радостно на душе.