***
— Не печалься, Томми. Ведь всё прошло прекрасно! Давай, пойдём развеемся с остальными. Ты вед ещё не прирос к этому стулу? — сказала она ему после очередного спектакля. — Тей… — Том Уильям Хиддлстон, поднимитесь с этого стула или будете обречены на проведение этого вечера в одиночестве в обнимку с подушкой, потому что до утра я домой не собираюсь, — она протянула ему руку. Тейлор была из тех девушек, которые умели убеждать. Она одна могла заставить англичанина праздновать день независимости США; только Тейлор умудрялась вытаскивать разномастных одиночек из своего окружения в общество, совершенно не прикладывая усилий. Ей хватало нескольких фраз, чтобы убедить человека. Но в этот раз всё сложилось немного не так, как она предполагала. — Ты серьёзно пытаешься меня шантажировать? — Том принял жест Тейлор и поднялся на ноги, став рядом с ней. — Пока нет. Но, возмо-ожно, минут через пять твоих сомнений… — Я устал, Тей, — Том глубоко вздохнул. — Сегодня был сложный день. — Тогда пошли, отдохнём. Нам обоим это пойдёт на пользу. Тейлор не унималась. Она так загорелась идеей Сэма отметить их небольшую победу, то бишь идеально отыгранного «Отелло», в новом пабе на Флинн-стрит, что не могла отказать себе в удовольствии провести вечер в компании знакомых актёров. Ведь она только-только вернулась с гастролей и смогла выкроить несколько свободных часов. — Мне немного приелись эти вечеринки. — То-ом, — протянула Тейлор. — Прости, Тей… — выдохнул он с досадой. Тейлор улыбнулась. Ей нравилась эта особенность Тома: быть подавленным от чувства вины. Со стороны это порой выглядело до одури мило. — Ничего, — она приблизилась к нему и слегка подалась вперёд, обвив руками шею. — Иди. Доверяю тебя Зелле и Сэму. — Эти двое со своими отношениями разобраться не могут, куда им ещё я, — она улыбнулась и поцеловала Тома в губы. — Спасибо. Я постараюсь прийти не очень поздно. — Повеселитесь там. Никто не знал, что случилось той ночью у паба «Виктория». Не было никаких объяснений, почему тело молодой американской джазовой певицы Тэйлор Свифт оказалось с колотой раной у чёрного входа. Все винили разыгравшуюся местную воровскую шпану, и только Том знал — виноват был он — тот самый человек, который решился отпустить свою невесту на ночную прогулку, не задумываясь о возможных последствиях. Сколь бы банальным не казалось подобное обвинение, для Хиддлстона оно стало условным батогом, что больно бил по сердцу. Порой, в очередной одинокий вечер из сотен подобных, Тому вспоминались слова Тэйлор: «Том Уильям Хиддлстон, поднимитесь с этого стула или будете обречены на проведение этого вечера в одиночестве…» Хиддлстон никогда не замечал за собой сентиментальных наклонностей. Он был достаточно романтичной натурой и умел удивлять, но ни разу он не пускал слезу. Это было плохим признаком, означавшим лишь одно: пора брать себя в руки и идти работать.***
«Пора брать себя в руки…» — думал Том, проходя один из несметного количества проулков Парижского центра. Дорога к «La Bouche» прошла для него в тягостных размышлениях, а потому, дойдя до кафе, Хиддлстону захотелось разве что в молчании выпить кофе и отвлечь себя разглядыванием окрестностей. Завидев на горизонте Люка, сидевшего на террасе, Том немного повеселел. — Здравствуй, — сказал он, садясь напротив. Люк, словно вынырнув из своих мыслей, среагировал на голос Тома и перевёл свой взгляд с отблесков солнца в тёмном кофе на него. — О, Том, — голос Люка был низким, словно он только-только проснулся. — Привет. Вид Ундзора тоже оставлял желать лучшего: вытянутое лицо словно утратило краску, под глазами залегли тени мешков, а едва заметные морщины на лбу стали немного глубже, отчётливее. Люк был всего на год старше Тома, но порой благодаря, как могло показаться, бесконечной жизненной силе и оптимизму он словно молодел лет эдак на пять, становился похожим на юного парнишу с весьма скудными умом и опытом. Это был словно отвлекающий манёвр, что вводил в заблуждение немалое количество театральных и киношных «шишек». Но сейчас Люк выглядел на все свои тридцать пять или даже немного старше. Том рвался спросить, что же случилось, но время от времени сдерживал себя, вспоминая о том, как же Люк ненавидит, когда кто-то пытается о нём печься, словно о малом ребёнке. — Как ты, дружище? — Неплохо. Пытаюсь сейчас раскрутить одного молодого актёришку из Монпелье, — Люк не хотел болтать о работе. Он сказал эту фразу лишь затем, чтобы хоть как-то отвлечь Тома от его очередных альтруистических порывов. Ведь он знал этот взгляд — такой потухший, с лёгкой долей укора и досады. Не нужно даже слов — Уиндзору и так понятно, что Том готовиться расспросить его о том, что случилось и почему у него вид умирающей белуги. Всё это уже было и не раз. Не стоит повторять те прежние разговоры из разряда: «Я давно уже не мальчик, мои проблемы — только мои». — И как он тебе? — Играет неплохо, но это не то, что нужно здесь. Он рвётся в театр, тянется к искусству, а мне всё не хватает сил сказать ему, пусть возвращается в свой особняк на Ривьере и не вытягивает у родителей деньги на совершенно пустое дело. — Но он платит. — И только это меня держит. Том опять подавил в себе желание узнать, что же случилось в жизни Люка и почему ему так понадобились деньги. «Стоит уважать его мнение», — так говорил себе Хиддлстон. — Ты сам-то как, Хидди. — Бога ради, Люк, не вспоминай это прозвище. — Ну, тогда Хиддстоун или Хиддсон, или как там ещё тебя называли? В Польше так и не научились правильно писать твою фамилию на вывесках? — Иди к чёрту, Люк. Это вновь была попытка отвлечься. Очередной перевод разговора в шутки и хохмы. Это всегда действовало, сколь бы напряжённой не была ситуация. Но Том знал — за смехом Люка кроется нечто куда более глубокое. Возможно, это обида или страх. Хотел бы Том знать, что же скрывает в себе его друг, но посягать на его личную жизнь он не мог себе позволить, а потому просто поддавался мимолётному порыву и поддерживал эти шутливые перебранки. В такие моменты они были словно дети — счастливые, весёлые, невзирая ни на что. Но только вряд ли в душах у детей кроется столько подавленной злости и потаённых обид. Позже они с Люком говорили о представлении. Том рассказывал все новые тонкости работы, Люк внимал его слова и мысленно благодарил друга за особую сообразительность и за то, что он не стал копаться в его проблемах. Вскоре тема разговора сменилась. И случилось это в тот самый момент, когда мимо террасы «La Bouche» проехала девушка на велосипеде, прикреплённом к внушительной двухколёсной тележке с цветами. Повеяло летом. Запах лаванды разнёсся по воздуху вместе с лёгкими порывами ветра. — Помню, как-то в юности думал, что в большом городе время течёт совсем по-другому, — говорил Люк. — Люди там лишь то и делают, что торопятся, никогда не остаются на одном месте, идут к чему-то лучшему. Лондон был таким городом. Там невозможно жить. Мне невозможно жить. А здесь всё по-другому. Вон та девушка, скажем. Она проезжает это кафе каждый день, ровно в без десяти минут девять. На углу Сент-Анн и Пети Баш она останавливается и раскладывает свою переносную лавчонку с цветами и стоит там почти до заката. Каждый день. И так уже годами, словно какая-то заевшая пластинка. Раньше я думал: «Неужели ей это не надоедает — всё время жить по одному и тому же сценарию?». Но потом я кое-что понял: ей вовсе не стоит ничего менять. Возможно, ей нравиться продавать цветы, может, она получает удовольствие от того, что выращивает их в своём маленьком садике под мансардой, срезает и складывает в букеты. А может она просто хорошо на этом зарабатывает — в принципе, это вовсе не важно. Просто здесь, в Париже, люди ищут определённость. И они её находят. Да, местная интеллигенция, вроде писателей и разношёрстных художников, всё время мечется в поисках своего предназначения, но, по сути, эти люди уже обрели то, что им нужно. Они делают то, что им нравиться, в силу своих желаний и возможностей. — Ты превращаешься в романтика, друг мой. — В Париже каждый поневоле им становиться. По-другому просто быть не может. — Это хорошо, что ты видишь мир куда светлее, чем он есть. — Да нет. Мне нравиться смотреть так на вещи. На самом деле я прекрасно осознаю, что здесь, как и везде, не так уж и радужно. Просто из кучи дерьма, именуемой Миром, Париж — это лучшее место, что я смог для себя найти. Тебе-то здесь как? — Я не знаю. Всё достаточно неоднозначно. — Да ладно? Я думал, ты у нас — человек-крайность. У тебя всё или просто отлично, или до жути ужасно, да так, что ты об этом и не заикнёшься. Что же тебя озадачило?.. Или лучше спросить: Кто? — Это глупая история… — У меня есть ещё пять минут. Как раз хватит на то, чтобы выслушать одну короткую глупую историю. — Это… из-за одной странной особы. — Девушки, что ли? — Если огромный комок противоречий можно таковой назвать, то да. — О-о, кажется, я сегодня откроюсь на десять минут позже. Ну давай, колись, что за парижанка успела тебе насолить? — Это американка, насколько я понял по акценту. Кэт Деннингс — вроде так её зовут. — Кэт Деннингс? — переспросил Люк. — Хм, почему мне это имя знакомо?.. — Не знаю. Она — та ещё фурия. Живёт на одном этаже со мной в «Ритце». Вчера сутра она устроила настоящий утренний концерт у меня под дверью. Умудрилась до такой степени довести постояльцев, что один из них оплатил её долг отелю. — Серьёзно? Слушай, а она часом не актриса? Мне как раз в одну постановку надо какую-то крикливую барышню на роль суровой гувернантки. — Прости, забыл спросить её после того, как она очень «толерантно» назвала меня посредственным идиотом с кучей предрассудков. — Вау, — Люк присвистнул, — я уже готов аплодировать этой даме. Она — весьма темпераментная особа. — Скорее сумасшедшая истеричка. — С каких это пор ты так нелестно стал отзываться о женщинах? Ухмылка всё не сходила с лица Уиндзора, что весьма удивляло Тома. Похоже, его не очень интересовала та девушка — скорее отношение Хиддлстона к ней. Ведь он же «краб-отшельник», такой себе весёлый парень, чьи напускная приветливость и вежливая учтивость скрывают душевную боль. Том негодовал от этого факта. Все и каждый желают ему лучшей жизни, толкая от одного края к другому. Сначала это были странного вида интеллектуалки из Брикстона, которых привёл Сэм, потом пара танцовщиц от Зеллы и теперь та чёртова Деннингс. Том не ребёнок. Ему не нужен чужой пинок, чтобы начать мыслить иными категориями. — С тех пор, как они стали будить меня своими оглушительными воплями в полпятого утра, — он вложил всё своё раздражение в эту фразу. Но Люк этого даже не заметил. Грубость он воспринял как сарказм. — Звучит не очень приятно, — Люк скривился. — А у этой Деннингс вообще всё в порядке с психикой? — Не знаю, Люк… — выдохнул Том. — Я сегодня с ней разговаривал. — И как она? — О, чудесно. Похоже, только она умеет хамить и делать комплименты одновременно. — Это, друг мой, искусство. Не упусти свой шанс. Вдруг ты ей понравился. — Чёрта с два. — Мистер Хиддлстон, — театрально вскрикнул Люк. — Не выражайтесь. Боже, и что только Париж делает с британскими мужчинами… — он ещё с секунду прибывал в напускном негодовании, а потом с вполне серьезным лицом глянул на вои наручные часы. — Ладно, старина, похоже, скоро в мою контору будут ломиться ветер и местные приблудные псы — мои извечные гости. Не могу же я их разочаровать и открыться на целых пять минут позже. Том улыбнулся и молча кивнул головой. — Прощай, Люк. — Ещё увидимся, Том. Том покинул «La Bouche» с весьма смешанными чувствами. Он прошёлся пешком до Плас Вандом, дабы забрать кое-какие вещи из номера, после чего отправился в театр. День тянулся довольно рутинной вереницей. Репетиции — обед — спектакль — отдых. Эта цепочка никогда не менялась. Порой перемены происходили только в самом Томе. Иной день он ходил весёлым и достаточно общительным, в меру приличий, а иногда пребывал в смятении. Сегодняшний день был из числа вторых. Эти хмурые будни тянулись особо долго, как успел заметить Том. Не спасали ни виды Парижа, ни шарм местных жителей, ни убийственный темп работы, который всегда отвлекал и заставлял мыслить совсем в ином направлении. Сегодняшнее представление прошло куда менее бурно, чем вчерашнее. Всё было не так вычурно и претенциозно. Публика была скромнее, актёры — расслабленнее, а извечного гостя их представлений Мориса и вовсе не было видно на горизонте, что несказанно радовало всю труппу. Они играли хорошо, и это уже отметили в нескольких парижских газетах. Том не читал ни одну из трёх статей, ему было достаточно слов похвалы от Джеффри МакДермота и оглушительных аплодисментов зрителей. Но настроение в гору не шло. День продолжал быть привычным театральным буднем. Том отказался от прогулки с Зеллой и Закари. Они собирались посетить какую-то выставку au grand air[1] на набережной Гран Огюстен, что шло в разрез с настроением Хиддлстона. С желанием избежать пытливых взглядов Том вышел через центральный вход «Театр-Франсэ» и стал там дожидаться водителя, что должен был доставить его в «Ритц». Мрак постепенно окутывал Париж. Вдалеке горели огни ночных заведений. Глядеть туда, где сейчас кипит жизнь, не хотелось. Том предпочёл рассматривать окрестности. — Всё же, я немного погорячилась, назвав вашу игру сносной, — послышался за спиной Тома до боли знакомый голос. Хиддлстон развернулся и увидел в свете ночного фонаря женскую фигуру, с чертами лица той самой несносной крикливой барышни из «Ритца». — Мисс Деннингс? — Кэт. Я же говорила… — Вы были на представлении? — спросил Том. — Да. Стоило освежить впечатления от вашей игры. Да и пьеса в целом была неплоха. — Очень рад, что вам понравилось. — Вы в «Ритц», Том? — внезапно поинтересовалась Кэт. — Да. — Не советую туда сейчас направляться. Там жутко нудно. Горстка заправских гуляк отмечает день рождения какого-то банкира в местном баре. Крику на весь отель. — Жуть, — с притворной досадой протянул Том. — И не говорите. — Вы хотите мне что-нибудь сказать, мисс… — он одёрнулся, — Кэт? — Проницательность — ваша главная черта, Том, верно? — Наверное. — У меня небольшая проблема. Это связанно с моим женихом. — Скоттом? — Что? — сконфужено спросила Кэт, а спустя мгновенье, немного поразмыслив, засмеялась. — Нет, Скотт Денбро не мой жених. — А кто он? — Какой-то мужчина из обложки «Vanity Fair», — Том на миг удивился, но потом вовсю рассмеялся. — Моего жениха зовут Гас. Вы видели его однажды. В баре «Монтегью». Том ошеломленно уставился на Кэт и с лёгкой хрипотой в голосе спросил: — Вы… Вы видели меня тогда? — Да, вы танцевали с какой-то девушкой. Ваш пялящийся взгляд сложно не заметить. Да ладно, Том. Разве это плохо? Вы, кажется, удивились моему присутствию там. — Я… — У Гаса тогда выдался хороший день. Он работает в одной адвокатской конторе, специализируется на семейных делах. Мы с ним немного повздорили позавчера, и он отказался оплачивать мой номер в «Ритце». Вот вам и причина моего скандала. Я ведь приехала сюда всего на неделю с лишним, а мы уже успели возненавидеть друг друга раза три за всё это время. — Откуда у него… — Том хотел спросить о том, откуда у простого клерка деньги на проживание в «Ритце». Вопрос слегка бестактный, но Денннингс вовсе не обиделась. Она даже не дала Тому договорить, вед наперёд знала, что он захочет спросить в первую очередь. — Наследство. Всё из-за него. Гас жил в Шампани, но потом его близкий родственник скончался и оставил ему круглую сумму. Часть денег ушла в дело, а на остальное Гас кутит. Он решил не отставать от своих успешных хамоватых партнёров и купил себе далеко не скромную квартиру, завёл любовниц и завалил меня дорогими подарками. — Простите, Кэт, возможно, это и не моё дело, но… — Тому было немного неловко, но он просто должен был спросить. — Зачем он вам? Что вас держит? — Глупое и не совсем закономерное в моём положении чувство. — Любовь? — Сложно назвать это любовью. Скорее привязанность. — Как к питомцу? — Как к человеку, Томас. Это нелегко объяснить. — Почему вы не живёте вместе здесь, в Париже? — Потому что у меня работа. А в ту квартиру я в жизни не войду, — Кэт театрально скривилась. — Там всё просто таки пропахло буржуазией и дорогими женскими духами. Не моими, Томас. Нам с Гасом гораздо проще жить на расстоянии. — Это странно, — констатировал Хиддлстон. — Знаю, Том. Минутное молчание, что повисло между ними, дало Тому время поразмышлять, взвесить все за и против своего любопытства и в конечном итоге толкнуло его задать вопрос: — Так какое у вас ко мне дело? — Понимаете, наличие любовниц у моего жениха ни для кого не секрет. Даже для меня. Но вероятность того, что он, Гас, будет охмурён какой-то шлюхой с квартала красных фонарей вовсе не прельщает меня. — И что вы намерены делать? — Воззвать к его разуму. — Каким образом? — Заставить ревновать. — Что? С помощью кого? Меня? Нет уж, увольте, Кэт, — возмутился Том. — Я привык не совать нос в чужие семейные дела. — Томас, это вовсе не сложно. Вы же актёр. — Да ну? Достаточно посредственный, по вашим словам. — Прошу, Том, — взмолилась Кэт. —Мне нужен всего час вашего времени. Один час. После этого я вас больше не побеспокою. — Вы сбрендили, Кэт. — То-ом, чёрт. Да вы же оставите меня бездомной! — Что? — Или нарвётесь на ещё один скандал под дверью вашего номера. — Кэт, не в вашем положении меня шантажировать. Прошу простить меня, моя машина уже прибыла. Он решительно пошагал к тёмному автомобилю, еле различимому в ночной тьме. Том шёл не оборачиваясь. Он размышлял о том, какая же всё-таки бестактная дурочка эта Кэт. «Что она о себе…», — мысль оборвал на полуслове истошный крик позади: — Вы чёртов эгоист, мистер Британский Акцент! Самовлюблённый актёришка, который до конца своих дней останется один! Краб-отшельник! Том остановился в трёх ярдах от машины и развернулся. — Что вы сказали? — Вы всё прекрасно слышали. И даже не смейте спорить. Так ведь вас назвала та девушка в «Монтегью»? Краб-отшельник Томас Уильям Хиддлстон, у которого хватает смелости лишь на что, чтобы развернуться и уйти. — Мисс Деннингс… — он двинулся с места и медленно направился к ней. — Кэт! И хватит быть такой занозой, Том. Вы же чёртов джентльмен! Он схватил её за руку и уволок в проулок, махнув воителю, чтобы тот уезжал. Там, у стены театра Том отпустил Кэт и заговорил тихо и медленно: — Хватит срывать голос и обращать на нас внимание. — Иначе бы вы не сделали того, что сделали. — Гениально, вы оскорбили меня и обратили на себя внимание. Чудно. Что будете делать дальше? — Заставлю вас пойти со мной. — Каким образом? Она вырвалась от нависшего над ней Тома и пошагала вдоль освещённой улицы. Том с удивлением уставился на удаляющуюся фигуру и окрикнул её: — И это всё? Вы просто ждёте, что я пойду с вами? —Том, — она остановилась и развернулась к Хиддлстону, — вы англичанин, который впервые в Париже. Сейчас ночь, а ваша машина уехала. У вас нет другого выхода, только как последовать за мной. И Кэт вновь пошагала вдаль, а вскоре позади неё послышались торопливые шаги Тома. Девушка про себя усмехнулась. Том шёл немного поодаль, словно опасаясь компании Деннингс. Он то и дело осматривался по сторонам, вглядывался во тьму проулков и поражённо отмечал для себя, что Кэт вовсе не беспокоит такая не очень радужная обстановка вокруг. Это он, мужчина, сейчас идёт с опаской вдоль широкой улицы, освещаемой лишь луной и фонарями. А этой барышне хоть бы что. Она шагает молча по мощёной улочке и смотрит строго вперёд. Том негодовал от того, что понятия не имел, куда они направляются. Он совершенно не знал этот район Парижа, ведь был в нём всего лишь второй раз. Он намеревался выяснить из пункт назначения у Кэт: — Куда мы идём? — Не знаю, как вы, но я в бар «Рояль». — Он будет там, этот ваш Гас? — Вы как всегда проницательный, Том. — Что вы хотите, чтобы я сделал? — А вы приняли моё предложение? — Ну, я же пошёл за вами. — Ладно. Притворимся, что мы — давние знакомые. Ни Гас, ни кто-либо из его окружения не увлекается театром, так что можете быть спокойны по поводу конфиденциальности. Вы — мой старый знакомый Джордж Флетчер из Ливерпуля. В Париже вы по работе. — И кем я работаю? — На ваше усмотрение. Но, вообще, мне по душе продавец антиквариата. — А я не могу остаться безызвестным актёром Томом Хиддлстоном из Лондона? — Нет. Ни в коем случае. Если врать, так окончательно. — Что же, это будет на вашей совести, если нас вычислят. — Не беспокойтесь. Всё пройдёт отлично. Они шли около получаса по улицам ночного Парижа, время от времени сворачивая в совершенно тёмные переулки, а порой проходя мимо десятков ночных баров, полных весёлых гуляк. Том быстро привык к тому, что его ведёт Кэт. Ведь она точно знала, куда идти… по крайней мере, так она ему сказала. Уже совсем скоро они миновали улицу Сена вышли на набережную Конти. Она пылала огнями фонарей и десятков ночных заведений. Это напомнило Тому о виде из окна его номера в «Ритце» и о первой ночи в Париже. Издалека он смотрел на подобные улицы и мостовые и всё гадал, что же сейчас делают люди там, в свете фонарей, меж стен из люминесцентного огня. Наверняка, они не изображают чужих ухажёров в компании взбалмошных девиц. — Вот он, бар «Рояль», — в какой-то миг сказала Кэт и резко остановилась. — Возьмите меня под руку. — Что? — Чёрт, Том, не глупите, возьмите меня под руку и изобразите выражение радости на своём лице. Он повиновался её словам практически мгновенно. Это было, словно, рефлексом: делать и не задавать лишних вопросов. Том осторожно взял Кэт под руку и в одно мгновение ока выражение его лица сменилось из абсолютно серьёзного, на весёлое и совершенно безмятежное. — Улыбайтесь, Кэт, — сказал он ей, как только они подошли к двери бара. Внутри было темно, шумно, пахло табаком и патокой, от чего Тома немного покоробило. В «Рояль» был приглушённый свет, там играл какой-то пианист, стены были увешены десятками черно-белых картин в стиле модерн, а контингент там собрался до невозможного разношёрстный. Это-то и создавало особый колорит того места. Оттуда не хотелось уходить. Тебя могли вовлечь в разговор какие-то бюрократы из столика в центре зала или пригласить на партию в бридж худощавые продавцы из соседней улицы. Том и Кэт сели за столик недалеко от барной стойки. Там почти не было слышно музыки, зато открывался хороший обзор на зал. Компания Гаса — одна распущенная девица и тройка мужчин в строгих костюмах — расположилась в дальнем углу. Они пили бренди, а юная барышня — вино. — Стерва, — прошипела Деннингс. — Полегче, Кэт. — Вы же видите, что делает эта… фурия. — Она ведёт себя весьма распущенно. — Через пять минут я встану и подойду к нему. Вы останетесь на месте. Том утвердительно кивнул. Через несколько минут к ним подошёл молодой парень и предложил сделать заказ. Том взял порцию виски, а Кэт ограничилась бокалом белого полусладкого. Они взирали на Гаса и его компанию почти всё то время, что несли заказ. Эти пять минут прошли в напряжённом молчании. Но как только официант поставил перед Кэт бокал с вином, она поднялась с места и пошагала навстречу жениху. — Гас, дорогой, не ожидала тебя здесь увидеть, — сказала она с напускным удивлением. — К-Кэт, — он едва не поперхнулся бренди и мгновенно отодвинул от себя наглую барышню. — Что ты здесь делаешь? — Гуляю. — Одна? — Нет, со мной старый знакомый Джордж Флетчер. Вон он, прямо напротив нас, — она указала на столик, за которым сидел Том и зазывно улыбнулась. — Это ещё кто такой? — Продавец антиквариата из Ливерпуля. — Бриташка? — Чёрт, только не говори так при нём. — Не указывай мне, Кэт, — рявкнул Гас. — С каких это пор ты стала разгуливать по ночам со всякими британскими денди? — С тех пор, как ты застрял в объятиях очередной секретарши. На миг за столом воцарилась тишина. Её решился нарушить один из друзей Гаса: — Ну всё, голубки. Хватит ссориться. Не время и не место, — отозвался худощавый мужчина, сидящий по правую руку от Гаса. — Пусть этот джентльмен подойдёт к нам. Мы не кусаемся. Ты ведь не против, Гас? — Да мне плевать. Кэт подозвала жестом Тома, и тот поднялся со своего места и вальяжно обогнул весь зал, подойдя к ней. Он сел с Деннингс в непосредственной близости, в каких-то жалких десяти дюймах, что весьма разозлило Гаса. — Ты — Джордж? — спросил он. — Да, сэр, Джордж Флетчер. — Я — Гастин Морье, — он даже не протянул руку для того, чтобы скрепить знакомство. Сама идея пожать ладонь «жалкому бриташке» казалась Гастину омерзительной и нелепой. — Очень приятно. — Так ты здесь с Кэт? — Да, — ответил Том. — Мы встретились в «Ритце». Оказалось, что мы живём на одном этаже. — Прости за нескромный вопрос, Джордж, но откуда у продавца старой дребедени деньги на проживание в «Ритце». — Вы даже представить не можете, сколько в Ливерпуле почитателей «старой дребедени». — А вы надолго в Париже? — спросил друг Гаса. — Буду здесь ещё неделю. — Прекра-асно, — протянула подвыпившая барышня, сидящая возле Гастина. — Может, съездите с нами на дегустацию вина через несколько дней? — Думаю, у мистера Флетчера есть другие планы. — Да, у меня на тот день намечена сделка. А потом я думал… пойти в «Театр-Франсэ» с нашими старыми знакомыми. Ты ведь не против компании Шарлоты и Эмили, Кэт? — Нет. Думаю, мы славно проведём время, — немного растерянно ответила Деннингс. — Ты не едешь с нами в Шалон[2], Кэт? — спросил ошеломлённо Гастин. — Нет, прости, дорогой. Планы меняются очень быстро. Тем более, там я уже была сотню раз, а с тобой в театр не выберешься. После этой фразы разговор тянулся на натянутых струнах. Нервы, казалось-бы, у всех, кроме Тома и той подвыпившей барышни, вот-вот должны были сдать. Хиддлстон держался неплохо. Он парировал все заносчивые фразочки Гаса и умудрялся ничем себя не скомпрометировать. Кэт порой имела желание резко выкрикнуть, что её достала та жалкая шлюха, когда подвыпившая барышня опять начинала вешаться на шею Гасу. В тот момент её короткое масляное платье задиралось, и только слепой не мог узреть то, что было под ним. От этого Тома периодически подташнивало. — Закажете что-то, Том? Виски? — спросил спустя какое-то время Рассел, тот самый друг Гаса. — Нет, благодарю, — ответил Том. — Думаю, нам скоро придётся уйти. — От чего же? — Нужно успеть на одну встречу, — он поспешно взглянул на часы. — Мы зашли сюда отдохнуть и промочить горло. Через полчаса нас ждут на набережной Гран Огюстен. — Да, времени в обрез. Так что, думаю, не стоит засиживаться здесь. Может, пойдём? — Посидите ещё. Мы так славно общались, — вновь вклинилась та барышня. — Прошу прощения, но нам и вправду пора. Они покинули бар «Рояль» с напускным весельем на лицах. Том провёл Кэт к самой дальней лавке, где та просто свалилась с ног и, облокотившись об спинку скамьи, стала всматриваться в отблески на речной глади. Том сел рядом. Он пытался спросить что-либо, но Кэт его мгновенно затыкала. Только спустя три попытки, Деннингс решилась заговорить. — Что ты ещё хочешь знать, Том? Ты сам всё видел. — Хочу знать, зачем тебе такой, как этот Гас? — Я же говорила тебе, что привязана к нему. Этого не изменить. Я не могу жить иначе. — Что же такого сделал он, чтобы ты терпела всё это? — Хиддлстон буквально выкрикнул эти слова. — Он есть, Том, — тихо ответила Кэт. — Он просто есть. Мы не привязываемся к людям по каким-либо конкретным причинам. Я не питаю особой симпатии к Гасу за то, что у него много денег или не самая отвратительная внешность. Это было бы глупо, ведь в конечном итоге он мог бы обанкротиться, а его личико исполосовали бы морщины. Гас тот, кто он есть, и это главная причина, по которой я возвращаюсь сюда, в этот город, после гастролей и терплю всё это. Это то, что не даёт мне отпустить его. Скоро он наденет мне на палец кольцо, и мы станем официальной парой, будем посещать все те претенциозные мероприятия и званые ужины, он будет сорить деньгами и ссориться по каждой мелочи, а я буду терпеть. — Зачем? — это был единственный вопрос, который казался Тому правильным. — Потому что жизнь одна, а мне уже далеко не восемнадцать. Я не смогу побежать за первым встречным красавцем на Форде с трепетом в душе, больше нет. Я привыкла к тому, что у меня есть. Привыкла чувствовать, что кто-то меня ещё волнует так же сильно, как и я его. Я не вынесу одиночества, Том. Ты же знаешь, как это больно — терять чувство, которое так приятно теплилось в душе. Разве легко начинать жизнь сначала? Скажи мне, краб-отшельник, почему тебя так называют? — Это нелегко, — ответил Том. — Тей погибла не так давно, чтобы я мог забыть об этом страшном ощущении, отпустить и начать всё по новой. Но у меня не было выбора. Это как в больнице — мне просто сказали диагноз «хроническое одиночество», от которого не деться никуда. У тебя же есть выбор. Ты не потеряешь ничего, уйди ты от Гаса. — Думаю, ты плохо меня знаешь, Том. — Да, ты права, Кэт. Я совершенно ничего о тебе не знаю. Но это не помешало мне, как идиоту, увязаться за тобой и драконить твоего будущего муженька. — Согласись, тебе это понравилось. — Мне бы это понравилось куда больше, если бы ты послала его ко всем чертям. — Ты говорил мне, что имеешь привычку не лезть в чужие отношения. Изволь последовать ей. Несколько минут молчаливого сидения на скамье прошли весьма напряжённо. Вскоре Кэт встала и пошагала к проулкам. Том последовал за ней. Они дошли до «Ритца» спустя самый долгий час в жизни Хиддлстона. Ни слова не слетело с уст обоих. На третьем этаже «Ритца» Кэт и Том разошлись.