Baby this does not belong to you

Легче было только оттого, что в машине работал кондиционер, а водитель был не болтлив. В остальном всё было очень плохо: платье сидело плохо (юбка то и дело ползла вверх, оголяя бёдра), волосы лежали ещё хуже (всё ещё немного влажные после душа, сколотые заколкой на затылке), туфли жали в пятках, а координация движений осталась во вчерашнем дне. Я сидела на заднем сидении, скрестив ноги, пытаясь при этом не развести колени в стороны, и думала о том, зачем снова вырядилась как дура и не надела джинсы и кеды. О том, как буду передвигаться на низких, но всё же, каблуках. Но хуже всего было то, что водитель уложил восемь голов в восемь коробок и закрыл в багажнике этой пропахшей освежителем машины. Расставаться с ними было тяжело и как-то сентиментально-грустно. Но четыре пробные головы всё-таки остались при мне, три из которых принадлежали Тому. Не знаю, почему мне решили преподнести столь щедрый подарок, ведь проделанная мной работа была интеллектуальной собственностью компании, и возможно, мне могла грозить какая-то ответственность, если бы я вдруг решила продать их или использовать каким-либо другим способом. Не то чтобы я жаловалась, но и не шибко радовалась перспективе провести остаток дней, имея возможность в любой момент прикоснуться к отпечатанным в слепке ресницам. Туфли жали мучительно, и я мысленно и совершенно несправедливо обругала водителя, ёрзая бёдрами по прохладной обивке сиденья. У меня совершенно не было времени выбрать что-нибудь хоть более-менее подходящее под платье. Идея надеть спортивную обувь больше не казалась такой дикой и странной. В любом случае, водитель оказался ни в чём невиновным и просто душкой. Письмо с предупреждением об утреннем визите от Paramount пришло ещё прошлым вечером. Оказывается, мне даже звонили. Звонили и Эшу, а затем Эш звонил мне, но телефон нашёлся только по приходу душки водителя. Вот почему я так сильно не любила пить, а особенно с подругами. Проснулась я только пополудни, а мужчина внизу ожидал застать меня уже готовой, свежей и румяной. Как бы не так. Мыться, краситься и одеваться пришлось быстро и нескладно, чтобы не произвести дурного впечатления, заставляя ждать себя ещё дольше. Но теперь получалось, что дурное впечатление я произведу уже одним своим видом. Злость на саму себя и на Лори заставила гореть уши и щёки. Ещё немного, и я запыхтела бы как маленький красный паровозик. Лори, кстати, когда я проснулась, и след простыл. Только белые розы в стеклянной вазе да горсть окурков остались как воспоминание. Я сидела и гадала, её ли это рук дела — голова, глядящая на меня в постели. Путь был коротким и ветреным. Боковое окошко со стороны водителя было опущено, и ветер, густой и тёплый, врывался в салон, немного колыша белый воротничок его рубашки, едва трогая мои голые колени и уже более смело - короткие, выпавшие из моей причёски, пряди. Тётя всегда говорила, что ветер — лучший стилист. И в её случае это действительно было так. В ветреную погоду её волосы выглядели естественно и сногсшибательно. Мои же были больше похожи на воронье гнездо, поэтому я всегда стриглась коротко, под каре. Многие говорили, что это не женственно, но я считала, что женственность заключается не в длине волос. Ну, и конечно же, не в пьянках и тошноте после них! Я прикрыла глаза ладонью, пытаясь не смазать и без того кошмарный макияж. Было стыдно до дрожи в ногах. Хотелось каждому, кто попадётся сегодня мне на пути, рассказать, что это какой-то несчастный случай, или ещё лучше — апокалипсис! Машина остановилась чуть поодаль от входа, и через несколько мгновений дверь рядом со мной распахнулась. В неё заглянул мой водитель с изящно протянутой рукой. Я рассмеялась не вслух, возомнив себя новой местной звездой, и вложила свою руку в его. Больше потому что боялась упасть и опозориться у всех на виду. Водитель захлопнул дверь и сказал, что я могу подниматься одна, что меня там ждут, а мои работы он доставит сам. Впервые за долгое время я доверила свои сокровища чужим рукам. Я зашагала ко входу, неуверенно передвигая ногами, придерживая ладонями подскакивающую юбку, пытаясь вспомнить, когда я успела купить это чёртово платье, так компрометирующее меня. Я подрагивала от ноющего желания всё это время, с самого утра, а дурацкое платье словно кричало всем об этом. Говорило: « — Эй, погляди на меня! Я здесь, и я хочу тебя!» Но в действительности я ведь хотела только одного. Не знаю, что в итоге больше читалось на моём лице: возбуждение или стыд. У лифта меня радостно встретил мой непосредственный начальник. Большой бородатый мужчина Рон, который иногда заглядывал проконтролировать мою работу за чашечкой чая. В его густой, светлой бороде мелькала добрая белозубая улыбка. Я всё силилась представить его с кистью в руке, но получался один только фарс. Он приобнял меня за плечи, подтолкнул в кабину лифта и нажал кнопку, на которой тут же загорелась пятёрка. Я никогда не была на пятом, но это неведенье не пугало. Пугало то, что с движением лифта двигались и все мои внутренности, то сворачиваясь в узел, то расползаясь в разные стороны. Наверное, я побледнела, потому что Рон всё продолжал легко поддерживать меня рукой и ненавязчиво приободрять похвалой. В студии было прохладно, особенно это чувствовалось в ногах, по которым вот-вот собирались забегать мурашки. Мне хотелось скорее сесть, чтобы скрыть откровенную длину своего наряда и избежать какого-нибудь неверного, позорного движения. Казалось, что и дышать сразу станет намного легче, если присесть. Удивительно, но на нижних этажах всегда было людно и шумно, а здесь одни только пустые коридоры, в которых гулко разносились звуки шагов двух пар ног. Мои — громче и чаще. Рон свернул за угол и открыл передо мной одну из ближайших дверей. В большой круглой комнате было немного людей, большинство из которых я знала. И каждый из них мог уволить меня. Но они были настроены противоположно, как и при каждой предыдущей нашей встрече. Мне жали руки, хлопали по плечам, целовали в щеки и никак не давали сесть. Успевать выслушивать хвалебные слова и поздравления удавалось с трудом. Конечно, никто дифирамбов не пел, все лишь подчёркивали мою важность и мой успех. Осознание, что в Paramount работают обыкновенные, весёлые люди, расслабляло и придавало уверенности. Я заулыбалась и за несколько долгих минут не сказала ничего, кроме бесконечного «спасибо». Наконец, Рон выразил главную, неофициальную мысль этой встречи: — Лана, мы все безумно рады, что нам удалось заполучить в свои киношные ряды такую жемчужину, как ты, — он сделал многозначительную паузу и заговорщицки улыбнулся. — Конечно, это не та творческая работа, к которой ты привыкла, но мы искренне надеемся, что она найдет отклик в твоём сердце. И что ты согласишься стать полноценным членом нашей большой и дружной семьи. Конечно, по документам ты уже дочь компании, но я уверен, что всё ещё чувствуешь себя приёмной. Я в удивлении приподняла брови, давая понять, что не совсем понимаю, о чём идет речь, но он продолжил: — Ты приходишь сюда как гостья, но мы все хотим узнать тебя лучше и предложить тебе свою любовь и защиту… В итоге оказалось, что весь этот трогательный монолог был придуман лишь для того, чтобы спрятать, а в конце приукрасить предложение работать в офисе. Ну и, конечно, участвовать в жизни компании, влиться в команду и всё в этом духе. Я слушала, улыбалась и кивала как болванчик. Оказалось, что мне хотят дать подопечных гримёров и личный рабочий кабинет с чудо-техникой и всеми творческими заморочками. Ежедневных появлений от меня никто не требовал, но требовал регулярных и своевременных. Конечно, я понимала, что мой домашний способ работы удобен только для меня, и мне безумно льстило, что меня не просто поставили перед фактом, а весьма тепло попросили и даже дали возможность отказаться. Все они были очень приятными ребятами, и я не сомневалась, что работа среди них станет для меня таким же приятным опытом, но первая волна страха уже накатила, сбивая с ног. (Однако стереть широкую улыбку с лица она не смогла) Я потеряю своё уютное уединение. Придется надевать на себя нормальную, человеческую одежду и садиться в машину. Ехать. Сидеть в кабинете прямо, не расстегивая пуговку брюк после плотного обеда. Постоянно носить бельё. Постоянно говорить с людьми и позволять им вторгаться в личное рабочее пространство. Отучиться спать днем и научиться слушать музыку в наушниках. И никогда больше не плакать во время работы. Все это пугало до колик в желудке. Вторая волна страха оказалась слабее, но неожиданнее: а что, если я не смогу творить не в своей мастерской, не своими инструментами, разглядывая не свой пейзаж за окном? И, наконец, третья волна страха принесла на себе опасения лишиться всей (по-настоящему) творческой работы, отобрать у меня всё время и остановить моё развитие как автора. Я улыбалась и продолжала кивать, слушая, как здорово они всё для меня придумали, даже не связав меня никакими дополнительными пунктами в контракте. Казалось, что мышцы лица заклинило. Я представила, что сделает со мной Эш, если я откажусь. Что скажет тётя. Как начальство решит мою дальнейшую судьбу. — Конечно, я согласна! — получилось нарочито радостно, резко и быстро, чтобы не оставить времени на более глубокие размышления и не успеть отказаться. Но думаю, всем вокруг было плевать. Рон обнял меня, втискивая лицо в свою твёрдую, тёплую грудь. Его объятия обещали стать такими же регулярными, как и мои появления в студии. Я робко хлопала его по спине в ответ и думала, какой одеколон подарю ему на ближайший праздник.

***

Когда главный вопрос был решен, начальство торжественно и показательно перевело первый гонорар на мой банковский счёт. После этого не хватало только шумно открыть бутылку шампанского и взорвать хлопушку с конфетти. И действительно «не хватало», потому что сумма была внушительной. На самом деле, я никогда, даже с Эшем, не обсуждала размеры гонораров в Paramount. Достаточно было знать, что мне хорошо заплатят. Но, увидев число воочию (и получив смс от банка) я пожалела, что в первый рабочий день не испортила рубашку Хиддлстона. Потому что теперь я совершенно точно могла бы возместить её стоимость. Затем меня познакомили с несколькими девочками-гримёрами (на самом деле девочкой можно было назвать только одну из них) и, наконец, вручили готовый сценарий фильма для домашнего прочтения. Должна признаться, что создавать грим для двух сложнейших персонажей, не имея при этом сценария, было сложно, но интересно. Связующей нитью между мной и нужными образами был Рон и его предыдущий опыт, на который я ежесекундно опиралась, но, конечно, привносила своё. В общем-то, в творчестве меня никто не ограничивал, но нехватка информации иногда сказывалась. Папка со сценарием была толстой и пахла свежей печатью. Рон увёл меня сразу, как только я поочередно со всеми распрощалась. Он немного спешил, но был в хорошем настроении и разговаривал очень громко. Мы вошли в лифт и спустились на два этажа ниже, а затем прошли по уже оживлённому коридору, в котором не было слышно наших шагов. Остановился он почти сразу и принялся звенеть ключами, а затем протянул мне искомый. На брелке, оказавшемся в моей руке, стоял номер «322». На двери напротив — тоже. — Я знал, что ты согласишься, - улыбаясь, сказал он. — И должен сказать тебе за это «спасибо»! — уже уходя. Он махнул мне рукой на прощание, а я ему в ответ. Так и осталась стоять, глядя, как он возвращается к лифту. Ошарашенная, измученная тошнотой, но, кажется, даже немного счастливая. Я легко повернула ключ в замке и толкнула дверь, нажимая на ручку. Кабинет оказался просторным и светлым, больше похожим на жилую комнату, но с огромным рабочим пространством во всю стену. На столах дугой расположились четыре огромных монитора, а рядом внушительных размеров интерактивный графический дисплей. Неожиданно для себя, я расхохоталась и тут же прикрыла рот рукой. Дома меня ждал старенький графический планшет в десять раз меньше того, что гордо возвышался здесь на подставке. Всё вокруг блестело сталью и глянцем, а с противоположной стороны пестрел объёмный, мягкий диван. У окна стоял стальной мольберт-тренога, а за окном открывался вид на оживлённую дорогу и большой городской парк. Я прислонилась спиной к двери и закрыла глаза. Казалось, что все сомнения по поводу принятого мной решения понемногу отступали и освобождали место счастью художника. Безумно хотелось рассмотреть всё подробнее, включить и познакомиться с техникой, заглянуть в каждый шкафчик, но ноги предательски дрожали, а желудок то и дело подпрыгивал к горлу. Единственное, на что я решилась перед отъездом домой (отсыпаться, как мне думалось в ту минуту), - это заглянуть в какой-то график, висевший на стене, но он мало что мне поведал. В последний раз взглянув на свой маленький личный рай, я захлопнула дверь и повернула ключ в замке, гремя брелком. Мысль о том, что ключ от офиса Paramount я могу пристегнуть к связке личных ключей и всегда носить с собой (вместе с именной картой-пропуском), грела и всё ещё немного пугала. Однако в моей душе воцарилось какое-то тихое, но долгожданное умиротворение. На подходе к лифту меня окликнула одна из девочек-гримёрш. Я улыбнулась ей и выслушала её добрые слова о моём гриме и о надежде, что она не испортит мои работы во время съемок. Мне это всё казалось удивительным. Девушка, которая явно на несколько лет превосходила меня по старшинству, наверняка проработавшая здесь в разы больше, чем я, бьёт поклоны чуть ли не малолетнему художнику-самоучке? Приятно и удивительно одновременно. Но как здесь расплыться в улыбке и просить прекратить, когда ты уже, вроде бы, для неё начальник? Я поблагодарила и сказала, что безумно рада работать в таком радушном коллективе, пытаясь незаметно опустить подпрыгнувшую юбку пониже. И когда девушка жала мне руку, называя своё имя, я услышала голос. Точнее не голос, а тембр, саму интонацию от которой внутри что-то вспыхнуло и разлилось горячими волнами, достигая самых кончиков пальцев. Возможно, я вздрогнула. Потому что девушка поспешно отняла свою руку, но я уже не слушала и не смотрела на неё. Я искала глазами источник. Пульсар, Иппокрену, виновника своего помешательства! А он несомненно был где-то рядом, натягивая нервы потуже одним только своим присутствием. И когда его силуэт наконец попал в фокус моего зрения, я застыла. Том стоял у лестничных перил, чуть отставив в бок ногу, сосредоточенно глядя куда-то вперёд. Говорил, но с кем было неясно. На нем были серо-синие узкие брюки и белая футболка, заправленная за пояс только спереди и туго натянутая на плоском животе. Он улыбнулся кому-то невидимому, а затем вновь стал серьёзным и коснулся подбородка кончиками пальцев в характерно-задумчивом жесте. Я не могла отвести от него глаз и не могла перестать слушать его голос, не разбирая слов. Всё в нём было красиво и гордо, даже эта чёртова белая майка, которая была ему, пожалуй, коротка. Он отнял от лица руку, а затем немного повернулся, и я увидела телефон в другой его руке, в то время как он увидел меня. Что-то в его лице моментально изменилось, весь он стал будто немного больше в размерах, а в глазах тут же появилась крохотная веселинка узнавания. Он поймал меня, мой взгляд на нём и мои пальцы, сжимающие узкий подол платья. Том поднял свободную руку и помахал почти что одними пальцами. Улыбка на его лице была скромной, но предназначенной мне. И то, что он отнял от уха телефон, всё ещё что-то в него говоря, тоже было для меня. Я помахала в ответ, но улыбку выдавить не смогла. Мне хотелось сорваться с места и убежать, как в тот, прошлый раз, или хотя бы просто перевести взгляд на девушку, стоящую рядом. Но я всё стояла, схватившись за тонкую юбку, и пережидала выбивающий из колеи, позабытый порыв утреннего желания. Возобновлённый его глубоким, коротким смешком и движением груди вверх, когда он выпрямил спину. А ещё очками, оттягивающими и без того широкий V-образный вырез майки. И тут, будто прочитав мои мысли, он снял очки двумя пальцами и поднёс их ко рту. Обхватил губами дужку и отвёл её в сторону, раскрывая очки, при этом зацепив меня краешком взгляда. Мне показалось это нарочным (не взгляд, а то, что он проделал с очками), но на самом деле это случилось потому, что откуда-то сзади к Тому подошел Люк Виндзор с какими-то бумажками в папке. Может быть, не совсем неосознанный жест, но уж точно не нарочный. Оцепенение отступило, но на его месте оказалось жгучее, тянущее в груди и внизу живота чувство, разгоняющее кровь. — Вам повезло, что в этот раз Хиддлстон достался вам, — сказала гримёрша не без доброй зависти в голосе. Я собиралась уже отмахнуться или возмутиться, но вовремя поняла, что девушка говорит всего лишь о работе на съёмочной площадке. Я попрощалась с ней слишком рассеянно, протянув руку с ключами, надетыми на большой палец, извиняясь поспешно и нескладно. А когда я снова решилась поднять глаза туда, где должен был стоять Том, поймала его, разглядывающим меня без утайки. Виндзор говорил что-то совсем тихо, тыча ручкой в папку, а Том смотрел на меня исподлобья, повернувшись вполоборота, улыбаясь полуулыбкой. Отвернуться и дойти до лифта оказалось почти не сложным. Где-то в глубине души я всё ещё надеялась, что моё полоумное глазение можно было принять за обычное, не совсем любезное приветствие. Уходя, я осознала, насколько провальным для меня было решение согласиться работать в офисе. Потому что с этого момента подобные встречи станут очень частой неизбежностью. Хиддлстон станет моим круглосуточным наваждением.

***

Обратная дорога домой в такси оказалась куда хуже утренней поездки в студию. Похмелье от алкоголя отступило, но появилось похмелье другого рода, унять которое просто так было нельзя. На свой этаж я буквально взлетела, отперла входную дверь с грохотом и лязгом, одновременно зовя Эльзу. Ответом мне было молчание. Я бросилась в спальню и заперлась изнутри, задыхаясь. Чтобы расстегнуть все пуговицы сзади на платье, руки пришлось выворачивать под немыслимыми углами, сгибаясь в спине и дрожа от нетерпения. Теснота ткани удушала, а избавиться от неё значило снова начать дышать. Я выдернула заколку из причёски вместе с почти прозрачным пучком волос, бросила её на пол, а сама рухнула на край кровати в одном нижнем белье. Дыхание не унималось. Сзади, чуть прикрытый одеялом, лежал зеленоглазый Локи, так похожий на Тома. Но взгляд… тот взгляд, от которого ткань тонких трусов до сих пор была влажной, мог принадлежать только Хиддлстону. До скрипа зубов захотелось к нему прикоснуться. Может быть, поцеловать или даже попросить избавления от этого болезненного томления. Захотелось почувствовать его руку на своём теле (пускай без манжеты, пускай с короткими рукавами футболки), увидеть, как он будет смотреть на моё нагое тело и получить, наконец, избавление. Мою прежнюю от него независимость. В памяти всплыли образы нашей первой встречи, его обездвиженное лицо и острые ключицы под воротником рубашки. Блестящая от крема кожа и мои мягкие прикосновения к его шее. Я вспомнила о кистях, которые сохранила нечищеными после создания слепка. Конечно, для любой работы они были уже непригодны, но зато каждая их шерстинка гладила его лицо. Я отодвинула ящик комода, нащупала пластиковый пакетик и выудила из него несколько кистей. На одной из них комьями висел гипс, но на другой застыли мягкие капельки силикона. Я провела по ней ладонью и вздрогнула, представляя, что коснулась его лица. Затем провела кистью по своей щеке и шее, оставляя на своей коже мурашки, частицы его самого… Зажмуривая глаза до дрожи ресниц, откидываясь на постель, скользя пальцами под слабую резинку трусов и мысленно прося прощения у Локи за то, чему он станет свидетелем.