***
К тому времени, как Эльза вернулась со своей вечерней прогулки, мы с Лори уже успели обсудить все произошедшие за полгода события. Водки у меня не нашлось, поэтому мы почти опустошили небольшую бутылку текилы. Оказалось, что раскрепощённая любительница вечеринок никогда не пробовала этот напиток, и я устроила для неё настоящий перфоманс с солью и лаймом. После нескольких шотов под шумную болтовню и взаимное перебивание, Лори совсем развеселилась и окосела. Обиды, кажется, были позабыты, улыбка на её лице была такой же тёплой, как в наши лучшие времена. Вечернее солнце стремительно катилось за горизонт, в комнате стало почти темно. Тётя вошла и поставила, наконец, цветы в вазу, а когда Лори заметила её появление — сразу же бросилась к ней обниматься, с раскрасневшимися щеками и встрепанными волосами. Звонкий смех Эльзы залил мастерскую ярче любого света. Всё вокруг стало таким по-семейному приятным и дружелюбным, словно я только что вернулась домой после очень долгого, тоскливого отсутствия. Я сидела немного в сторонке и любовалась милым дурачеством Лори. Мне пришлось буквально оттаскивать подругу за руку, как маленькую капризную девочку, и уводить в спальню, чтобы оставить Эльзу в её временном личном пространстве. Уединялись мы шумно и медленно, а в конце Лори даже умудрилась стащить со стола голову Тома и увлечь её с нами в комнату. Препятствовать я не стала. Настроение уже было меланхолично-романтичным, движение стали медленными, тело — вялым, будто окутанное пушистой ватой, жаждущее прикосновений. Тогда мне хотелось видеть Тома. Я поняла, что даже свои внутренние содрогания, при взгляде на его лицо, воспринимаю как нечто приятное, а не мучительное, как обычно. Мне хотелось слышать его глубокий, ласкающий голос, видеть, как он улыбается, щурит глаза… Я так опьянела, что все барьеры рухнули и чувства выбрались наружу. Стало совсем не страшно снова что-то к нему испытывать. Лори поставила голову на мягкую кровать и принялась кружить по комнате, напевая что-то веселое. Алкоголь только придал ей энергии. Она была бодрой и быстрой как вихрь, а мне хотелось расплыться по всей постели и больше никогда не двигаться. Я забралась на кровать тяжело и лениво и принялась наблюдать за пьяными танцами, больше похожими на ритуальные. Маленькая спальня наполнилась глухим стуком босых ступней, шорохами и лёгким, как шёлк, дыханием. — Устроим пижамную вечеринку, а? — запыхавшись, спросила Лори. Я улыбнулась, и страшно было подумать, на что была похожа эта улыбка. Подруга не унималась. Её шея и грудь взмокли от пота, волосы у лба и висков повлажнели. В конце концов, она стащила платье через голову и осталась в нижнем белье, а потом рухнула на кровать, прямо напротив искусственной головы. — Пижамы у меня нет, поэтому обойдемся трусами. — А я живу в пижаме, — ленивый, нескладный смешок сорвался с моих губ и утонул в тишине. Лори, кажется, успокоилась и замолчала. Она лежала на животе, сверкая над головой белыми пятками и смотрела в разукрашенные глаза Тома, наклоняя голову в разные стороны. За весь вечер мы ни разу не заговорили о моей работе, и теперь она грозила стать главным объектом нашего внимания. О ней говорить не хотелось, как и объяснять, почему с лица не сходит пьяненькая улыбка. А эти две вещи, как ни крути, были взаимосвязаны. Я знала, что разговор начнется. Алкоголь всегда располагает к таким вещам, а еще к запредельной честности, которой я так боялась поддаться. Лори тоже посчастливилось видеть Тома живьём. В тот же день, тот же час, что и мне, и ,возможно, его обаяние в не меньшей степени подействовало и на нее. Я боялась, что она станет завидовать. — Знаешь, почему я пришла именно сегодня? — М? — разлепить губы оказалось так же сложно, как и поднять голову с плеча. — Эльза твитнула фотку этих потрясающих голов в твоей мастерской, и я не сдержалась, — Лори перевела взгляд на меня, но придвинула голову ближе к себе. — Это правда? — Сама не понимаю, почему Paramount предложили мне эту должность. Я даже не знала, что Эш подавал туда моё резюме! — Но ты этого достойна, и у тебя здорово получается, — она погладила Локи и ехидно улыбнулась. — И как поживает твоя юношеская любовь? — Любовь осталась в юности, — не слишком правдоподобная ложь. — А Хиддлстон… как всегда полный сил и обаяния джентльмен. — И как он отреагировал на то, что теперь его гримирует его самая преданная фанатка? — Я уже давно никакая не фанатка. В другой раз я бы разозлилась или обиделась, но тогда я была почти готова согласиться с Лори и выложить все, что томилось в сердце. Говорить о нём очень хотелось и было приятно, но немножечко стыдно и страшно. Подруга посмотрела на меня с каким-то подозрением: — Ты не сказала ему? — О чём? — со смехом возмутилась я. — Что храню его записку в почётной рамочке? Это было бы глупо. И опасно. — И он не узнал тебя? — Не знаю, — вздохнула я, то ли радуясь, то ли тоскуя. На душе сразу стало как-то немного грустно. Ведь если бы он узнал меня, то это означало бы, что тогда, у Донмара, я смогла найти отклик в его душе. Смогла оставить свой образ в его подсознании. Возможно, именно это и произошло. Но могло быть и так, что тогда, на лестнице, Том действительно вспомнил только журнальный снимок, а значит я, конечно же, стала одной из многих. И самое обидное заключалось в том, что это было естественно. — Никогда не думала, что это подростковое наваждение найдет меня снова, — покачала я головой и снова уронила её на плечо. Лори улыбнулась грустно, пьяно и понимающе, а потом тихонько запела: — I will always find you Like itʼs written in the stars You can run, but you canʼt hide Try…* — Никакая это не судьба, Лори, — в моём голосе появились грозные нотки. Притворные нотки с противным налётом надежды на то, что только что сказанное — неправда. Тогда я уже понимала, что испытываемые чувства усилены алкоголем. Их серьезность и важность преувеличены в несколько раз, но поделать с этим ничего было нельзя. Оказалось, что во мне жила боль. Что я испытывала мучения, но не признавалась себе в этом. Что я по-настоящему страдала из-за мужчины, которого видела третий раз в жизни. Всё это в тот момент вдруг всплыло наружу, и я почувствовала себя стальной женщиной из-за того, что не позволяла этому, по-настоящему, выбраться раньше. Горло сжалось в спазме, лицо моментально обдало жаром. Из «стальной женщины» я в один миг превратилась в жалкую и беспомощную девчонку. И я рассказала всё как на духу: и о нашей с Томом первой встрече, и о том, как сильно боялась её с самого начала. Обо всех его касаниях и о своих слабостях, маленьких вольностях, предательских мыслях. О том, как сильно обожаю касаться его, пусть и ненастоящего, лица, как сильно боюсь забыться рядом с Томом и начать прикасаться уже к нему. О том, что если он меня вспомнит — я легко могу лишиться места в компании и, к тому же, сгорю со стыда. О том, что боюсь увидеть его снова и брежу этим ежесекундно. О, Том… Когда я закончила, Лори сидела на кровати по-турецки, уложив голову Локи между ног, и глядела на меня огромными, тёмными, полными влаги глазами. Локи тоже смотрел на меня, но в его глазах я видела лишь презрение и жалость — отражение моих чувств к себе. Подруга погладила меня по волосам и сказала, что всё, о чем я поведала — естественно, и скорее всего, неизбежно. — Но ты, дурочка, подумай о том, зачем Хиддлстону, — она подняла указательный палец вверх, — интересоваться твоими работами заранее, когда вы ещё не знакомы? Да кто вообще там может знать о появлении новой сотрудницы в штате, если она не актриса? Просто он стал случайным свидетелем чьих-то разговоров о приёме тебя на работу, и ему, за компанию, показали разворотец с твоими рисульками и милой физиономией. Вот почему ему кажется, что вы можете быть знакомы. Весь секрет. А ты не бойся, такого художника они потерять просто не могут! Конечно, у Лори была своя, успокаивающая версия всего происходящего. Я была склонна ей верить, но не верила. Мне было всё равно, где и как Том видел мои работы и как часто перед его глазами могло мелькать моё лицо, но я знала, что если он всё ещё меня не узнал, то скоро узнает. Эта мысль волновала, будто бы если это случится, то он моментально схватится за второй конец нити, которая едва затрагивает нас обоих самой первой встречей, и натянет её, притягивая ближе меня. Абсурдно, но как же обнадёживающе. Уже засыпая, я поняла, что трезвой о таких вещах подумать бы не смела. А ещё, возможно, я услышала какой-то далекий шёпот Лори: — Как бы я хотела оказаться на твоём месте и не упустить его…***
Утро пришло неожиданно и тяжело. С шумом, светом и тупой болью. Сначала мне показалось, что я и вовсе не спала, а потом — что всё ещё сплю. Я, но не моё тело. Расслабленная рука с трудом нашла онемевшее лицо, потёрла веки, смахнула одинокие пряди со лба. Из сомкнутых губ вырвалось мычание, тяжёлая ладонь накрыла глаза: слишком светло даже с закрытыми веками. Но когда я все-таки их разомкнула, свет больно, наотмашь резанул по глазам. Брызнули слезы, но даже сквозь них я заметила чей-то взгляд. Пристальный, немигающий, пронзительно-зеленый и такой знакомый. В грудной клетке моментально ударился страх, так же быстро превращаясь в безмолвную панику, а затем, и вовсе, утихая. Когда слёзы прошли, а свет перестал слепить, я увидела Локи, безмятежно лежащего напротив меня, наблюдающего за мной, утопающего щекой в мягкой подушке. Одеяло (то же самое, под которым спала и я), накрывало его шею, но ниже под ним не было ничего. Между простынёй и одеялом — пустота. Так мы и лежали, уставившись друг на друга, не шевелясь: я — живая, но опустошенная и напуганная, и голова — искусственная, но прекрасная, созданная природой и мной напополам. Сердце билось часто и сильно. То мгновение, когда я посмела подумать, будто взгляд может быть настоящим, всё ещё где-то маячило тенью и немного дразнило, но уже не казалось таким реальным. Я всё смотрела на это лицо, не различая ничего вокруг (даже собственного дыхания), кроме лучей, прошедших сквозь оконное стекло и упавших на его холодную щеку. Согревая. Безумно захотелось прикоснуться, но страх разочарования оказался сильнее. Страх не почувствовать нежность кожи под своими пальцами и страх стать совершенно зависимой от подобных маленьких ритуалов. Медленно память возвращалась. Вечерний душераздирающий монолог оказался тошнотворным нытьём и занудством. Слабостью, места которой нет, только если не пригубить слегка. Я не была любительницей «пригубить». Выпивала всегда только за компанию и крайне редко, но, естественно, знала, что становлюсь размазнёй, если совсем напиться, и тихо завидовала пьяной энергии Лори. Я застонала и тяжело перекатилась на спину. Посмешище. Мысли набросились на меня удушающей пеленой, обвиняя, осуждая, коря. Как я могла признаться, но даже не кому-то, а самой себе (!) во всех этих полуложных страданиях, в этой абсурдной, запретной любви? И тут же вспомнилось вчерашнее сладкое томление (то в груди, то внизу живота) при мысли о нём, упоминании его имени… Я всегда помнила и о ещё одной постыдной особенности своего организма, связанной с пьянками. И прямо тогда, под безжизненным взглядом нарисованных глаз, она дала о себе знать. Ко вчерашним мыслям добавились короткие, резкие воспоминания о Томе, поочерёдно всплывающие перед глазами. Все они были сотканы из одних только его образов и касаний. Тех, которые я так часто воспроизводила в своей памяти, что они никогда не исчезнут и даже не поблекнут. Внутри меня появилось ноющее и очень приятное чувство, которое часто приходило с похмелья и всегда сопровождалось сухостью и неприятным привкусом во рту. Именно с похмелья всегда хотелось больше всего. И в то утро мне хотелось того, чего нельзя. Вот Том, своей красивой, облачённой в белую манжету рукой, касается моего предплечья, а в следующую секунду уже притягивает к себе и я не вижу его лица. Мои веки дёргаются и закрываются, тело погружается в тягучую истому, и это его рука скользит по моему напряженному животу, не моя. Его манжета задевает твёрдый сосок, а не рукав моей пижамы. Его выдох ласкает моё плечо, а вовсе не судорожный вздох, сорванный с моих приоткрытых губ. И когда его рука уже почти подныривает под край пижамных штанов, в дверь стучат. Так же поспешно, как и рывок моей руки, натягивающий кофту на голый живот. Внутри меня осталось плескаться только разочарование. Возвращение на Землю оказалось таким же болезненным, как и пробуждение. Ещё никогда мою руку из штанов не выдергивал голос тёти: — Милая, к тебе тут мужчина. Просыпайся и поторопись, детка. Конечно же, Эльза не вошла, и я осталась лежать, обескураженная и словно на самом деле пойманная, слушая её удаляющиеся шаги за дверью. Конечно, стало интересно, что за мужчина, и на какую-то долю секунды я даже посмела предположить, будто это объект моих грез разузнал мой адрес… Но когда я встала с кровати, при первом же легком головокружении, все нелепые мысли исчезли. С трудом я сунула ещё тёплые после постели, босые ноги в тапки и вышла из спальни, стараясь не шаркать по полу. В мастерской (и, конечно, кухне) царило какое-то непривычное оживление. Я не могла понять, в чём же дело, и, даже заметив чужие картонные коробки у двери, так и не сложила два и два. Они были открыты, откинутые в разные стороны коричневые стенки напоминали разверзнутую пасть какого-нибудь Чужого. Эльза стояла, облокотившись о дальнюю от спальни стену, и попивала кофе из маленькой чашечки. — Где он? — непонимающие спросила я, всё ещё глядя на пустые коробки (их было восемь, я сосчитала). — Мужчина спустился к машине. Он сказал, что ему велено забрать твои работы, и тебя за одно, в студию. Так что собирайся, — весело сказала она, а уже шёпотом добавила, — мне кажется, они хотят тебя поздравить! Её улыбке и оптимистичному настроению можно было только позавидовать. От тошнотворного ощущения внутри хотелось согнуться пополам, а от привкуса во рту и вовсе вырвать. Я скривилась и мысленно поблагодарила начальство (а заодно и прибывшего господина) за такое своевременное появление. И за то, что теперь придётся идти в душ и втискиваться в тесное платье, в котором тошнить будет ещё больше. Спускаясь по лестнице, а затем садясь в служебную машину, я думала только о том, как вернусь, наконец, в свою постель и закончу начатое утром. Потому что желание никуда не исчезло, как и образ мужчины, породивший его. А страшнее всего было встретиться с Томом где-нибудь в студии, не избавившись от этого желания. Увидеть его живого, настоящего и захотеть его снова и больше.