***
Осень уже давно перевалила за половину, и по ночам лужи на дорогах покрывались корочкой льда. Охотникам приходилось с каждым днём всё дальше и дальше уходить в лес, ибо дичи было мало — птицы улетели, звери попрятались в норы. В этот вечер Марина вязала перед камином, Элизабет дремала на мягкой софе, но внезапно эту идиллию нарушил громкий разговор, за которым последовал дикий, нечеловеческий рёв… — Вот скажи мне, Фридерик, с чего твоя мать назвала тебя таким именем? — спросил Борис. Он стоял у окна, спиной к собеседнику, сидящему перед огнём, и равнодушно смотрел на унылый пейзаж поздней осени. — В молодости она много путешествовала по Европе, мой друг. Говорила, что всегда питала слабость ко всему красивому и необычному. В то время её семья ещё не промотала все деньги в карты — она была богата и красива, и… — Я слышал, она занимала высокое положение при дворе императора Австро-Венгрии, — перебил его Борис, круто развернувшись. — Занимала, пока не впала в немилость. Её брат растратил родительское наследство и выгнал её на улицу. Кому она была нужна? Бывшая любовница императора, ненавидимая императрицей, нищая, брошенная. Отец подобрал её в какой-то таверне по пути домой. — Твой родитель — ростовщик, я прав? — Абсолютно, господин. К чему ты клонишь? Борис прошёлся по комнате и остановился у широкого, пожелтевшего от времени полотна, которое занимало почти всю стену и изображало подробную карту Трансильвании. Нижний правый угол был закрыт массивным креслом. — У меня скоро должен родиться сын, как ты помнишь. Нужно выбрать достойное имя — отец Северий уверил меня, что именно он принесёт свободу нашей родине от проклятой нечисти. — Но срок твоей жене — начало весны. Не торопишься ли ты? Не боишься сглазить? — Не боюсь. Её живот освящён святыми отцами. А на днях посыльный Ватикана передал мне вот что, — на широкой и сухой ладони Бориса тускло блеснул массивный золотой крест в россыпи самоцветов, изуродованный глубокими царапинами и вмятинами, — их было видно невооружённым взглядом. — Что это? — Фридерик приблизился к мужчине, заинтересованно взял артефакт и покрутил в гибких пальцах. — Какое-то родовое украшение? — Посыльный передал слова Папы: «Эта реликвия найдена нами в захоронении Дракулы, из которого он вырвался с помощью тёмных сил Преисподней. Раз сын Сатаны не взял его с собой и так сильно повредил, мы можем быть уверенны, что сей знак Божий несёт в себе угрозу для проклятого. Я испросил благословения Божьего и надеюсь, что он защитит тебя и детей твоих!», — Борис говорил всё с торжественным благоговением и, закончив, повесил крест себе на шею — он был прикреплён к тонкой серебряной цепочке. — Они наконец-то поняли, кто оберегал их столько лет от всякой нечисти! — Надеюсь что так, надеюсь… — рассеяно ответил Фридерик, внимательно глядя на крест. Потом дёрнулся, как от ожога: — С судьбами сыновей ты определился, а что насчёт твоей дочери, Элизабет? Семнадцать лет ведь девушке! — Я уже говорил тебе: бери, если хочешь! Другого жениха для неё мне искать некогда. А то, что старше ты её, так ничего — любить сильнее будет. Мне другое интересно… Борис с удовольствием погладил острые и чёткие грани и вновь повернулся к карте. — Как ты думаешь, где он может прятаться? Открыть рот капитан охотников не успел. Глубокий, хорошо поставленный голос с едва заметной хрипотцой ответил за него: — Он не прячется. Он здесь. Борис повернулся и захлебнулся словами. Фридерик вскочил, роняя кресло. Взметнулось пламя свечей. У окна, облокотившись о стену, с наглой ухмылкой стоял Дракула. — У меня нет времени долго с вами разговаривать, господа. Дел много, невесты скучают, сами понимаете. Так что, Борис, отдай то, что тебе не принадлежит, — вампир сделал всего один шаг вперёд, заставив мужчин почти отпрыгнуть от него. Под чёрным плащом ярко заблестел меч и отблески свечей весело затанцевали на острие лезвия. Секундное замешательство сменилось яростным и бешеным вскриком Бориса: «Убью, сука!» Мужчина выхватил один из родовых мечей, висящих на стене, и бросился на вампира. Дракула лёгким, почти небрежным движением парировал удар, ухмыльнулся, ловко вывернув сопернику руки, оказался за его спиной. Один был хладнокровен и ироничен, другой — взбешённым и неповоротливым. Оба молчали, лишь взаимная ненависть кипела в воздухе между ними. Фридерик отскочил к двери, вынул свой меч и застыл на время, пока не зная, что ему делать. — Капитан! Помогите же мне! — рявкнул Борис, пропустив несколько ударов — свободная рубашка рваными лохмотьями висела с левого бока и через дыру был виден неглубокий порез. Фридерик встрепенулся: — Я проверю дворец! Его прихвостни могут напасть с тыла! — и выскочил за дверь. Нет, он не был трусом, даже наоборот, слыл одним из храбрейших людей Трансильвании. Его ответ был навязан белыми клыками и огнями в чёрных мёртвых глазах. Тяжеленный меч Бориса, которым, несмотря на возраст, он владел виртуозно, описывал с невероятной скоростью круги вокруг вампира. Мышцы вспомнили молодость, и теперь человек почти ничем не уступал вампиру, постепенно оттесняя того к окну. Но Владислав не растерялся: резким выпадом ушёл вперёд, оказавшись у противника за спиной, уже готовый смахнуть тому голову одним ударом, и… взвыл. В неудержимой ярости от нечеловеческой боли. Борис, не ожидая подобного, отшатнулся. И этого мгновения хватило, чтобы Владислав сбил его с ног, оставив в боку врага свой меч, разбил стекло и камнем полетел вниз. В туман. Под ледяными каплями дождя. Борис остался лежать в луже собственной крови, безумно смеясь и повторяя: «Он уязвим! Проклятый Дракула уязвим!» Не говоря ни слова, Фридерик развёл женщин по их покоям. К перепуганной Марине, побледневшей и схватившейся за круглый живот, тут же прибежали перепуганные повитухи и служанки, а Элизабет осталась одна.***
За окном бушевала буря: ветер гнул деревья к земле, молния раскалывала небо на части, нестерпимым пламенем возжигались в её свете косые струи дождя. Элизабет пробила дрожь. Камин в её комнате давно погас и холоду никто не мешал заполнить собой пространство. Девушка повела плечами, подышала на пальцы. Встала на колени и разожгла огонь. Сердце колотилось, как птаха в клетке, и Элизабет почти не осознавала, что делает. Полежала на кровати, завернувшись в ворох одеял. Встала. Вернулась к камину, протянула руку — хотела погладить Ареса (обычно он сидел здесь, на жёрдочке), отдёрнула руку. Сглотнула, пытаясь подавить слёзы. Опять легла. Девушка уже почти уснула, когда её потревожил звонкий стук в балконную дверь. За стеклом стоял он, тяжело опираясь о дверной косяк одной рукой; другую он прижимал к плечу. В чёрной глубине глаз пылала ярость, лицо приобрело резную чёткость и стало ещё бледнее обычного. Вода стекала по его волосам и одежде, падая на плитку кровавыми разводами. Элизабет вскрикнула и открыла дверь, но Владислав не пошевелился: — Ты должна… впустить меня… — тяжело прохрипел он. — Что? — в растерянности пролепетала девушка. — Впусти меня… пригласи в свой… дом! Скажи это: я впускаю тебя! — Я впускаю тебя, — машинально повторила девушка и в следующую секунду неловко подхватила Владислава, помогая ему пройти в комнату. Граф устало опустился на кровать, ещё хранившую тепло девичьего тела. Закрыл глаза и, как показалось Элизабет, заснул. Она подошла к нему и осторожно попыталась снять с него промокший насквозь плащ из гладкой дорогой материи. Не открывая глаз, вампир поддался на её действия. Девушка аккуратно расстегнула чёрную сорочку, облепившую тело, и вдруг заметила на своих пальцах алые пятна крови. Тёплой человеческой крови. Стараясь подавить в себе дрожь и непонимание, она стянула с мужчины остатки одежды и в ужасе закрыла рот рукой, не давая себе закричать: левое плечо Дракулы изуродовала глубокая, длинная и узкая рана. Вампир открыл глаза, внимательно рассматривая Элизабет: — Её нужно зашить и прижечь. Дай мне иголку и нить и положи мой кинжал в огонь. Если тебе не трудно. Элизабет, спохватившись, коротко кивнула. Достала кинжал Дракулы и уложила его лезвием на огонь. Принесла тёплой воды и мягкой тканью убрала кровь, промыла рану. Взяла в тонкие пальчики иголку, немного подумала и, порывшись в одном из ящиков комода, нашла пузырёк со спиртом. Она много раз видела, как мать штопает раны отца после очередной охоты на оборотня или после пьяной драки. Девушка опустилась на одно колено на кровать возле Владислава. — Я сам, — хрипло сказал он, пытаясь забрать у неё иголку, но девушка лишь покачала головой. Потянулась и нежно поцеловала его в уголок губ. Сколько прошло времени она сказать не могла. Может, час или два, а может — полночи. Стиснув зубы и сосредоточившись, девушка аккуратно зашивала рану. Мужчина молчал: ни вздоха, ни дрожи. Только следил за ней чёрными, как ночь глазами. Ещё раз обработав рану спиртом, Элизабет принесла раскалившийся до красна кинжал, взглянула на графа и решительно приложила лезвие к ране. Кровь зашипела, но Влад не издал ни звука. Только откинулся на подушки, прикрыв веки. Девушка убрала кинжал, приложила к ране чистую ткань, пропитанную травяными настоями — они должны были убрать воспаление и облегчить боль. И невольно залюбовалась обнажённым торсом вампира. Она, конечно, уже видела его без одежды, но сейчас, в неверном свете огня… Мотнула головой, отгоняя наваждение. — Иди сюда, — тихо, но твёрдо сказал мужчина, раскрывая объятия сильных, будто выточенных из мрамора рук. Элизабет опустила голову на его грудь, провела рукой по красивым выпуклым мышцам и вздохнула: — Я не понимаю, как… Ты же мог заходить в мой дом без приглашения, почему сегодня… И что за рана, ты же… — Я всё расскажу тебе, милая. Всё, что должен был сказать давно. Но не сейчас, не сейчас… Давно погас камин. И теперь никто не мешал холоду заполнить собой всё пространство комнаты. За окном бушевала буря. Где-то во дворце стонал и вскрикивал отец. Но Элизабет было тепло в объятиях Владислава. Она грела нежным дыханием его кожу и тихо напевала какую-то песню.