Don't Worry About Me

Только строгим воспитанием можно было объяснить то, что королева Хванбо еще не взялась грызть ногти. Уже несколько часов, с того самого момента, как Чжон вошел в покои Императора, она расхаживала по спальне туда-сюда, запинаясь о собственный подол и рукава и ломая пальцы. О чем можно говорить так долго? Он ведь не мог… Нет-нет, узнал бы, минуту спустя за ней бы уже пришли стражи. И все же, отчего так долго? Даже когда эта девчонка Хэ Су уехала вместе с Чжоном, Ен Хва не дала себе выдохнуть. Нет, нельзя. Одно мгновение слабости может лишить тебя всего. Не время отдыхать, не время праздновать. Это всего лишь отсрочка, победа – в битве, но не в войне. Если у нее и были какие-то сомнения в этом, то они сразу же развеялись, когда Император, не выдержав и десяти дней, сорвался за этой дрянью в Шинджу. Ен Хва с замиранием сердца ждала его возвращения. Что это будет? Он проведет с ней ночь – несколько ночей – а затем вспомнит о долге? Вернется ли вообще? Привезет ее с собой? Но Небеса были благосклонны к королеве. Ее царственный супруг вернулся совсем скоро и один. Один и с таким лицом, как будто Небеса, выполняя желание Ен Хвы, упали на него всем весом. Что ж, значит, невелика была эта ее пресловутая любовь к императору. А сколько красивых слов говорила, какое стоическое лицо строила. Ен Хва всегда видела ее насквозь. Но даже это не значило, что королева победила. Лишь однажды она посмела прийти ночью к его покоям в надежде, что он позволит ей лечь с ним в одну постель. Он обещал ей сына, в конце концов. Это случилось несколько недель спустя после его возвращения из Шинджу. Она не показывалась ему на глаза весь день, проведя его в Дамивоне: ванная с цветочными лепестками, душистое масло, которое она наносила, стоя обнаженной перед серебряным зеркалом и представляя, что ее руки – его, самый тонкий шелк ее чогори, все немногочисленные драгоценности, что он подарил ей на свадьбу. Она была готова. Она была готова уже очень давно. Ее не пустили даже к дверям в покои императора. Равнодушные каменнолицые стражи, выбранные лично Ван Со, стояли намертво, ни один приказ, ни одна угроза не заставили их моргнуть и глазом. Ен Хва знала, что он ее слышал. Он был внутри и слушал, как она унижалась перед прислугой, как все ее слова разбивались о невозмутимое «Приказ Императора». «Приказ Императора». Да как он посмел?! Ему удалось добиться трона только благодаря поддержке ее, Хванбо Ен Хвы! Скрипнув зубами, она ретировалась в собственные покои, сжимая кулаки с такой силой, что длинные ногти впивались в мягкую часть ладони, оставляя красные полумесяцы следов. Ей всегда нравилось думать, что она любила Ван Со, любила всегда, еще с тех пор, как они были детьми, любила куда преданный и ярче, чем маленькая паршивка Хэ, но в эту минуту жажду обладания полностью затмила ненависть. Она бы отомстила. О, она бы отомстила, если бы только он не обманул ее, заставив разорвать все связи с семьей. Брат теперь не имел никакого веса при дворе, более того, Ен Хва была уверена, что единственной причиной, по которой император не казнил Ука, было ее заступничество. А мать… Та если и говорила с дочерью, то очень вежливо и обезличенно. Других союзников, увы, у нее не было. Из всех братьев в милости оставался лишь Бэк А, и Бэк А никогда бы не пошел против Ван Со. Он забрал у нее все, что мог, и не дал обещанного. Ен Хва могла утешаться только тем, что и у него теперь не было ничего. - Я хочу тебя убить, - глухо пробормотал Император, глядя на распластавшегося в поклоне на полу младшего брата. Чжон не двигался, подставив беззащитную шею и затылок, и не поднимал лица. – Я хочу сжать твою шею, пока твое лицо не побагровеет, пока твои кости не хрустнут, пока в тебе не иссякнет жизнь и дух. - Я бы не стал вас останавливать, Ваше Императорское Величество, - твердо сказал он в ответ, - ибо мне нет прощения. Пожалуйста, Ваше Императорское Величество, убейте меня. Пусть меня разорвут на части кони, пусть отрубят голову, пусть повесят, как недостойного преступника, ибо… - Он осекся и зажмурился. Слезы так и не перестали течь с того момента, как он вернулся с берега реки обратно в дом к горькому плачу маленькой Се Уль – так и не найдя ее мать. Слабое течение, мелкая глубина – река, которая по словам Су, утешала ее, забрала ее навсегда. – Ваше Императорское Величество… Умоляю. - Но я не стану. Потому что она просила… Моих братьев… - Ван Со громко прерывисто вдохнул, но и тогда Чжон не поднял головы. – И потому что я не могу придумать тебе худшей кары, чем эта жизнь. - Как прикажет мой Император, - тихо согласился Чжон. - Встань. Поднявшись, Ван Чжон покачнулся, его ноги затекли, он не чувствовал ступней, по телу распространилось покалывание. Со молчал. Что еще он мог сказать? Потребовать обыскать русло? Прибрежные леса? Что его словно сжигает изнутри невозможность дышать? Что мир перед его глазами поблек, и, как и Чжон, он едва стоит на ногах, что сердце в его груди больше не бьется, что слезы жгут лицо, что он разорвал бы себя самого на части, лишь бы вернуть ее, вернуть его Су? Пусть не с ним, но пусть живет, пусть ступает по земле, путь дышит этим же воздухом, ему этого хватит. Он больше не будет таким эгоистичным. Она хотела уйти, ты должен был ее отпустить. Но ее нет. Ее рука не коснется его лица – как он посмел отвергнуть эту руку, как посмел он оскалиться своей богине. Волки воют на луну, но та равнодушна, как же он посмел открыть свой рот и сказать то, что сказал, единственному человеку, для которого он никогда не был пустым местом. Она любила другого. Ты должен был принять это. Ты должен был поверить ей. Ты должен был гордиться, что в конце концов она выбрала тебя. Кому он мог сказать о своем отчаянии? К кому он мог прийти за утешением и рассказать, что это такое – потерять ее по-настоящему, потерять все? Только Су. Но Су больше не было. Когда-то она вынырнула из воды перед ним, но он недостаточно ценил данное ему, и Боги прокляли его. И вода забрала ее. Не было праха, к которому он мог склонить голову и молить о прощении. Нечего было коснуться. Тепла ее дыхания не было. И мира не было. - Остались какие-то ее вещи? – Мертвым голосом спросил Ван Со, медленно поднимая руку и рукавом вышитого золотой нитью платья вытирая лицо. Одежда. Мыло. – Может быть… - Ему пришлось вдохнуть, чтобы найти в себе силы продолжить. - Она что-то оставила для меня? - Вы… Вы не читали ее письма? На мгновение он дрогнул. - Какие письма?.. Чжон! Какие письма!? Двери покоев Императора распахнулись, и сам владыка и повелитель Корё выбежал оттуда к тронному залу. Не вышел, как обычно, целенаправленно и уверенно, гордо подняв голову и печатая каждый шаг, нет – стража, главный евнух Ким и сжавшаяся в тени придворная дама Ен Хвы, которой было приказано узнать, что происходит, с изумлением увидели, как он, словно молния, бежит, сжав в кулаках , чтоб не мешался под ногами, подол царственного черного одеяния с драконами, и его обычно нечитаемое холодное лицо было искажено в гримасе – а от переносицы по щеке под глаз уходил шрам, который уже никто давно не видел. Стража справилась с собой, старший евнух и Ван Чжон, вышедший из покоев с совершенно мокрым лицом, кинулись вслед за императором, а придворная дама, отмерев, заторопилась к королеве: пусть она и не узнала, о чем говорили император и его младший брат, сам факт такой пробежки был многозначительным и важным сам по себе. Ее Величество должна знать. Если бы она обождала и последовала за свитой к тронному залу, она увидела бы еще больше: Чжон был в шоке и не сразу закрыл перед прислугой двери, увидев сидящего на полу в окружении рваных шелковых конвертов Со, рыдающего и прижимающего к груди письма. Но как бы сильно он их не сжимал, они не превращались в темноволосую круглолицую женщину, обнимающую его в ответ. И дыру в его груди они тоже не могли закрыть.