11 лет после Четвертой Мировой Шиноби. Абельхаят
— Ты знаешь…
Сквозь белое утро марево ресниц, вздрогнув, замирает — всякий раз его пробуждение поймано.
— …легенду о Мамарагане?
В крепких руках тёртый временем кожаный переплёт старой книги, судя по бумажным страницам разворота — дорогой. Рядом браслет, похожий на короткий наруч, увитый тонкими ремешками и побрякушками. Рыжий локон на цепочке у широкой шнуровки отливает тревожным металлом. Если глаза не лгут — золото.
Он подтянулся на руке, облокотился лопатками на подушки и почесал нос.
— Ну-у… М-м, слышал что-то в Облаке. Давно, правда.
Губы дрогнули, поджались в линию. Скорбь скатилась по влажной скуле. Тобирама и не знал, что Учихи могут так горько плакать.
— Ёкай… или… Ками может быть…
— Дух молнии.
Сорвалось и повисло напряжённое ожидание. Изуна изматывает раздумьем, долго проницательно смотрит в глаза, словно взвешивает цену даримого доверия. А потом разом больно выдыхает:
— Это мой брат…
Мидзуэ смотрит как муж занимается бумагами, для солидности держа во рту кисеру. Он умеет молчать долгие часы, погружённый в дела не относящиеся к семье. Под сердцем зреет его семя, а он — просто молчит.
У Мидзуэ не спрашивали желает ли она детей от нелюбимого мужчины. Долг жены — рожать здоровых наследников. Крупинка сомнения, и любая женщина посмотрит на неё как на умалишенную. Она искренне не понимает почему супруг продолжает навещать её, ведь наследник здоровый и сильный мальчик давно рождён. Больше того подрастает второй. Её должны предоставить самой себе. Для телесных потех полны дома со шлюхами.
Узнав о своём положении, Мидзуэ не обрадовалась, как должна была добропорядочная супруга клана. Когда она известила мужа, он на миг оторвался от бумаг, выслушал о скором отцовстве, согласно кивнул и улыбнулся, и почему-то не приказал избавиться от плода. Два сына подряд — плохой знак, а три — проклятие.
Веками в братьях Хагоромо зрело зерно предательства. Самые верные вдруг становились врагами. Старшие предавали младших, младшие свергали старших. Если в семье рождался сын, родившегося после — умертвляли. И следующего, и следующего — верили, что прервут череду предательств, измен и убийств. Мёртвых детей стало так много, что проклятый алчностью клан, вожделеющий властью, однажды покарали Ками. Хагоромо лишись надежды — рожать сыновей. С тех пор мальчиков разделяют — один наследником в клане, другой — кочевником в степи, чтобы никогда не сойтись им — брат против брата. Но то Хагоромо, а её сыновья — Учихи. Мидзуэ же уповает на рождение дочери.
Мягкие волосы ласкают пальцы. Чёрные, словно стекающая волнами ночь. Её мальчик лицом в отца, а муж её — красив. Красив и сын. Учиха Тайджин — именем наречённый от имени отца, и разницей лишь в том, что что Таджима — шиноби, а сын его не создан для войны. Мидзуэ пестует свою радость, любимый цветок. Милый, ласковый, так не похожий на Тарои. В изнеженных крошечных ручках не должно быть куная, не должно быть мозолей, не должно опускать их по локоть в кровь. Его хотят отнять, как отняли старшего. Отвести на полигон и сделать себе подобным.
Мидзуэ смотрит на мужа. И совсем не видит в нём Хишибоши, а в себе самой Орихиме — влюблённых, что разделены рекой ожидания. Навечно, и не ожидания, а равнодушия. Сердце стонет от холода. Они совсем не влюблённые, разделённые лишь парой шагов и низким столиком, всегда могущие, но — нет желания лишний раз видится. Ни у неё, ни у него. Не потому что нелюбовь, а потому что — не за чем.
Они спали в одной постели, были близки телами и мыслями, и Мидзуэ думала, что сможет. Полюбить, привыкнуть, найти в нём ту черту, ради которой её мать всю жизнь продержалась рядом с отцом, по сути таким же нелюбимым. Хагоромо не разводятся. Развод — смерть супруга.
Мидзуэ не сумела переступить себя. С рождением первенца, они стали спать на разных футонах, а чуть позже разъехались в отдельные комнаты — Таджима оберегал её и сына от ночных побудок по делам клана, допоздна засиживался на советах и за бумагами. Порой они не встречались неделями. Миздуэ полностью посвятила себя ребёнку, и долгожданному облегчению вдали от мужа, словно вырвалась на свободу и долго корила себя, пока не осознала, что ему тоже — так легче.
Просто у Таджимы больше способов сбежать.
Сына забрали в восемь месяцев, когда по зиме он едва не сгорел от болезни, но в одну постель супруги не вернулись. Она погрузилась в печаль и отчаянье, но вскоре Таджима навестил её. Так уж вышло, что каждый визит оказывается плодотворным.
Мидзуэ глубоко вздыхает и делит волосы Тайджина на пряди. Таджима, наконец, обращает на них внимание.
— Зачем ты его заплетаешь?
— Это древний обычай моего клана, — спокойно отвечает Мидзуэ, перебирая костяным гребнем густые волосы, — убережёт его от сглаза.
— А как же…?
— А разве ты не отнял его у меня?!
Огонь опалил ресницы, веки наполнились горячими слезами — Мидзуэ тут же взяла себя в руки. Не положено. Она — тихий родник, воспитанная в лучших клановых традициях. Взращённая услужливой и верной, терпеливой и кроткой. Чужой волей яркий дээл сменился на томесодэ, дотуур на дзюбан, а кушак на оби. Белая кобылица потеряла всадницу, загрустила в стойле — степная пустельга вольного горизонта облачилась Учихой.
Мидзуэ смиренно опустила голову и снова взялась за волосы сына.
Таджима не стал донимать жену. Она злится, а он не согласен извиняться. Женские обиды — глупые капризы. Сыновья живы — это главное, не было бы лучше похорони они наследника. Последнее время Мидзуэ нездоровится — её безбожно тошнит, а ужин часто остаётся не тронутым. Младший сын перешёл под опеку Ноки и старшего брата, временами перепадает отцу. Тайджин спокойный, тихий, играет-не мешает, не то что старший — вечно орущий вертящийся засранец, от которого ни родителям, ни старейшинам, ни клану не было спасения. Когда наследника пнули на полигон, где дядюшка Сугуру убивал его в ноль под конец дня, селение перекрестилось. Таджима с теплом и невольной улыбкой вспоминает то время.
Мидзуэ внезапно вскочила. Гребень звонко упал на столик, но Тайджин не бросился следом как бывало, лишь посмотрел вслед и продолжил гонять по татами волчок. Кажется, он и сам отдыхает от душащей заботы, хотя ночью всё равно забирается под её одеяло. Мидзуэ сыскала радость в воспитании Тайджина, а не рядом с мужем, и Таджима не нашёл сил отнять её женское счастье.
Он уважает её — женщину, подарившую ему сыновей, делящую с ним дом, пищу и постель, и в знак же уважения продолжает оказывать супружеское внимание. Любой жене лестно, когда после родов муж продолжает присутствовать в её жизни. От этого появляются дети. Не желай Мидзуэ, он не узнал бы о беременности. Не задача мужчины думать, кого оставлять, а кого нет.
Он с радостью вложил бы руку Мидзуэ в ладонь другого мужчины, но тогда у него не было таких чудесных мальчишек. Им выпало нести бремя союза. И с ним она до конца. Она восхищает силой терпения, желанием оставаться рядом в тяжёлое время. Управлять им как мужем. Их маленькая семья видела и трепет ожидания, и первые шаги, и волнительные хлопоты, тревогу в болезнях и радости выздоровления, но Мидзуэ с ним не счастлива. Лживые попытки прикинуться хорошими супругами всего лишь фарс. Они выбрали честность друг перед другом, и Таджима не знает женщины достойней.
Косички младшему, правда, идут, делают лицо миловидным и обманчиво наивным — скверная для врага способность талантливых куноичи. Родись он девчонкой, за воротами стояла бы очередь на пухлую ручонку маленькой химе, а отцу и двум дядьками пришлось бы держать серьёзную оборону. Радует, что Тайджин всё-таки сын.
На следующий год с косичками Тайджин распрощается — по обычаю Хагоромо ему первый раз остригут волосы. Традиции обоих кланов ревностно соблюдаются.
И всё же пришла пора переселять его в детскую под полный контроль брата и обучать ремеслу — Мидзуэ скоро будет не до сына, а мальчишка должен расти среди мальчишек, не в женском подоле. Юбки потребуются много позже. Нагонять упущенные тренировки придётся долго и со слезами — в два года мальчишки-шиноби умеют не только ходить по рисовой бумаге и забираться за яблоками в чужой сад, но и посылать папашу по матери, а Тайджин визжит, любуется косичками и гордиться первыми синяками. Как повернётся жизнь его детей неизвестно, но детство с матерью много стоит.
Тайджин устроился рядом, деловито отодвинул с края стола свитки, разложил исчерченный лист и убитую детскими художествами кисть. Влюблённо загляделся на рабочую отцову чернильницу, не имеющую песка, примесей волос и соплей, но без спроса кунать не решился. С молчаливым вопросом поднял на ясный лик отца огромные глазищи — коровье-щенячьи, какими смотреть научил его старший братец. Умаслить пытается. Мать и добрая половина женского батальона против его взгляда бессильны, но мужчины крепче духом. Таджима усмехнулся — быстро учится, чему не надо.
Получив разрешение, сын принялся копировать подсмотренные у отца надписи. Краем глаза Таджима отметил — дрессировки Окио-сенсея даром для младшего не проходят — он аккуратен, смешно придерживает край рукава, чтобы не запятнать. В сравнении со старшим — идеальное дитё.
Таджима проникся рабочим настроем сына и погрузился в увлекательный мир документов.
Последняя строчка закончилась подлой кляксой. Официальный приказ совету придётся переписать, без помарок, иначе Окио загнобит за кривой почерк. Таджима нервничает: не первый раз он оставляет селение на брата, но тревога тонко звенит в подкорке.
Собрание совета, вскоре после возвращения из столицы, прошло сумбурно, как во сне, оставив послевкусие тяжёлых взглядов из-за спин стариков. Даже не столько совет, сколько взаимные препирания.
Старейшина Ву уважаемый член клана, вес его слова сравним со словом главы, он категорично разнёс намерение Таджимы покинуть селение на несколько недель. В аргументах завалялся Каримата, опасность чьего нападения с последними событиями в Карьоку только увеличилась. В опасениях резонно звучит страх, да и угроза волнений внутри клана с дряхлой руки попустительства стала реальной.
Среди Учих полно приверженцев старого режима. В основном — взрослые шиноби времён Кано, отправленные на пенсию и несогласные с положением дел. Они походят на фурункулы, затаившиеся и ждущие момента воспалиться. Таджима кожей ощущает липкие взгляды в спину, вонь пересудов: Узумаки, в селении под арестом, Каримата безнаказанно нападает на наследника, союз с Хагоромо и самое ублюдочное — Талга. Те, что прятали оружие в рукавах, озлобленные призраки себя самих в лучшие годы воспитали достойную замену в сыновьях. Предательство им видится в каждом движении. Карасу иногда приносит слухи — пацана хотят прирезать, заодно неклановых найдёнышей. Убрать — ничего не стоит, благо — не могут. Один под надзором Сугуру и Уруми, остальными занимается Мадока. Недовольство правлением главы — дело обычное, но с учётом крови Учих накал превышает любую отметку, и если так пойдёт дальше, затягивать с оружием не стоит.
У Таджимы есть немного времени. Его пока боятся, но толпа запинает любого. Потеря танто — потеря боеспособности вдвое.
Конечно как любой шиноби, он владеет разным оружием, при надобности обойдётся катоном и зубами, но смысл — оставаться главой клана трупов и горстки верных людей. Он уже не так молод, что бы отказываться от привычного оружия. Кунаи терпеть не могут Таджиму — это взаимное. Дерьмовые рукоятки подходят большинству шиноби, но не его узким, по мужским меркам, ладоням. Рука привыкла к танто, с кунаем не дружит. Кунай не дружит с рукой — полный разлад. Хорошее оружие, у хорошего шиноби, изготавливается и балансируется точно по меркам. Под катану нужна тактика боя, соответствующая длине лезвия — подтягивать навыки пустая трата времени. Гораздо быстрее выковать новый танто. От словосочетания — гунбай и кусаригама — Таджима вздрагивает ночами, а тренировки вспоминает как дичайший ужас. Фактически, перед возможным противником, он вооружён одним катоном.
Поэтому утром Хаято убежал с заказом в Сталь.
После полудня за братом прибежал Тарои. Таджима проводил их и остался немного понаблюдать. Тайджин тренировки принимает за игры, ведь деревянные кунаи так задорно стучат, а попытки в рукопашку походят на баловство. Дети — его продолжение, в их, относительно спокойное время, теплится надежда лично передать клан старшему; младший встанет у его руки братом и надёжной опорой. Если повезёт присоединится третий, а если нет — отлично погуляют на свадьбе сестры.
На обратном пути Таджиму нашла старейшина Зоё. С присущей самоуверенностью, она уточнила желание главы отправиться в Сталь, и получив не тот ответ, с недовольством фыркнула, но предупредила — на севере бушует зараза, и если подхватит, в селение ему лучше не возвращаться. Таджима ничуть не удивился здравой заботе ирьёнина о клане. Поблагодарил и откланялся.
Вечер привёл в дом неожиданного гостя.
О визите доложили с границы земель клана за час. Удо не потрудился пригнать призыв, значит приехал скрытно. Хотя в его размеры понятие «скрытно» не вписывается в принципе, но Хагоромо мастера удивлять.
Удо въехал вальяжно, зная, что главе клана доложили. Неторопливо раскачивался в седле, неприлично подмигивал девушкам, пока рыжий жеребец собирал вокруг любопытную ребятню. Таджима не вышел встречать как должен был — лень повторно отмывать пятки, ждал на энгаве, со стойким предчувствием, что на ужин у Сугуру будет изжога.
Мидзуэ всполошилась, собрала перекусить. Устало улыбаясь, справилась о здоровье матери и старшего брата. Удо слегка перекосило, но он рассказал, что Могура-доно-чтоб-ему-советники-в-мисо-срали вполне себе здоровый бычара, не смотря на возраст и разнузданную личную жизнь. В ответ Удо озадачился состоянием Мидзуэ:
— Почему ты такая бледная, сестра? — и шутливо упрекнул Таджиму, — совсем заездил бедняжку.
Мидзуэ смущённо улыбнулась, расставляя на столик чайные принадлежности, а Таджима информативно качнул головой. Бровь Удо радостно сломалась на затылке.
— Ждёте пополнения? — он ликующе хлопнул и потёр ладони, аккуратно приложил руку к животу сестры. — Этот пацан станет великим воином, как дядька!
Тайджин вздрогнул от хлопка и испуганно остановился посреди комнаты.
— Иди сюда, пацан, — заметил его Удо. Тайджин вприпрыжку кинулся в руки дядьки, и протестующе завизжал, когда мать попыталась увести его — среди мужчин ему комфортно.
— Оставь, — Таджима осторожно тронул руку жены, проигнорировал метнувшийся лезвием в его сторону взгляд. — Пусть сидит.
Мидзуэ отступила.
— Быстро растёт, — довольно покачал головой Удо. — А где старший?
— Тренируется.
— А этот чо прохлаждается?
Тайджин возмущённо надул губёхи — дядька что, не видит его крутые синяки.
— Мидзуэ? — догадался Удо. — Вечно кудахчет. Это у неё от матери.
— К делу, Удо. Чем обязан?
— Слышал вы с Кариматой друг без друга не можете?
— Вроде того.
Слухи быстрее воробьёв. На первой полосе сенсация летнего сезона — встречу Хишибоши с Орихиме обставила встреча Шитуризенчи с Кариматой. И мало кто заметил, что асигару варварски угнали паланкин. Самые внимательные в незначительном — глава Учиха ичизоку потерял в бою оружие — наверняка нашли призыв к возмездию.
Визит Удо кстати. Таджима планировал обратиться к нему, и Ками снизошли без призыва проложить ровную дорогу под копыта его жеребца прямиком в селение.
— Поэтому я здесь. Привёз тебе одну вещицу. Пригодится.
Удо пересадил племянника с коленей. Таджима с любопытством наблюдал как из походной сумки он вынимает туго смотанный свёрток, бережно развязывает конопляную веревку. Внутри оказалась похожая на дзюбан рубаха традиционного для кочевников покроя из золотистой переливающейся на свету ткани, да такой, что Тайджин завороженно открыл рот. Подобные вещи носят аристократы и придворные, а Учихи ни к тем, ни к тем не имеют склонности. Удо расправил рубаху, поднял на вытянутых руках, сощуренным глазом сравнивая соотношение размеров, и сделал утвердительный вывод:
— Влезешь.
Таджима с идиотской улыбкой принял подарок. Бровь вопросительно приподняла чёлку.
— Это цамца, — Удо потёр ладони. — Её шьют из шантунга — дикого шёлка. Он прочный и плотный.
— И-и?
Удо оттопырил запах верхней одежды, демонстрируя под слоями тканей ровно такую же вещь.
— А-а, ясно.
— Лучники без цамцы в степь не суются, — подтвердил догадку Удо. — Рано или поздно, в тебя всадят стрелу, и я предпочту, чтобы под дзюбаном, — Удо ткнул пальцем в шёлк, — было — это. Не знаю как сильно лупит Каримата, но цамца не даст тебе умереть.
— Я благодарен.
— Я не о тебе забочусь Учиха, — засмеялся Удо и качнул подбородком на сидящего рядом племянника — О нём. И о сестре. Если ты скопытишься, её сожрут. И мальцов тоже.
Удо знает о чём говорит. Он предпочитает не помнить как много лет назад его молодую жену и двоих грудных сыновей оставили умирать. Теперь он заботится о племянниках. Таджима не уточнял подробностей, но не согласиться с ним не может.
— У Кариматы, думаешь, такой? — сменил Таджима тему.
— Если он не долбоёб.
Удо пожал плечами. Внимание его вдруг привлёк припрятавшийся в тени трофей.
Таджима повесил плащ на стойку вместо доспеха, подальше от любопытства детей и лишних глаз. У него не нашлось времени детально изучить трофей, прощупал с шаринганом и без, не нашёл лишнего, крупиц чакры, даже пыли. Таджима не знаток тканей и нюансов пошива, но даже скудные знания оценили уникальность мягкой кожи, похожей на оленью, но более эластичной, тиснённым рисунком, а может и естественным, шёлкового подклада, зная теперь — возможно, из шантунга, металлических пряжек, нейтральных к чакре, что льют из стали с рудников под Такфиларом в Стране Ключей. Он лично раскошелился на подобные пряжки у мастера. Плащ Кариматы — баснословно дорогая вещь, но — просто вещь, не больше.
Удо поднялся и подошёл ближе. С разрешения тронул кончиками пальцев, придирчиво вгляделся в кожу, наклонился будто нюхает, хотя может и — нюхает.
— Что это?
— Плащ, — подтвердил догадку Таджима. — Его…
Удо пораженно собрал складками лоб, губы выгнулись. Ладонь прошлась по поверхности кожи, перебирая затейливый змеиный рисунок.
— М-м-м, это другой, — замычал он. — Тот, что я видел в Ярмошнике на порядок легче и дешёвей. Не узнаю руку мастера, — он обернулся с немым вопросом и дождался отрицательного кивка. — Может заказывал в Демонах или в Нодешико. Монетой разжился, — заключил Удо, хмыкнул и скабрезно усмехнулся, глядя сверху вниз, — или насосал где-то. Ты его вытряхнул что ли?
— Он тощий, делов-то, — подхватил настрой Таджима. — Раз чихнул, он и вылетел.
Удо громогласно разразился смехом.
— Вот за что я тебя люблю Учиха, так это за серьёзность.
Удо уселся на место.
— За тобой охотился?
— За сыном.
Удо недоверчиво пощёлкал языком, раздумывая и сощурившись.
— Не-ет. Ни ты, ни Тарои ему не нужны.
— Поясни.
— Когда Каримата хочет кого-то убить, этот кто-то долго не брыкается.
— Хочешь сказать, ему не нужен мой труп?
— А ты себе льстил?
— Ты, я вижу, им восхищаешься?
— Восхищаюсь, я говорил. Паренёк словами не раскидывается — действует. Э-эх, я бы с ним сразился в честном ябусаме.
— Он силён, — покачал головой Таджима. — Бой с ним…
Удо с усмешкой наблюдал, как Таджима подбирает нужные описания:
— Интересен…
— Ха-ха, я говоришь, восхищён. Сам-то!
Удо сложил руки на груди и на несколько мгновений молчаливо ковырял глазами татами. Он не договаривает. Его гложет нечто связанное с приездом. Таджима видит эти мелкие детали — закрытая поза, задумчивый подсчёт переплетений тростника в циновке, ёрзающий по ткани палец. Наконец Удо заговорил:
— Какой-то хуй по имени Нодата ищет тебя.
— Нодата? — меж бровей собралась складка.
— Знаешь такого?
Таджима покачал головой.
— Он нашёл меня в Хароне. Назначил тебе стрелку в деревушке Харуно, у Саико — мастерицы зонтиков, — он снова замолк, теперь ковыряя взглядом непробиваемое спокойствие. — Говорит, лично вывел это говно на тракт.
Таджима припал локтем на крышку стола и потёр подбородок.
— Интересно…
Тайджин, хлопая ресницами, смотрел то на отца, то на дядю.
— Вот и разбирайся, — Удо хлопнул ладонями по коленям — Мне пора. Если соберешься, зови, пойду с тобой.
— Позову, — остановил его Таджима. — Ты ещё не забыл, что такое шуншин?
Удо поморщился. Он, как и большинство — шиноби. Но с одного бока. Особенно Удо.
— Справлюсь. Куда тебя несёт на этот раз?
— В Сталь.
— Главу не отпускают одного? — засмеялся Удо. — Никогда не понимал этого бреда.
— Согласен. Может останешься до утра?
— Не-е, — отмахнулся Удо. — Меня тоже без сопровождения не отпускают. Сбежал.
Тайджин хныкнул, когда Удо поднялся, потянул к нему ручонки.
— Не сегодня малец, — Удо потрепал его волосы и щёлкнул пальцем по носу.
Таджима поднялся и пошёл провожать Удо к энгаве, когда сзади они услышали на распев протяжное:
— Ху-у-у-й!
Оба замерли возле сёдзи, не веря ушам, медленно обернулись. Тайджин воссиял счастливой улыбкой и хитрыми глазами, и, обрадованный вниманием сразу двоих взрослых, старательней вытянул губёхи, задрал голову и повторил:
— Ху-у-у-у… Й-Й!
— Бля-я… — Удо для надёжности сжал рот пальцами.
— Первое слово, — плоско улыбнулся Таджима.
— Мидзуэ меня убьёт.
***
Селение Харуно только зовётся селением, да и не Харуно вовсе, а Хару-но-сато — маленькая ремесленная деревушка, промышляющая изготовлением корзин и мормышек. После войны с Кагуя, местные рыбаки устроили на правом берегу Нака-но-кава недалеко от территории Учих большой лагерь, где вскоре стали продавать рыбу. Дела пошли в гору, первые домишки появились к зиме. А позже — основалась деревня. Учихи нередко покупают у них рыбу.
История с Харуно забавная как и сам клан. Лет пятнадцать тому, в сетях молодой рыбацкой вдовы нашёлся нетипично розоволосый мужик по имени Буза. Откуда Буза заплыл в сети летописи Хару-но, а они есть, не поясняют. Понравился он вдовушке, потому как сочинял специально для неё — спасительницы — изысканные для рыбацкого слуха хокку. Одухотворённый, величественный полубог — поэт. Хреновый кстати, потому что даже Таджима, далёкий от искусства дворцовых соревнований в красоте слова понимает, что сочиняет он дрянно. На деле Буза — лентяй и трепач, удобно устроившийся среди цветника женщин. Охмурил, заделал пузо и починает лавры. Через несколько лет подтянулся его брат и дядька с такими же розоволосыми женщинами. Обосновались, отжали у деревенских мормышечный бизнес, наладили производство зонтиков, а вскоре нарожали детей. Так и объявили себя кланом Харуно. Официально не признанным, оно им, видно, не надо. Харуно знают, деревню Хару-но путают с их именем и уже давно позабыли историю. В изготовлением зонтиков Харуно так преуспели, что стали популярны в узких кругах, а где спрос, там предложение. Аристократы, пусть и не высоких рангов, но интересуются изделиями. Женщинам Учихам далеко ходить не надо, у одной Амеи зонтиков под каждый наряд.
Зимой, пока Буцума отлёживался после встречи с Духом, на территории клана разорвали двоих Харуно. Какого биджуу они тёрлись так далеко от деревни поздно разбираться, но кишки досталось убирать Сенджу. Деревянные, хвосты псам не накрутили, и безнаказанные Инузука расхрабрились до нападения на Учих. Таджима распорядился, но вскоре отменил приказ — Каримата, мико, Узумаки. Псы вышли сухими. Но — «без «но» у глав кланов не обходится», и Инузука не исключение.
К деревне Таджима добрался за час. Остановился в перелеске рядом с домом мастерицы Харуно. Внутри гостил человек, развлекаясь разговорами и едой. По словам Удо, опуская анатомические подробности, мужчина сходится с описанием.
Солнце неумолимо скатилось к горизонту, когда Нодата раскланялся с хозяйкой, взял чёрный бангаса и, не торопясь, направился за звездой на северо-запад.
Рука инстинктивно нырнула за спину. Пустующее место на поясе всплакнуло. Зубы скрипнули — блядский Каримата.
Не успели из вида скрыться последние дома, как Таджима организовал незнакомцу кунай. Самый острый:
— Не двигайся, — предупреждающе остановил он попытку превратить рукоять зонта в оружие. Мужчина покосился краем глаза из-под соломенной шляпы, — был бы уже мёртв.
— Шитуризенчи Таджима?
Кунай растворился в подсумке. Оставаясь в тени, Таджима занял позицию в двух шагах лицом к лицу.
— Чем докажешь?
— Ты меня искал, не наоборот.
Мужчина хохотнул, но не стал тянуть и допытываться с личностью, как сделали бы большинство дилетантов, а сразу перешёл к делу — серьёзный подход. И в ловушке, и в деле.
— Я — Нодата.
— Слышал.
— У меня есть предложение.
— Какое?
— Надрать Каримате тощий зад. Интересует?
Таджима безразлично дёрнул плечом, чуть резче, чем хотел бы.
— За его голову на чёрном рынке назначена большая цена. А на аукцине в Корнях можно выручить в трое больше. Ну, и слава конечно же.
— Меня не интересует слава.
— Надо же… какой скромный. А деньги?
Таджима оценивающе всмотрелся в лицо Нодаты — он не похож на идиота, но рот твердит обратное. Заманчивое предложение — деньги лишними не бывают, но Каримата не тот противник, охоту на которого достаточно подстегнуть одними мыслями о заоблачном богатстве. Мотивация, конечно, перспективная, только это мечты пышущих здоровьем дилетантов, ни разу не вынимавших из бочины стрелу. На короткий миг он решил, что зря тратит время.
— Мне сказали, что ты лично с ним знаком.
— О-о, — Нодата энергично закивал головой, — ещё как.
— Тогда должен знать, что Каримата из себя представляет.
— Так я и знаю.
— С трудом верится.
— Думаешь, если бился с ним, то узнал?
— Нет, я о нём ничего не знаю, — Таджима склонил голову к плечу, — хоть и бился с ним. А ты, как видно — нет, раз не отдаёшь отчёт своим словам.
Нодата втянул воздух через нос.
— Не приходилось, — согласился он. — Зато точно знаю: мико по имени Йоко-но-хи потребовались его услуги, и в середине осени он будет в Табари. Я собираю большую группу в поход и мне нужны сильные шиноби.
— Прошлая подобная вылазка закончилась гибелью многих аристократов.
— Ага, это я её организовал. Только в этот раз будет иначе.
— Уверен?
— Уверен, — горделиво усмехнулся Нодата. — Табари — шанс, чтобы взять его. Он не оставит задание и будет стоять до конца. Слишком многое там на кону.
— Что же?
— Э-э-э, не всё сразу, — ухмылка растянулась на небритом лице.
— Значит поведёшь людей на смерть?
Нодата пожал плечом:
— Кто-то должен отвлекать его асигару.
Таджима почти убеждён: Нодата знаком с Кариматой не понаслышке, а если и правда, вывел его на большак и прошлая провальная вылазка подготовлена им, то в этот раз он готовится куда серьёзней, раз добрался до Учих, значит — личное. Наверняка, он и есть бывший командир асигару, согласно ранним донесениям, которыми с божьей помощью, Таджима располагает. Нодату жрёт не желание отомстить, а возможность уничтожить, в довесок заработать на лохматой голове. Поход не сулит лёгкой добычи — взять Каримату среди ёлок, где густые тени само собой разумеющееся даже в слепящий полдень, шанс с теми же минусовыми показателями, как средняя температура в январском Табари. Таджиме нужна весомая причина вступать с Кариматой в войну. На деньги и чужую хотелку воевать, поведётся глупец, а он таким не слывёт с первого металлического сюрикена. Стычки с Кариматой границ личного не переходят. По большому счету они друг другу параллельны. Удо правильно мыслит — в Карьоку Дух приходил не за Учихами, — искреннее охреневание посмешило бы, если бы в тот момент лезвие не летело в глотку Тарои. Страх одинаков и для шиноби, и для гражданских, и пока Таджима мирился с тем, что испытывает именно страх, не видел — не заиграйся сын с кунаем, асигару унесли бы паланкин, а дело закончилось бы истерикой Ашины. Но пиздюк влез. И получилось так, как получилось.
Таджима жаден. Что Каримата такое он разбирается постепенно, не торопясь, со вкусом, смакуя каждую деталь. Переступить легко, нельзя вернуться.
— Я пас.
— Жаль, — в голосе послышалось разочарование. — Если передумаешь, буду ждать в Куросаки, на заходе лета.
Таджима ушёл верхами, не оборачиваясь. В тот день в Карьоку, найди его Нодата, он без тени сомнения согласился бы преследовать — настолько страх затуманил голову, а похмелье могло статься тяжким. Каримата вспыхивает под кожей эйфорией боя, словно опиум, содрогающий вены. Безумная лихорадка восторга, ярость и желание сражаться вечно — в Этого он заставил его взять сингето. Вы-ну-дил.
Таджима поймал себя на том, что неосознанно лыбится. И чувствует жар в руках, жгучий всепожирающий. Жаль не с кем поделится. Танто — заработанная благодарность мастера, что заплатил не только деньгами. Сильный воин должен владеть отменным оружием — с этими словами в его руки лёг клинок. Уникальный чакропроводящий сплав тамахагане из Алмазной стали. Лезвие остаётся острым, выдерживает котон уровня Нагеробоши, не накаляясь. Он служил ему верой много лет. Лезвие лопнуло ровным сколом в месте схода с наконечником, металл разошёлся трещинами. Что за стрелы у выблядка, если смогли сотворить подобное с клинком из Акайгами.
Он остановился на нижней ветке, огляделся — за деревьями уже показались расплывчатые огни селения — мысли о Духе скоротали дорогу заманчивыми воспоминаниями, лицо горит, словно не о крови и смерти, а о постыдном.
Таджима недолго подышал свежим ветром, охлаждая голову. Ноги легко коснулись водной глади, он стремительно метнулся мимо селения к старому другу.
***
Сумире не пряталась — её не заметили. Худую тонкую в походной одежде, среди густых занавесок. Она обескураженно обернулась, когда мимо пронёсся знакомый топот главы Охико. Следом сын.
Сумире осторожно прощупала сенсорикой силуэты мужчин. Мягко растянула чакру восприятия. В сознании отразились черты лиц. Милый, милый Темоцу, так яростно отстаивающий право смутьян Охико. Семья переехала в столицу. Мать и сестрица Сутора на правах родственников поселились в квартале аристократов. Думается, чтобы контролировать непутёвого сына. Темоцу возлагал на визит отца большие надежды. Глава Охико же просил даймё продлить срок наказания. Сумире подслушала. Случайно. Стены во дворце тонкие, а слух у неё — острый-острый. И она совсем не старалась. Нет!
— Почему ты не решил вопрос? — голос Темоцу полон негодования. — Я не могу драить пол! Я — аристократ!
— Это я — аристократ! — со злостью ответил отец, продолжая идти вперёд. — А ты — глупый пацан! Взять хотя бы твое решение жениться на безродке!
— Что?!
Сумире грустно улыбнулась. Сколько возмущения. Темоцу любит её. Хотя скорее любит свою любовь к ней. Его больше возмущает неприятие отцом решения, чем чувства. Она читает меж строк, меж эмоций, его поступков. Сумире не верит в это чувство. Может потому что не умеет любить.
— Я женюсь на ней! Дата уже назначена!
— Не женишься!
Отец остановился и развернулся к нему лицом полным искаженной ярости.
— Сын! Ты едва не испортил отношения с Сенджу ичизоку. Глава крайне недоволен твоим противодействием его расследованию! Мало того, что ты покинул пост, так ты ещё рисковал репутацией Охико! Ради кого?! Ради оборванки! Мы подыскали тебе достойную невесту. Её семья согласилась отдать за тебя девушку, хоть ты скомпрометировал глупостью своё имя!
Темоцу отпрянул.
— И будь благодарен, что я так долго терпел и не выкинул эту нищенку за ворота.
— Сумире моя невеста, отец, — холодно и прямо, — если ты продолжишь в том же тоне, я брошу тебе вызов.
— Хватит, — искривились губы Охико-сана. — Слишком бравый, я смотрю. Пока живёшь под моей крышей, не смей перечить.
Уже удалившись на приличное расстояние, отец остановился и добавил:
— Твое наказание продлено до осени, а там посмотрим как будешь себя вести.
А осенью вопрос встанет на ребро — либо женитьба, либо прощай наследство и имя. Глава Охико готов на жертвы, чтобы вразумить и показать место, а Темоцу не готов к кардинальным переменам, Сумире знает точно, ведь она предлагала оставить семью и пуститься с ней в дорогу. Промолчал, и остался Охико. Слепой незачем притворяться слепой.
Сумире вздохнула и вышла из укрытия. Темоцу обернулся. Он не удивился её присутствию, не озадачился внешним видом, не стал требовать переодеться. Если раньше лук за плечом вызывал бурю негодования, то сейчас, он лишь окинул её проникновенным взглядом.
— Куда ты? — скользнули его ладони по высоким кожаным наручам.
— Нужно собрать травы для одного пронырливого старика.
— Зачем? Ты ведь не берешь заказы.
— Я не могу ему отказать, Темоцу. Это долг.
— Я заплачу.
— Нет, — ласково улыбнулась Сумире. — Моральный долг.
Он снова не возразил, и Сумире поняла, что её уход играет на руку.
— И как скоро ты вернёшься?
— К началу августа. Это не займёт много времени.
Темоцу закусил губу.
— Знаешь, — задумчиво протянул он, — не торопись. Ты ведь слышала.
— Слышала, — в душе Сумире обмерла.
— Я успею за это время всё устроить.
— Темоцу, — вздохнула Сумире. — Отец…
— Я сделаю себе имя, он не сможет мной командовать. И я придумаю как.
Темоцу проводил её за ворота и долго прижимал к груди. Его ровное сердце бьётся ей в щёку уверенно, а спину сжигает колкая женская зависть.
Ему нашли невесту, а Сутора, надо полагать, будет славной сестрицей, что однажды, в нужное время, окажется в его постели. Матушка будет счастлива нянчить внука.
С тобой до конца — говорила ли она искренне или лгала, чтобы поддержать в трудный час, может убаюкать саму себя. Все слова ему сказанные лживы или правдивы — Сумире не знает.
Искренен ли он, или отношения с ней — попытки бунта, а она средство достижения несварения у отца. С возрастом бунт пройдёт, и средство станет не нужно. Средство, что за годы растеряет себя и восстановиться уже не сумеет. Она снова засиделась. Без дела, без смысла. Заспалась до обеда, наелась вкусно, переоделась и накрасилась. И позабыла, что её мон по-прежнему — веер.
Лук кусает пальцы, лес дышит свободой, ей до дрожи хочется вернуться. Сумире давно усвоила: когда жизнь начинает нравиться — надо бежать.
В очередной раз покидая столицу, она чувствует горечь. И ноющую тоску.
Всё, что не касается можжевельника — запутано и мутно.
