Фиалка

      Пятый — мёртв.       Короткое сообщение на свёрнутом в белую трубочку танзаку.       Сокол получил награду за работу и упорхнул.       Пятый из Уст, сын Дождя Великого Древа.       В груди дрогнуло. На пару шагов он замедлился. Пальцы кольнуло мыслью о побеге, но глубоко внутри, среди вздыбившейся тревоги, по-прежнему алеет зажжённое века назад пламя — отступать перед низменным страхом не в нравах гордого клана. Сохеи так воспитаны.       Ашина вздёрнул подбородок, неосознанно бросая вызов палачу. Ко всем неприятностям ему на хватало последней, и вот — нашлась.       Трое из Уст покинули мир за восемь полных лун. Если по началу сводили к воле Джашина и стечению обстоятельств, то теперь ни волей, ни стечением смерти не кажутся. Уста планомерно вырезают. В Культе полно скептиков, считающих своё исключительное положение — недосягаемым — беспечность рано или поздно приведёт их к мёртвым.       Не успел остыть труп Первого, как подоспел Второй.       В глупых, придворный лекарь Молнии не числился, однако, то ли страхом гонимый, то ли дурманом, но растерзали его волки. Растащили требуху от Могилиц до Нироши, а голову нашли плавающей в заливе у Немой гряды. Второй, как и прочие, причислял себя к неуязвимым — устроил обитель далеко на севере, обзавёлся надёжной охраной и долгие годы не горевал, и вдруг — один, ночью, через тайгу, прямиком в лапы заклятых Ивоками. Не больно-то ему помогла удалённость от мира.       Вот теперь и Пятый разжился дырой в голове. Уста Дождя и раньше не отличался, теперь, должно быть, свист стоит на всю округу.       Смерть Первого приняли с почётом, но вяло. Ненароком проскальзывали скабрезности о благословении и сопутствующей ей лжи. Тело его искать не стали, даже Цукида не объявился, прислав вместо себя слугу из Сенджу и оправдываясь неурядицами при дворе.       Уста на перегонки бросились к храму Камня, едва прозвучали заключительные поминальные слова. Бутон чакры остался без надзора, что означает — кто раньше доберётся, того и тапки. Первый не гнушался кичиться набухшей реликвией в своём храме, высокомерно насмехался над остальными. Он поступал хитро, у всех за спиной, бесстрашно предаваясь кровавым ритуалам с шиноби, и поя Древо чакрой. И ведь добился желанного.       Ашина в той гонке участие не принимал, и слышал, что наткнулись там на пустой храм, без тел, без живых, лишь выветренные бурые пятна. К Древу врата оказались закрыты. Ни фуин, ни запретные техники не открыли завесу тайны, а те, кто отправились в подземелья не вернулись. Уста погостили у недружелюбного хозяина до начала весны, пока не прилетел очередной вестник смерти.       Последнее собрание состоялось после смерти Первого, где на место почившего общим голосование выдвинули Второго. Он должен был приступить к исполнению долга, но зима застала его в Могилицах, а за зимой пришла и тень. Большая часть Уст упрямо отрицают охоту на их души мононоке, мол, то Саккачи, а не Каримата, предпочитая не видеть одинаковые лица. Твердят — разные существа, и уж слишком не ясны помыслы и мотив убийцы, в них нет связи, а Дух — всегда целенаправлен. Подлая ловушка Ивоками лишила жизни их собрата, на этом точка, никаких разговоров. Ибо звать — его — по имени — кликать беду.       У Ашины ладони потеют от головокружительной перспективы. Он вполне доволен нынешним положением, ближайшее время которое менять не планировал. После третьей скоропостижной проникнуться ли в Культе не известно. Но если раньше каждый стремился занять место Уст, то теперь желающих поубавилось, а рыбацкие и нищенские городские районы обрадовались наплывом новых постояльцев.       Мысли прервал вышедший из шуншина шиноби.       — Господин.       — Нашёл?       — Да, паланкин у дворцовых ворот.       Заминок не ожидалось. Встреча планировалась три часа назад. Ашина скрытно прогулялся по ближайшим улочкам Карьоку в поисках, наткнулся на Сайго-денка с праздничными флагами и выслушал феерическую тираду о путешествии, о Михо-сейджин, о какой-то потерянной девице аристократа. Ашине показалось подозрительным присутствие принца, но вскоре он понял, почему Чочоги притащил его в столицу. Пришлось срочно отправить на разведку помощника.       — Отлично.       — Мой господин, — Акаги поднялся и занял место за плечом. — Я видел Шитуризенчи.       Ашина нахмурил брови.       — При монах, с братом. Похоже, они тоже прибыли на праздник.       — Где Чочоги-сохей?       Акаги нервно сглотнул:       — Чочоги-сохей не может прийти.       — Почему?       — Он пьет… чай.       — Чай?! — неожиданно для себя рявкнул Ашина, но поймав на себе несколько взглядов, тут же успокоился.       Акаги съежился.       — Вместе с даймё-сейджин и Асахи-доно.       Ашина размял между зубами раздражение.       — Кай-ёди…       Не обошлось без учиховской прохвостни. Нарушение дворцового этикета обернётся клану малое — наказанием. С руки Каёди, возможно, войной с Огнём с обязательным привлечение Учих, и всё из-за ничтожного повода — губят и за меньшее. Чочоги понимает, поэтому паланкин в доступности — бери и беги.       — Значит, они встречались.       — Даже если и так, — беспечно пожал плечами Акаги, — придраться можно только к вашему визиту в Карьоку.       — Помолчал бы.       С самого начала Ашине не понравилось приглашение четы Узумаки в столицу от самой госпожи даймё именно в то же время, когда решается без малого — судьба мира. Любое вмешательство закончится плохо, а вмешательство Учих — закончится катастрофой, но есть дела поважнее, чтобы Ашина отсиживался не у дел. Даже если кое-кто очень расстроится.       В храме Древа, как и в Камне, случилось чудо — Ашина легко поспорит какое из деяний важнее.       Радость от свершившегося пророчества вскоре сменилась тревогой. Избранная смертная матерь слишком слаба, чтобы дитя-бог созрел в её чреве. Может чакрой не вышла, а может подхватила благословление от Первого — честно говоря, он был кретином. От самоуверенных экспериментов на Азимине, до судорожных попыток снискать спасения у Белой. Он же и настоял на ритуале, ссылаясь на волю Истинного. Бремя не было Михо предначертано. Буквально каждый вдох даётся ей с трудом. Её будут держать под фуин столько, сколько нужно. Арсенал Узумаки имеет отличные техники поддерживающие жизнь в разглашающемся теле. Можно переместить плод в другое чрево, можно напоить мать чакрой, и те, и другие в оплату возьмут жизнь сосуда, но ёкай бы с ней, мико, главное — на счастье храм Древа благословился зачатием. А Михо. Михо станет великомученницей и займёт место среди святых дев.       Время поджимает, а с учётом Учих — Ашина уже влип в долги. Необходимо переправиться в Змея, подальше он слишком пронырливых и дождаться благополучных родов. У Ашины нет в запасе тысячи лет на повторение. А когда в противниках Шитуризенчи — стоит поторопиться.       Ксо! — думает Ашина, продираясь сквозь пьяное шествие танцующих. Настоящий фестиваль проблем на одну маленькую танабату. Шитуризенчи не обрадуется встрече. Стоит боятся, и Ашина боится, но он преодолел тяжелый путь по Вихорскому морю, чтобы с лёгкостью, из-за угрозы разоблачения, отказаться от планов.       Учиха Таджима заявил о себе миру будучи сопливым сосунком. Заявил так громко, что вскоре его прозвище знала каждая собака в Огне. А после — обставил всех, единолично присвоив Лиса. Выторговать или отвоевать биджуу у независимой армии, целиком составляющей клан Учиха не рискнёт ни даймё Молнии, известный резким характером и решительными действиями, ни Камизуру из Земли — властители каменных дождей и изощрённых пыток, ни Хошигаки Мараза под ручку с Момочи Галаркой — грозным пиратским оплотом внешних Вод. Если возникнет угроза, Учиха не побрезгует отстоять модной рыжей шубкой имя и статус лучших.       — Я боюсь, Михо-сейджин не переживёт долгое путешествие, — следуя за плечом предостерегает Акаги, будто бы Ашина не знает о состоянии мико. — Она так слаба…       — В том-то и дело, что слаба, — зло прошипел Ашина, пряча руки в рукава. В этих же рукавах у него есть козырь. Мимо проехала повозка, заставив остановиться, и некоторое время он смотрел ей в след. — Именно поэтому — я — здесь.       — Мой господин… Сила ваших фуин уникальна, но…       Акаги поймал на себе испытующий взгляд. Сила фуин стоит перед молодым сохеем в полный рост, и в относительном здравии. Не будь Ашина силён — умер бы давно и мучительно. Кроме того, он единственный Узумаки способный использовать технику Призыва Малых Врат Джашина. Они пригодились в прошлый раз, пригодятся и в этот. Знать о высших техниках безусому сохею не полагается. Их не изучают в библиотеках, не передают из уст в уста. За них даже не кровью платят — исключительно жизнью — походом в один конец Печати Бога Смерти. Ашине повезло вернуться из брюха шинигами, заплатив за выход лишь половиной жизненной силы.       Погоня за лисом совершила со здоровьем Ашины смертельный кульбит. Печати не дают телу разлагаться, но и боец из него — в прошлом. Единственное оружие — фуин, и то далеко не все. Кейракуккей разрушена чужеродной чакрой, восстанавливается с трудом. Дыру в животе удалось сократить в два раза, однако оставшееся по-прежнему светит кишками наружу. С болью он живёт как с любовной девой, с ней он просыпается каждое солнце измогая не от счастья, а от страданий. К боли привыкнуть нельзя. Ноющая, злая, изводящая мука, не мирящая желание с возможностью, единственной надеждой избавиться от которой — плод Древа. Он стал бы выходом, но нужен Кьюби, а рисковать собой ради чужого чуда Ашина не готов. У него есть своё, отчаянно нуждающееся в помощи.       Акаги густо покраснел и потупил взгляд. Ашина удовлетворённо вздохнул. Он ещё молод — в начале лета Акаги исполнилось пятнадцать. Чочоги поручил мальчишке тайную миссию, и он с рвением выполняет, ведь раньше ему доверяли только быть нянькой Акари.       И тем не менее, Учиха услужил. Рёске ото-сама часто повторял: всему своё место и применение. Ашина долго распалялся, но, смирившись, осознал — изгнание не столько наказание, сколько дар. Асахи неплохой правитель, но его правлению не хватает мудрости, не хватает понимания — поэтому Учихи постигают в библиотеках Узумаки недоступные прежде знания. Хорошо, что умом отроду Учихи — не все Шитуризенчи.       Время — учит. Ашина переосмыслил, нашёл для себя истинный путь шиноби. Шитуризенчи не заставить добровольно отдать свиток, не подставляя Узумаки и не вступая в открытую конфронтацию.       Остаётся одно — подумал Ашина — кого как ни Духа просить об услуге.

***

      Таджима вдохнул летний воздух Карьоку. Глаза прикрылись от удовольствия.       В праздники столица восхитительна. Многие города могут похвастаться роскошью и богатством, но не укуреной Траве, ни размытой Мизуоки, ни песочным дюнам Кабутры не снился размах и красота Карьоку — пламенной колеснице танцев, яркости красок и несмолкающего смеха, что проноситься по улицам подобно смерчу в любое время года.       Учихи пришли в столицу, женщинам на радость — рано и на несколько часов осадили ремесленный район, на горе эскорту охраны.       Мадока сбежал на задание вместе с Ясэ. Наследнику Шинго нужно обучаться, даже если Фуэко настолько против, что отреклась от сына.       Словно партия в шоги, Таджима разыграл расстановку приоритетов и рассовал мелкие вопросы по местам.       Место Ясэ в доме Фуэко занял Ивая. Наследничек возражал, но против подзатыльника аргументы быстро иссякли. Таджима должен убедиться, что внезапно прорезавшийся шаринган не опасен. Потому мальчишке пока нечего делать рядом с его сыном. Да и с дочками Фуэко будет помощь.       Талга обживается в доме Уруми. Таджима наблюдал пару вечеров как сосредоточенно мальчишка внемлет ирьёниндзюцу от главной отщепенки клана. И старается, мозги вкладывает — смогла ведь заинтересовать. Из-под палки — так — не усердствуют. Днём Талга невидимкой крадётся за наследником. Отчётов Таджима пока не требует, но по надутым щекам сына, радующего вечерами жопой энгаву и нервы отца, а не ветку хурмы, и так всё понятно.       Пожалуй, можно себя похвалить — отличные решения, отличного главы клана.       Сугуру и Таджима облюбовали палатку со сладостями и утешили себя зелёным чаем с порцией данго. Они неспеша наслаждались трапезой, наблюдая как через восточные ворота прибывают гости из других стран. Среди господ Таджима узнал богатую делегацию Рухааса — по мешковатым головным уборам и режущему глаз сочетанию цветов. Шухедэ Дзяга — любимец Удо, хромает впереди процессии с молодой женой. Нянька несёт на руках наследницу.       Танабата не только для Учих повод выбраться с семьёй на прогулку.       Таджима любит летние праздники. Любит гулять, не думая о проблемах, о безопасности. Любит развлекаться конкурсами и напиваться в хорошей кампании. Он с теплом вспоминает время, когда будучи зелёной соплёй постигал мастерство шиноби в рыбном районе, и случайно обрёл — друга. Река, камни, зубы через один не потому что в бою, а потому что молочные. Развивающиеся на ветру разноцветные карпы, и такое вкусное запретное какигори, от которого ломит виски. Танабата всегда была любима рдеющими щеками, живописна гирляндами и бумажными записками, сладким шелестом бамбуковых листьев. Но особенно — голыми девичьими прелестями, которые проглядывали между щелями моста. Таджима никогда не верил, но писал дурацкие желания на танзаку. Однажды, «что б кое-кто дунул катоном» и надо же — свершилось, Босеки спалил конюшню танабикеши . Славное время.       Когда женщины вернулись, довольные и нагрёбшие в закрома десятки сяку ткани, солнце забралось в полдень, а на центральной городской площади зазвучала музыка.       Неторопливо прогуливаясь к торговой площади, Таджима то и дело плоско улыбался и кивал в ответ на ошарашенные в приветствии поклоны. Встретилась парочка знакомых Хьюга из побочной ветви. Мерзкий клан. Уж на что он не брезгливый, но бьякуганщики с их рыбьим взглядом заставляют сглатывать неприязнь и желание прополоскать в щёлоке глаза. Харуно, Сарутоби. В рот их палкой Яманака поспешили перейти на другую сторону улицы. Ему даже не по себе сделалось от количества претендентов на один большой город узреть его бледным и запахнутым на левую сторону. Сугуру рядом сдерживается, чтобы не ржать. По пальцам одной руки можно пересчитать сколько раз Шитуризенчи Таджима наведывался в столицу официально, под монами и без хенге. Не станет же он оправдываться, что не его вина в конфузе других, а шпионки, прибавившей в значимости после замужества и не имеющей права тайно являться в столицу. Он бы рад втихаря где-нибудь на Багровой Отмели, но Учиха Каёди, ставшая Узумаки, может отправиться в столицу исключительно с мужем, исключительно — публично, потому и выбрала поводом Танабату.       Торговая площадь вскоре запахла рядами свежей выпечки, вперемежку с мочёной кожей и ближайшей конюшней. Запах табака и чая, манящие крики торговцев. Огромные фонари, походящие на морских спрутов, шелестят над головой, а на волнах бамбуковых листьев беспечно качаются бумажные журавлики. Шёпот танзаку закрался под кожу невесомым эхом робкого ожидания, словно разлука раздувает угли жаркой встречи. Незримая ладонь холодом огладила от поясницы к затылку. Таджима усмехнулся мурашкам, потёр руки.       Ткачиха и Волопас. Убийца и лучница — он и его супруга. Мидзуэ бесшумно следует за его плечом.       Когда добрались к скверу, женщины с детьми упорхнули в торговые ряды тратить не потраченное.       Сугуру выстроил семейство по росту. В полосатой зелёной юкате он походит на селезня, ведущего за собой уточку и разноцветных утят. Таджиме сравнение пришлось по душе, смешок он припрятал под чёлкой. Брат на ходу пару раз рыкнул, чтобы дочки замолкли. Самых младших Амея устроила за спиной. Румяная, довольная, со счастливой улыбкой, взяла за ручонку предпоследнюю дочь, старшая взяла другую, и дамы гуськом пошлёпали к месту семейных развлечений.       Таджима расположился в тенёчке у фонтана под густой сакурой, склонившейся спасительным навесом. Площадь видна как на ладони — отличное место спокойно наблюдать, не скрываясь и не светясь лишний раз. Жара страшная. До одури хочется скинуть хаори, растрепать плотно уложенный ворот, стянуть ко всем ёкаям дзюбан и придаться кинагаши. Не был бы при монах, обязательно бы согрешил.       Вскоре присоединился Сугуру, которому мон на спине не помеха грешить плебейскими замашками. Душа Таджимы завистливо заплакала кровавыми слезами.       На встречу Каёди прибыла минуту в минуту. Красивая, статная, в одеждах Узумаки — величественная, от чего резче проявились клановые черты. Она изменилась — стала старше и стройнее, не смотря на вполне заметное положение. В семье главы Узумаки ожидается пополнение.       Каёди с поклоном передала свитки. Таджима одобрительно кивнул.       — Зачем вам это старьё, ояката-сама?       Старьё — улыбнулся про себя Таджима — старьё испокон веков цениться много выше современного, а реликвия времён захвата Лиса — величайшее сокровище и повод достать оружие. Рёске не преминул бы развязать кровавую бойню с Учихами узнай он о наглой краже у себя же под носом.       Свитки ценны смыслом — бумага выжжена чакрой Учиха-Узумаки. Для большинства они не представляют ценности, а вот для Таджимы — представляют. Это его страховка. Биджуу на карте всплывают и теряются с подозрительной простотой. Предосторожностью не стоит брезговать.       Таджима ответил:       — Меньше знаешь, слаще сон. Так что тебя привело?       Каёди аристократично уложила ладонь на ладонь на округлившемся животе.       — Чаепитие.       — Чаепитие? — свёл брови Таджима.       — Достопочтимая супруга правителя Садако-кими пожелала видеть на празднике правящую чету Узумаки.       — А мы тут при чём? — фыркнул Сугуру.       — Меня беспокоит одна мико.       Сугуру звучно выдохнул и откинул голову на спинку лавки.       — Мы не совет по делам храмов, Каёди, ты перепутала.       Каёди одарила Сугуру пронзительным взглядом, на который незамедлительно получила недовольство:       — Может нет там пуза!       — Есть!       Таджима не мешал перепалке. Дожидаясь окончания, сплёл руки на груди, видом показывая, что готов слушать.       Сугуру цокнул и потерял глаза в затылке.       — По осени, я оказалась в библиотеке старейшины Рёске. По делам, — многозначительно уточнила Каёди. — Когда я… закончила, ко мне подошёл маленький послушник. Вы его знаете — Сайго-денка. Он не мог справиться с переводом древнего манускрипта и я ему помогла. В процессе он без конца сетовал, что его наставница Михо неожиданно заболела и бедолага принц вынужден плутать в мудростях древних написаний в одиноком одиночестве. Но гораздо больше меня заинтересовала причина.       Таджима отвлёкся вместе с хлестким от порыва ветра шлепком ткани ближайшей торговой палатки. Настороженно прошёлся глазами по толпе — город не гарантирует безопасности для шиноби, а с детьми тем более. Где как ни средь бела дня, в толпе тихонько придушить наследника или пырнуть жену врага. Палатка с травами, куда завернула Мидзуэ, треплет на ветру моном Яманака. Продавщица улыбчивая неугомонная болтушка встретила покупательницу искренним теплом. Опасностью от неё не веет — не шиноби, селянка — манеру двигаться не спрятать даже матёрым куноичи. А даже если и нападёт, то куноичи Хагоромо рядом с его женой прибьют торгашку раньше, чем клинок достигнет госпожи. Со времени бойни в Земле Яманака превратились в мирный улыбчивый клан — тише травы, ниже дзигоку. Загадка ворованного шарингана так и не разгадана. Вернее сказать, не было нужды разгадывать, но Таджима помнит, помнит. Потому исчезновение Ниби из Лимы так его напрягает. Как знать с кем мирные с виду блондинки ведут торговлю. Сынок улизнул от матери и наперегонки бегает с сыном Асахи и Каёди — Акари. За ними следит богато одетая женщина из Узумаки — нянька.       Внимание главы клана Каёди вернула всего одним словом:       — Гарбхадхана.       — Чиво? — оторвался от сына Таджима.       Каёди снисходительно улыбнулась.       — Ритуал зачатия, ояката-сама. Узумаки практикуют его с мико храма Древа, если по какой-то причине у супругов не выходит зачать. Известен даже случай, когда жена придворного сановника не пожелала портить фигуру, поэтому за наследниками обратились к мико. Это честь для любой аристократической семьи. Но-о… гарбхадхана официальна и сопровождается пышными празднествами, а об этой — моему мужу не говорили. Значит, проводили секретно. Я ужасно заинтересовалась. Пошла в госпиталь и нашла эту Михо. В покоях для тяжёлых беременных, куда, сами понимаете, попасть можно только в положении. Я туда вскоре попала и выяснила, что с Михо дела обстоят слишком сложно.       Ребёнок Каёди не родится. В её животе расходный материал, нужный лишь для достижения цели, даже если это собственное дитя. Куноичи Учиха хитры, сильны духом и понимают, что входит в понятие — всё для клана. Весьма находчиво — отметил Таджима.       — К концу весны Михо ослабла и впала в забытьё. Мико облепили её живот особыми фуин, а так обычно делают, когда есть угроза скинуть. Её круглосуточно держат в коконе лечебной чакры, но речь не идёт о ребёнке аристократов или моего мужа. Чей же он и почему им так интересуется Ашина-сохей?       — Так может это его?       — Не исключено. И это оправдывает усилия, но в таком случае гарбхадхану клан отпраздновал бы как полагается, а наследник воспитывался бы надлежащим образом под присмотром дяди, а не в изгнании с отцом. Сайго-денка не спроста сунул нос в паланкин и сильно обескуражился, обнаружив там свою наставницу. Его взяли, чтоб не болтал. Михо-сейджин привезли тайно, в паланкине Чочоги-сохея, потому что в Узушио Ашине нет места. Встречу назначили через призыв, на танабату. И он явился сюда. Лично.       — Лично? — вздёрнул брови Таджима, Каёди уверенно кивнула.       — Я видела его в кампании Сайго-денка и Акаги-сохея. Хотя, он, наверняка, не жаждет встречи с вами.       — Если ты здесь, значит Ашина и Чочоги догадываются о твоей осведомлённости.       — Возможно, — пожала плечами Каёди. — Но Садако-кими специально для нас организовала чайную церемонию — я так кстати привезла сладости. Мой супруг и Чочоги-сохей наслаждаются третьим по счёту летним букетом чая из Долины.       Таджима язвительно ухмыльнулся. За Чочоги-сохеем прячется имя Рёске, а за желанием супруги даймё — ловкий ход куноичи, подготовленный давно и очень хитро — письмо с приглашением Узумаки получили официально и так же официально явились на праздник — не придраться, а вот Чочоги недооценил и застрял в ловушке. Побег на встречу с Ашиной — оскорбление двора — навлечёт на клан гнев даймё Огня с неминуемыми последствиями в виде войны и Учих. А там вскроется и вся секретность с мико. Не с руки, раз сидит и давится.       Каёди помолчала недолго, давая возможность обдумать.       Выверенные ходы: как бы «ни при делах», как бы «случайно» и как бы «так и надо» — козырь Рёске. Манёвр со свитком Лиса едва не оставил Учих с носом вместо биджуу. Хорошо, что папа и мама родили клану такого сообразительного прозорливого Таджиму. Асахи знать о творящихся под боком делах не обязательно, у него задача укрепления союза, путём распития чая при дворе, а подпольными махинациями с левыми младенцами и заговорами займутся сведущие люди. За спиной брата Ашина играет с огнём, рискуя подпалить клан. Его прикрывают Рёске и Чочоги, но развязать конфликт руками Учих им не удастся.       — Беременность под печатями?       — Да, — вздохнула Каёди. — Ей срок рожать, но сохеи намеренно не дают ребёнку развиваться.       — Интере-есно.       Сугуру почесал затылок.       — Где остановился достопочтимый Чочоги-сохей?       — На стоянке у дворцовых ворот. Очевидно, чтобы Ашина-сохей догадался найти сам.       Потому что чаепитие с супругой даймё — дело длительное. А где время играет — там и затёкшие полужопицы, и полный отчаянья мочевой.       — Что ж, нужно поздороваться, — с улыбкой прикрыл глаза Таджима.       Учихи с семьями в столице не скрываясь, вполне могут осведомиться как дела у Узумаки. Встреча союзников на празднике подозрений не вызовет — Каёди тонко сдирижировала каждый ход. Эта женщина восхищает. В слух он, конечно же, не скажет, но в Узушио отправятся пара перспективных девочек для обучения талантливых куноичи, и Каёди поймёт.       — Мне уже пора, ояката-сама. Не хочу оскорбить отсутствием госпожу даймё.       — Ступай, Каёди. Ты отлично справилась.       Каёди благодарно поклонилась.       Братья проводили взглядами уходящую верхами Каёди. Живот ей не мешает оставаться шиноби. За ней ушли сын и нянька, и наследнику сделалось очень грустно.       — Идём, братец.       Они вывернули из закутка благой тени сакуры. Стопам не привычна столь укатанная поверхность — там где носит их варадзи дорогами называются исключительно направления. Народа в этой части города немного — влюблённые парочки от случайных глаз стеснительно жмутся в тенях, девушки хихикают. Пара раскрасневшихся юношей выпорхнула из зарослей гортензий и, испуганные вниманием — мать его Учихи! — нырнули обратно. Затихли. Таджима лишь усмехнулся.       Сугуру не глядит по сторонам, философски смотрит на облака, размеренно шагает рядом.       — Я бы своей тоже печать поставил, — вдруг выдал он мысль.       — Какую?       — Чтоб девок не рожала.       — Нии-са-ан, отличные дочки…       — Не начинай! У тебя сыновья, а у меня ссыкушки — это огромная разница! И не надо говорить о Рихее! Он моя гордость, но не наследник! Тебе-то не нужно сначала вручную, чтобы не обрюхатить жену. А мне приходится! И знаешь что?       — Что?       — Не заметил я на своем семени бантиков.       Таджима проглотил смех:       — Вот ты пацанов и стряхиваешь.       — Да? — озадаченно нахмурился Сугуру, и, раздумывая, почесал щетину. — Не зна-ал.       Плечи бесконтрольно задёргались от глухого хохота. Таджима зажмурился, жуя губу под чёлкой и предчувствуя ближайшее появление ещё дочек у брата, примирительно поднял ладони:       — Я пошутил.       Сначала Сугуру застыл, даже на шаг остановился, ошарашенно пиля глазами бритый висок, а потом зарычал от возмущения.       — Ха-ха-ха, — передразнил он. — Ёсэ по тебе слёзы льёт, братишка. У меня аж в глазах потемнело от твоего сарказма.       — Согласен, перегнул.       Сугуру не обижается, да и куда ему, бычаре, обижаться. Делиться личным их общая привилегия, и как тут не подколоть — братья же. Шутканул бы кто другой — морду собирали б по памяти.       Шаг.       Тихий перезвон.       Канзаши.       До одури знакомая птица мельком в биракане захлёбывается серебром колокольчиков.       Близко, слишком. Звон металла о металл растянулся бесконечностью, словно колокол в умершей тишине пустоты.       Искра соприкосновения юкат. Шорох ткани выбрил мурашками затылок. Воздух в груди превратился в вязкий ком. Интуиция хлестнула по глазам словно пучок весенней крапивы. Обожгло от локтя до мизинца левую сторону. Он наяву почувствовал молниеносный удар, хлынула наружу кровь восприятия, и рука мгновенно дёрнулась к рукояти танто.       В глотке задрожало мелко-мелко, мешая сглатывать в миг пересохшим кадыком. Таджима облизал губы. Ошалело развернулся на пятке, разглядывая людей на улице.       — Ты чего? — насторожился Сугуру, ладонь легла на подсумок с оружием.       — Я что-то видел.       Дыхание сорвалось в бешенный ритм. Глаза зацепились за звон колокольчиков. Девушка жмётся к юноше, и есть в ней неуловимо сложное, от чего язык защипало прахом давно позабытого. Таджима растёр ощущение по нёбу. Шагнул следом. В груди бьётся часто и жарко, но не сердце, переставшее вдруг быть, а будто изнутри выламывают рёбра кулаками.       — Таджима!       Сугуру тронул плечо и сдёрнул вместе с ним наваждение. Сглатывая и хватая открытым ртом воздух, Таджима перевёл на брата острый взгляд. И лишь краем глаза заметил свернувшую к фонтану с сакурой юкату мужчины. Проклятья зашипели под носом. Слишком мало, слишком вскользь, не успел, отвлекся, а под рёбрами растёт сжирающая одержимость.       — Где мой сын?       — До вот он, — кивнул подбородком Сугуру. — Чего ты?       Таджима нашёл глазами по-прежнему играющего сына, супругу и всех Учих поблизости.       — Померещилось.       К ним подошла Мидзуэ. В её руках сумочка, наполненная травами и на лице усталая улыбка. Младший сын капризно дёргает за рукав, просится на руки, и Мидзуэ покорно берёт его. Они так похожи. В бескрайнем небе её глаз рождается тревога, и между тонкими бровями залегает едва заметная складка. Таджима смотрит на жену и не видит. Кровь в ушах глушит пульсом. Острое под языком чувство разболтало в муть окружающих, лишь навязчивые канзаши и слишком виденное — в звоне. Таджима вдохнул открытым ртом, медленно порциями выдохнул, прочувствовал три последовательных укола под лопатку. Он столкнулся со временем, бился лбом о непонимание себя самого, но в этот раз пыль обернулась ядом. Что же… в том лесу.       — Вагакими? — обеспокоенно позвала мужа Мидзуэ. — Ты бледен.       Таджима сглотнул — ладонь печёт, он смотрит и не может вспомнить от чего. То не ожёг, но колет лёгкие кашель.       — Всё хорошо, ёмэ-сан, — Таджима бросил короткий взгляд за спину, борясь с желанием идти следом за паранойей. В кулаке сжались позабытые давно ощущения, которые вдруг захотелось вспомнить и разобрать.       Процессию возглавил Таджима. К главной площади пошли молча. Вскоре присоединился Мадока, с поклоном отрапортовал о выполнении задания.       Центральная столичная площадь волнуется музыкой и возгласами, вычурными цветами и радостными лицами. Наследник мигом оживился, удрал вперёд наперегонки с сестрёнками. Младший возмущённо запищал вслед и потребовал отпустить из заботливых материнских рук. Побежал за братом, не поспевая маленькими ножками. Миздуэ заинтересовала ревущего сына сладостями, взглядом спросила у мужа разрешение отлучиться. Таджима кивком разрешил.       Амея приспособила Сугуру под носильщика спящих близняшек — отрабатывай роль любящего папочки, а сама направилась подбирать второй, по счёту, дочери кимоно на первый в жизни сити-го-сан. Приятная сцена, правда брат не оценил, а Мадока втихую спрятался за главой клана и решительно двинулся в сопровождение к злощастному паланкину. Таджима не возразил.       Городская стоянка в стороне от площади, в окружении зевающих носильщиков и скучающей охраны. Шагать Таджиме через всю площадь, продираться сквозь зевак и шатающихся в праздничном настроении пар. Толпа разношёрстная — шиноби, главы кланов, как он — с семьями, аристократы, зажиточные купцы, ремесленники, гражданские нарядились в лучшее. Таджима вздохнул: ещё десяток инфарктов от созерцания главы Учих воочию не избежать.       Мадока, расчищая локтями дорогу, предусмотрительно пошёл вперёд. Помпезный красный паланкин заметен издали из-за яркости. Узумаки любят вычурные цвета и богатство украшений. Приняв блаженный вид, Таджима неторопливо пошёл следом за Мадокой, отставая на несколько шагов. Удачно, если он поймает на месте Ашину. Сердце задребезжало сладостным предвкушением разоблачения, когда его окликнул знакомый голос.       — Учиха-доно.       Таджима обернулся. Бодрым шагом к нему подошёл седой коренастый мужчина в дорогой одежде и хаори с монами. За ним мелкими шагами заторопилась молодая женщина. Она коротко глянула, скромно улыбнулась и опустила глаза в землю.       — Шимура-доно.       Главы кланов приветствовали друг друга поклоном.       — Не ожидал вас встретить. Дела в столице?       — Совмещаю полезное с приятным.       — А я поддался на уговоры и приехал побаловать внучку праздником.       Рука легла на плечо девочки, и Таджима явно считал дрогнувшую на её лице неприязнь. Она зыркнула на спутницу деда, на самого деда и плотно сжала губы. Год назад её оставили живой на тракте среди трупов. Поговорить и узнать, что именно произошло не дали — боялись, а заказ на отмщение за смерть наследника и его жены, так и остался невыполненным. После стычки в Этого, Учихам сразу выплатили деньги. Таджиме, по большому счёту, всё равно, но Шимура подозрительно быстро успокоились и отступили. Слава Ками, по душу девочки никто не явился.       И тут же пожалел.       Глаза маленькой химе уставились на Таджиму разлезшимися до краёв радужками.       Побелевшие от ужаса губы безмолвно прошептали: оно…       Воздух плотно обрушился проливным дождём Ки. Шимура, пятясь, выхватил катану.       Таджима среагировал мгновенно:       — Мадока!       В следующий момент химе Шимура исчезла в шуншине. Охрана увела с площади главу клана и его спутниц.       Музыка смолкла. Танцы закончились. Площадь застыла в немой настороженности, растеряно пялясь в сторону стоянки.       Единый осязаемый ужас взорвал рёвом безмятежный день. Толпа бросилась бежать сплошной давящей массой, крича, спотыкаясь друг о друга. Стража сгребла в охапку даймё. Придворные кинулись в рассыпную. Дети, словно переспевший горох рассыпались, брошенные высокопоставленными родителями. Няньки и стража их подхватывали, унося в переулки подальше.       Знакомая чакра фуин заискрилась со стороны стоянки, воздух заполнился свинцовым мороком. Серый паланкин с монами Узумаки чуть прогнулся от нависшего сверху сгустка тьмы. Воинственные крики резко сменились предсмертными разверзшейся под ногами бездны. С ближайших теней собрались силуэты, подхватили паланкин и рванули к воротам города.       По левую руку вспыхнули волосы Ашины. Вязь фуин на бегу, молниеносно сложенные печати оборвались выстрелом в бедро. Струя крови брызнула в стороны.       Мидзуэ мелькнула бегущей из рядов торговых палаток прямиком в ошалевшую толпу. Её тут же замяли, и на миг она утонула в людском безумии. Куноичи помоложе кинулась за ней. Другая схватила на руки ребёнка, ушла в шуншин вместе с Амеей, старшими дочерьми и эскортом охраны. Сугуру продрался сквозь орущее стадо с плачущими дочками на ближайший свободный пятачок. Оглядел толпу, ища своих.       — Уводи её! — махнул рукой Таджима, когда поймал взгляд брата. Под ноги бросилось истекающее кровью вопящее тело.       Мидзуэ истерично рвала ногтями людей, продиралась в эпицентр боя. Куноичи не успела за ней — сбили с ног.       Танто лёг в руку, готовый прорубать хозяину путь к жене, но вскоре Таджима понял, что против прущей напролом толпы поможет лишь плевок катона. Ни то, ни другое даймё не одобрит, поэтому выругавшись сквозь зубы, он позволил себе стечь к ближайшему дереву на обочине.       Сугуру мелькнул шуншином на другую сторону площади, ближе к Мидзуэ. Перекинул близняшек за спину и ухватил её за талию. Она истошно закричала, вывернулась из рук и снова ухнула в месиво.       — Таджима!!!       Увидел он взмах супруги в сторону стоянки прежде, чем, брат увёл Мидзуэ в шуншин. Предчувствие кольнуло пятки.       Ксо!       Чакра вихрем прошлась по каналам. Уже не заботясь о гражданских Таджима, словно тряпки, раскидал на пути людей. Миновав толпу, он вдруг почувствовал как отливает кровь от лица и немеют губы.       Рванул вперёд. Наперерез.       Шаринган вывернул мир наизнанку. Биение загнанного сердца судорожно содрогает кровавую реку, каждый шаг в которой — вырывание собственной души. Ледяные костяшки сжимают лодыжки, трупы бросаются под ноги.       Остановись. Отступись. Не помочь!       Он бежит, точно бежит. Или только — кажется, а на деле замер в оцеплении, глядя как его сын воинственно размахивает перед врагом деревянным кунаем.       Юката путается в коленях — значит бежит!       Тьма туманом стекла на корточки, с интересом неестественно выгнула шею. Иглы зубов обнажились в удушающей смертельной улыбке. Одной рукой к нему тянется разноцветный карп на палочке, другой — из подсумка оружие.       Его, не начавший жизни, сын с широко открытыми глазами радостно принимает дар. Улыбка от уха до уха, такая же, как улыбается вспоротое горло.       Имя его разлагается во рту кишащими личинками, в горло стекает липким смрадом дышащей в лицо смерти. Он не успевает за матовой гибелью чёрного металла у глотки собственного ребёнка — в прах рассыпаются кости. Отнято слишком много жизней, чтобы так отчаянно хвататься за одну единственную.       — Тарои!!!       Он испуганно вздрагивает уже в руках — через тысячи ударов сердца, уткнутый носом у грудь. Брызги крови обжигают висок, обливают теплом щёку.       Лезвие звучно шаркает перевязки плаща у тощего горла, и Каримата мгновенно уходит в бестелесную пыль.       Плащ грузно рухнул на землю.       В ста шагах, на столб хлипкого забора опустились босые ноги.       — Дитя-я-а…       Удивлённо выдохнуло многоголосье, и Таджима вдруг осознал глубину ошибки. Хватая дыхание зубами, он членит шаринганом мелочи: бледное лицо напротив презрительно кривится, верхняя губа судорожно дёргается, оголяются острые зубы и бледные дёсна. Каримата неспеша вытягивается в рост, горделиво расправляя худые плечи. Оголённая кожа контрастирует беднотой на тёмном. Лениво хрустят шейные позвонки.       Вот она — явь. Под плащом тело — тощее, но жилистое, упакованное в чёрный жилет и узкие штаны. Играючи кунаем на пальце, Каримата театральным шагом легко ступает по забору, перебирается на соседний столб. Босые ступни не прогибают жерди, не скрипит гнильё от веса, а Таджиме холодный пот студит затылок и кровь весело капает с подбородка.       Часть мира вновь теряется, и Каримата уже на корточках, тянет к ребёнку чёрную руку. Из ладони на землю сыпятся цветные леденцы. Насмешливо, едко, словно хозяин кличет кур на последний пир, прежде чём рубить им бошки:       — Цо-ору-цору-цору…       Зубы непроизвольно заскрипели. Рукоять танто зло взмокла в ладони.       Кс-со.       Таджима аккуратно развернулся на пятке, уводя сына за спину. Встретился лицом к лицу с противником. Лезвие жадно блёкнуло, вытянулось вдоль руки на уровне глаз.       — Хорош отец у этого дитя?       Каримата щёлкает языком, откусывает уязвимости кусок и наслаждается трапезой. Пальцем касается пореза на щеке, резко проводя вдоль скулы, но вопреки ожиданиям — не метит горло ногтем, а указательным и средним коротко, дважды тычет в висок. Дитя — изъян, куда бьют с особым удовольствием. Отличный шанс взять реванш. Но он не Шитуризенчи, не глава клана. Он — Учиха Таджима. Отец. Хорош или плох покажет количество сыновей за ужином.       По левую руку мелькнул шуншином Сугуру.       — Стоять!       Брат мгновенно застыл. Вперился глазами в Каримату.       Таджима сглотнул. На памяти никто, даже он сам, не упускал возможность ударить в слабое. Танто не оставлял врагов живыми, пусть даже эти враги были детьми. И вот собственная безысходная слабость отчётливо дрожит за спиной, а от понимания прилетевшего бумеранга хочется трусливо сбежать. Правда, это не поможет. Сын не успеет, Сугуру, если двинется — умрёт. Расклад забрать и уйти или повиснуть на стреле бездыханным — Таджиму вполне устраивает.       На мысли, вместо Кариматы ответило жаждущее крови порождение дзюбокко. Чёрная вертикаль сингето вальяжно перевернулась в ладони и хищно осклабилась кровавыми витками ротанга.       Таджима чакрой швырнул сына в сторону. Сугуру сорвался в шуншин.       Выстрел.       Бороздки оперения застывают между хвостиками томое. У самого подбородка сына он рубит стрелу наискось, и лишь краем глаза хватает следующую.       Шаринган теряет часть выстрела — интуитивно — в спину. Взмах. Наконечник дробит камни мостовой.       Таджима рвёт в атаку. Танто не успевает задеть глотку — третья срывается из клубка дыма.       Не успеть.       Ствол дерева под стопами разлетается в щепки. Шаринган просчитывает траекторию, но плечо Сугуру уже взрывается кровью. Последнее, что он видит — исступлённый ужас в глазах сына.       Таджима прикрывает их собой. Свист стрелы. Чакра вспыхивает в кейракуккей. Металл раскаляется от чистейшего катона. Он подкидывает танто, ловит пальцами конец лезвия. Чакра бросает его в шуншин, и танто с силой бросается на перерез стреле.       Звон заглушает скрежет метала. Ярко блеснув на солнце, лезвие с лязгом бьётся пополам. Стрела по оперение уходит в мостовую.       Око за око.       Каримата восторженно хохочет, сингето перекатывается в руке. Таджима бешено дышит, но между лёгкими рождается не меньший восторг. Он не скрывает безумной улыбки и с нетерпением ждёт следующей атаки. Один на один, потому что Сугуру не дурак бегать по прямой. Каримату нужно веселить здесь и сейчас, с его асигару Учихи справятся.       Нет гарантии, что Каримата не пойдёт следом, что не выйдет из тени прямо в убежище, нет никаких гарантий. Но в голове уверенно брякает мысль — более ценное, чём душа ребёнка — он сам.       Вместе с гомоном стражи, пронзительный крик ворона возвестил Каримате. На бледной маске лица поджались тонкие губы, и, напоследок, сквозь непроглядную копну пепла, доля секунды показалась Таджиме застывшей в вечности частицей откровения — это не взгляд, это бездна — в нём тысячи душ и бурлящая тьма. Тонкие пальцы, в напоминание, дважды коснулись виска, и тьма растаяла вместе с накатившей тенью ворона.       Таджима несколько мгновений пялился на пустующий забор, будто не веря в исход. Ему мало, безумно мало той кипящей эйфории, что превращает сущее в одержимость. Остывающая кровь наполнила вены скулящей тоской.       Отпустило, словно слетевшая тень. Напряжённо-воющая дрожь окатила усталостью. Резкое головокружение бесславно подкосило колени. Таджима осел.       — Вам помочь, господин?       Чьи-то перчатки заботливо подхватили под мышку и только после, едва не с проклятиями, стражник отшатнулся от шарингана. Таджима грубо скинул ненужную помощь.       — Нет.       Инстинкты остыли до вменяемости. Взвесь мира острая и яркая тремя хвостами свернулась в монолит привычной картины. Мокрая насквозь юката скотски налипла на спину, стянула бёдра.       Сугуру ушёл. Вместе с сыном, и, молча моля о благосклонности всех Ками, Таджима нашёл взглядом сломанный танто. От стрел остались лишь пробоины.       Мир заполнили звуки оружия, доспехов, четких указаний. Сквозь шум в ушах донеслись причитания Чочоги над пучками красных волос, вросшими в землю — лучшие шиноби клана. Лучшие не набили бы лёгкие землёй.       Ашина, корчась в гримасе боли и ярости, перестал беспомощно выть в сторону сбежавших асигару. Яростно вращая взбешёнными глазами он нашёл в толпе Таджиму:       — Догини их, мать твою!       Таджиму перемкнуло злостью.       Узумаки, специально или нет, секретной мико — без сомнения — привлекли в столицу Каримату — ни на кого он не напал, кроме них. Обошлось без трупов, но Таджима едва не лишился сына, чтобы вот так запросто пропустить мимо ушей дерзость изгнанника.       За короткий миг сотня мыслей сменилась одна другой. Не была ли атака спланирована Рёске. Каёди могли сложно, но планомерно вести. И мико, и секретность и беременность — талантливо отыгранная многоходовка, итогом которой оказался бы ничего не значащий труп ребёнка. Но — его сына! Он мог бы не брать с собой, но взял — неужели, Шитуризенчи так легко читаем. Таджима сжал в ладони сломанное лезвие танто — боли нет, лишь глубокая рана разлезшийся от остроты кожи. Рёске умеет пустить ему кровь.       Широкими шагами он сократил расстояние и, не размениваясь словами, с маху ударил. Лицо осталось на кулаке кровавыми соплями. Не удержавшись Ашина смачно приложился затылком о мостовую. Чочоги загородил его, широко расставив руки. Стоящий рядом юнец выхватил оружие, но хватило инстинкта самосохранения и ума не нападать. Таджима буднично дёрнул головой в приветствии:       — Здравствуй, Ашина.