Пять дней.
К середине подходит шестой.
За это время До успел не только совершить великое открытие, что и половины старейшин по именам не знает, но и настроить большую часть против себя. Они не потчуют и не приветствуют. Как увидали распоряжение — изошлись причитаниями, но подчиниться пришлось. До напомнил как те же старейшины стояли на коленях, соплями вымаливая пощады, и как суров был конец тех, кто не вымолил. Волнения мигом прекратились, правда, чем дольше отсутствует Буцума, чем дольше не решаются неотложные вопросы, тем выше старческие подбородки. Бунт До выдержит, само собой методами не отличающимися гуманностью, зато вполне действенными. Советники об этом знают, выжидают, словно гадкие пауки под потолком.
Раньше не приходилось задумываться над именами и количеством старейшин, ведь всем известные крутятся на виду, а оказалось — помимо известных есть дюжина малоизвестных и три телеги не знакомых. Все, кого До знает — зануды с мудрёными тараканами между извилин. А ещё много баб, среди которых — Чинацу. Если не встречаться с ней в тёмных переулках и на советах, и не решать дел, то мирная добродушная ирьёнинша, в остальном — ведьма-жечь-в-костре! Кудахтала громче остальных о поступке главы клана, о том как-мы-все-бедные-тут-выживем. Потом завела вой об отправленной на помощь Онрё в столицу Аканэ. До едва сдержал порыв заткнуть бабий рот подушкой. И как, на волю всем богам, Буцума с нею справляется?!
Все дни шёл густой снег. Селение завалило по крыши, жизнь на миг замерла. Стража у ворот бранится, клянёт погоду, расчищая завалы на постах. У домов справляются мужики. Немощным — помогают дети и юные шиноби, правда от использования чакры старейшины наказали воздержаться. Сила природы на то и есть, чтобы уметь превозмогать и приобщаться к её лону — и тренировка выдержки хороша, и для мышц полезно. Подросшие мальчишки хихикают над лоном, отпускают в сторону пошлые шутки, но лопатами гребут-стараются. К концу третьего дня снегопад притих. Сабуро возглавил детвору и на главной сельской площади устроил бой снежками. Снег разгребли на баррикады, расчистили — восторг визжал на всё селение.
Не позабыли о себе напомнить и враги. Диверсия во вьюгу — идея не из лучших, но умельцы всегда готовы огорошить редкостным идиотизмом даже слывущих брёвнами. С дальней границы леса утром четвёртого дня с призывом До получил сообщение: ночью, с соседнего берега Наки, неудержимые в стремлениях пустить кровь, пытались пробраться к селению. Погода — решили — приведёт к успеху, потому как и стража не бдит, легко застанут врасплох. Собрались двумя группами, самые злые шиноби с самыми здоровенными псами. В полночь, в лютую метель пересекли реку, но и пары тё не прошли как увязли, бедолаги, в объятиях зимы. В той части леса снега наваливает по горло.
До философски вздохнул. Реальность вещает старейшиной — о рисе, об овощах, о прогнозах на весну. Стены его дома никогда не слышали подобных речей — застыли, пялясь на внезапные собрания дверцами шкафов и разинув фусума, татами тоже заслушались. Сумай монотонно читает отчёт о продовольственных запасах, сетуя на частое отсутствие Суйрен, на бестолковых её подручных — сплошь и рядом криворуких, дескать доверили госпоже хозяйство, а она по дворцам шастает, не занимается одолженным ей доверием — не словами, намёками. Вот было время со старейшиной Уцувой… Впрочем, на этом моменте Сумая обрывают сами старейшины. Пока Буцума-доно не слышит можно языком и пол подметать, но до пота усердствовать не стоит. Каким бы расчудесным ни был Уцува, а клеймом предательства ошельмился. Говорить о нём в присутствии До — заранее себя похоронить. Но До пыхтит кисеру, злорадно ухмыляется, хоть пальцы и сжимаются в кулаки, ведь распрекрасным соловьём защебечет Сумай как только глава клана переступит ворота селения.
Двенадцать старейшин во главе с Буцумой составляют совет и управление селением. До бунта Уцувы старейшин было в полтора раза больше, но никак не удаётся взять в толк — как Буцума справляется хотя бы с оставшимися. Голова трещит, задница затекла, а совету конца и края не видно. Задумывался ли его ученик, что бросает несчастного сенсея на растерзание ежемесячному сборищу по хозяйственным и медицинским нуждам или сделал вид, что запамятовал. Не случилось бы так, что смылся он, во избежание блядьих обязанностей! До отгоняет грешные мысли, напоминает себе, что Буцума на подобное не способен, сам ведь воспитывал! Но с очередным собранием уверенность всё тает и тает.
Советы, обычно, проводятся в доме главы клана — там и места оборудованы, и антураж рабочий, но старейшины сочли дурным знаком собираться в пустом доме без хозяина и тесной сварой ввалились к заместителю — раз Буцума-доно оказал честь, то и отдуваться ему же. До не жалко старых татами и одной чайной посудины на всех. Дом большой, места много, а живет один. Единственный друг и соратник, заодно и одеяло холодной ночью — кот по кличке Мурамаса. Драный, с одним глазом и сломанной челюстью сросшейся так, что зубы торчат в сторону и напоминает он больше ёкая, чем кота, но До его любит. За характер. Мяукать не мяукает, терпит, носит добычу строго в дом. Белок любит, на меньшее не разменивается. Ест исключительно в присутствии хозяина, за одним, так сказать, столом. Но старики тоже не варадзей рамен хлебают — сообразили чайничек, кружки, сладости в рукавах носят. Кота подкармливают.
До сложил руки на груди и глянул в приоткрытые на улицу сёдзи.
Сад завален снегом. Пушистым-белым таким чистым, что слепит. От пруда с карпами вьётся веревочка кошачьих следов к дому — Мурамаса притащил добычу. Вот бы ещё начал разделывать в присутствии совета, глядишь, и сменят место встреч.
До протяжно выдохнул дым и тяжко вздохнул. На миг старейшины замолкли, уставились на него.
— Продолжайте, старейшина Сумай, — не вынимая кисеру изо рта разрешил До, — вы сегодня в ударе.
Сумай скривился, оправил хаори и, важно расхаживая взад-вперёд, приступил к овощной части. До пропустил мимо ушей весь отчёт, однако остальные внимательно слушали, делали заметки в свитках. За пять с половиной дней хозяйственного совета До уловил прозаичную истину — старейшины решают дела самостоятельно, глава клана должен утвердить. Следующая истина оказалась ещё прозаичней — Буцума отдал склады вместе с Сумаем и прогнившими крышами супруге, потому что в самый разгар сражения дайкона с черепицей рискует громко захрапеть. Когда Суйрен пропала, он приноровился решать другие дела, за себя оставляя подручного и принимая лишь сводный отчёт о принятых решениях. После уже совещался с узким кругом доверенных супруги, что лучше, а чего не следует. Стараниями её учеников, не без сложностей, но на зиму запаслись, пережили — ни один советник не помер, и чего Сумай жалуется.
До больше тревожат поползновения со стороны Наки. Территория Сенджу обширна, по границам, удалённым от селения, слабо охраняется, да и кому она нужна зимой. Снега по горло, дичь не водится, а подкоп делать глупость — первая же линия обороны обломает лазутчикам лопаты, а черенки воткнёт в естественные отверстия. И надо же было именно в тех местах патрулю Сенджу найти растерзанные тела. Две девчонки одна постарше, другая лет семи. Обе розоволосые, гадать не надо — из Харуно. Деревня их вниз по реке недалеко от границ Учих. Гражданские часто ходят в лес за дровами. Шиноби на своей территории их не трогают, иногда даже помогают, но к Сенджу Харуно забредают редко — рядом полно добра. Значит или заманили, или потерялись, а ушлые выблядки воспользовались ситуацией. Тащили девчонок от реки вглубь леса, кровавые лужи прятать не старались. Кишки вывернуты, хворост разбросан и отпечатки лап повсюду. Собачьи. Инузука держат нос по ветру — молодцы, не успел Буцума в тени исчезнуть, уже и хвосты навострили. До усилил охрану у ворот и на первых двух линиях обороны, но собачники не рискуют пока соваться глубже, вынюхивают, падлы.
— Что скажешь, До-сан?
До похлопал глазами и понял, что новости последнего часа безвозвратно пропустил. Старейшины впились взглядами, как комары в голую задницу.
— О чём?
— О трупах на реке.
— С каких пор военные дела касаются хозяйственных?
— С тех самых, — ядовито сощурился советник Арайгума, — как наши люди стали бояться в лес за дровами ходить!
Арайгума молод — ему около пятидесяти или чуть больше — примерно с заячий хвост. При Уцуве он был писарем. Сутками сидел в коморке нос на нос с крохотным занавешенным тряпкой окошком под потолком и без конца жаловался на холод. Не разгибаясь, под диктовку Уцувы и самостоятельно, от злобы, строчил доносы на селян, шиноби, на невесту — Белую Лилию — не той ногой с футона встала — не по уставу! Чинацу и та не избежала придирок и гадкословия. Раздражает Арайгума всем и всех, от выпирающих скул до манеры двигаться. Он худ, даже костляв. Мерзок внешностью, особенно слишком отчётливо очерченными кругами грубых морщин, от старости потемневшей до землистого кожи, глазницами, в которых глубоко посажены мелкие колючие глаза, как у озлобленной шавки не могущей укусить, но могущей тявкать из-за добротного забора. Бледное лицо контрастирует с тёмными рытвинами, придавая схожесть старостью — с черепахой, кругами — с енотом, и поди разберись, к какому роду-племени Арайгума относиться.
— Право слова, ты что не слушал, До-сан? — развёл руками единственный из совета благосклонный в заместителю главы.
— Да слушал я! — рявкнул До и саданул рукой по колену. Суставы благодарно стрельнули болью.
— Оно и видно, что мимо ушей, — надменно фыркнула полная, почти без шеи, закутанная в тёплую у-ру* старушка, коей в её возрасте положено быть сухой и мёртвой. — Вы — молодежь, никогда не слушаете, а как хлопоты, так сразу к старейшинам: спасите-помогите.
За комплимент До мысленно её поблагодарил — давненько его седину «молодёжью» не называли, но простить и спустить ей сарказм выдержка не позволила.
— Поверьте моему опыту, Кутакчи-сама, не родился тот пёс, что вас прожуёт.
Старушка задохнулась от возмущения, раскрыла рот и выпучила глазищи, а её помощники повскакивали с мест. До расплылся в ухмылке, предвкушая какую-никакую кулачную разминку, пальцами хрустнул.
— Ау-у-у-у! — протяжно завыла улица. — Ау-у-у-у-у!
До напрягся и с опаской глянул в сторону заснеженного сада. Он-то знает чей вой, а старейшины в кучу сбились, один даже через сёдзи на другую сторону выскочил.
— Жду отчёт собрания завтра утром, — грозно зыркнул До на стариков. — Дела у меня.
Несколько долгих мгновений, под заунывный вой, старейшины созерцали затёкшую медвежью грацию в исполнении внезапно помолодевшего вояки и, наверняка, в душе взывали ко всем Ками, чтобы Буцума-сама поскорее вернулся на рабочее место.
Свежесть радостно обняла, прошлась по телу коликами холода и До осознал насколько душно нюхать стариковы задницы в помещении два на два несколько часов подряд. До втянул воздух ноздрями, замер на миг и через рот выпустил. Как и ожидалось, перед ним возник Карышкар.
— Какие новости?
Волк вытряхнул табак, постукал чашу о перила энгавы.
— Нашёл я мальца твоего.
— Где он?!
— Тише, тише, — помахал Карышкар лапами на прыть хозяина. — В Траву унёс. Ближе, извини, не получилось. Положил в поле, обоих, чтоб крестьяне нашли.
— Обоих? — До затерялся глазами в снегу за плечом волка. — Он её… нашё-ол?
Карышкар пожал плечами.
— Была с ним какая-то. Белая, как снег.
— Это Суйрен, — До потёр подбородок. — Живой?
— Живой, ага, — покачал головой Карышкар. — Обморожен весь, а она — сухая, как прошлогодняя цикада.
— Далеко?
— Ну-у, — Карышкар почесал подбородок, прикидывая время, потому что До и обратный призыв вещи несовместимые, — твоими ногами дней пять пути.
— Веди!
— А эти?
Карышкар перекинул мундштук трубки на другую сторону пасти и уставился цепким взглядом за спину хозяина. Лапы деловито сложились на мохнатой груди.
— Эти? — До обернулся.
Старейшины с опаской высунули головы в проём сёдзи — любопытство однажды всех их сгубит.
— Дери их о’ни поперёк, — забурчал До про себя. — Сумай, останешься за старшего пока я отлучусь!
И не медля, с энгавы, прямиком по верхам к воротам селения.
— Как же! — взвыл Сумай, вытягивая обе руки в скорбном молении, — До-сан!
Поднапрягшись и пожертвовав отдыхом, в Траву добрались за трое суток. Карышкар распрощался у развилки к деревне. Упомянул о мотыге, о незажившем хвосте. До поблагодарил и они расстались. Деревенские встретили радушно, предложили и ночлег в трактире, и сытный ужин. На вопрос о найденном в полях раненном мужчине рассказали указали на дом лекаря на окраине.
До остановился на тропе, когда крыша показалась из-за бугра. Волнение охватило. Каким он найдёт его. Увечья — ерунда, жив ли рассудок. Буцума не вдавался в подробности у кого нашёл помощи, с кем и куда направляется, но догадка висит в воздухе. До принял клан, отпустил, понимая, что удержать взрослого мужчину от поисков собственной жены — унизить. Ему не встречались те, кто обращался к Духу. Ходят слухи, что плата велика, но что за плата — молчат.
До сжал-разжал пальцы, потряс взмокшими ладонями.
Издали дом кажется добротным, не той загнившей от трупного яда берлогой, что встречаются чаще остальных. Во дворе бегают хохлатые куры, на лужайке пасётся корова в кампании нескольких лошадей. Сначала До подумал, что свернул не той тропой, но раз пришёл хоть уточнит, где нужный. Внутри чисто, приятно пахнет травами и настойками, вместо перегородок на балках развешены цветные ткани, в кувшине у очага молоко, рядом с которым подозрительно довольный кошак натирает лапой морду.
— Есть кто?
Тканевая ширма в глубине дома отдёрнулась. За ней ложе, застеленное травами и чистым покрывалом. На ложе мужчина, в котором До сразу узнал главу клана. Рядом такая же лежанка со старухой. Между ними девушка с ложкой и глиняной чашкой. На непрошенного гостя она подняла долгий вопросительный взгляд, но не получив ответа, разговор завела первой:
— Кто вы? Зачем пришли?
— За сыном.
Девушка метнула быстрый взгляд на больного, затем сверху до низу придирчиво оценила гостя.
— Не больно-то похож, — она подбоченилась, движением головы закинула за спину толстую косу. — Точно ваш?
До подошёл ближе, оглядел ставшее измождённым лицо Буцумы, опухшие, покрывшиеся кровавыми волдырями ноги и руки — что ж ему с ними так не везёт, и уверенно качнул головой:
— Мой.
До не лжёт. Буцума — ему сын. После смерти родного жизнь с маха разбила ему харю о дно. За каждым углом мерещился корчившийся в судорогах догорающий мальчишка. Пропащий — кричали, слабак, не шиноби и хреновый муж, раз с женой горе не делит. До не отрицал, спивался по страшному, уже смиренно склонил голову над занесённым мечом жадного шинигами, но Сума-доно привёл к нему в ученики пацана. Буцума заменил До мёртвого сына живым собой и во многом спас от маячившей петли. А после, по незнанию, видимо — судьба, похоронил заживо ублюдка Симчея. И отомстил.
Девушка поправила на груди запах рубахи на манер простого дзюбана, вышитого по горловине красными узорами.
— Что могла, сделала. Я не шиноби, простой лекарь, а тут чакра нужна. Без неё давно бы руки ему отрезала, да ждала кто явится. Вот вы и явились.
До благодарно поклонился.
— Со старушкой совсем плохо.
Девушка вытерла руки о передник, бесцеремонно повернула голову на бок и показала затянувшуюся кожей вмятину. Суйрен уже не молода, но в ней не угадать даже красивой женщины. Старость не минула и её, разве что внешностью стала похожа. Ни лепестка Белой Лилии — опала. Сухая кожа, глубокие складки на губах, торчащие кости, обритая голова — старуха и есть. Скрюченная, словно вырытый покойник, благо не смердит так же. Место, куда пришёлся удар, багровое, затянулось уродливым рубцом. Чудом выжила.
— С такой раной не знаю придёт ли она в себя. Может и не надо. Отжила своё.
До не ответил. Он знает, что это Суйрен — нэцке в виде змеи Буцума подарил ей на свадьбу. Выбирал недолго — окинул взглядом прилавок и ткнул в самую подходящую и по моменту, и по значимости.
— Ну, что? Забирёте?
— Да.
— Вот и хорошо, а то знаете, другие как увидят раны, сразу отказываются. Зачем на шею калеку вешать. Корми ещё, — девушка хмыкнула, — с ложки. А вы — молодец. Не бросаете. Если далеко везти, возьмите мою лошадь, быстрее и безопаснее для них. Только верните!
До поклонился.
— Верну. Спасибо вам.
Собрались к вечеру. Радушие жителей Травы не имеет границ — девушка накормила, дала отдохнуть, с собой завернула соломенные одеяла, мази и чистые бинты, пошептала молитвы над раненными и проводила в путь.
В дорогу с ним отправился лекарский муж — До, хоть и отважный шиноби, но с лошадью у него не задалось. Познакомились, разговорились. Всю дорогу травили байки и неприличные анекдоты, да такие, что невольные прохожие со стыда сгорали. Прямыми торговыми трактами резвая лошадка сэкономила им целые сутки. После полуночи До вернулся к селению. Он сразу заметил, что его ждут. Заранее попрощался, извинился и предупредил, как только вытащат раненных, чтобы сразу уезжал — гостеприимство у шиноби грубое.
Колёса повозки пару раз со скрипом провернулись на осях, прежде чем замереть. Лошадь шумно перебрала копытами по укатанному снегу, зафырчала, но остановилась. До, гоняя по рту толстую соломину, с подозрением оглядел гурьбой вываливших за ворота старейшин. Тёплого приёма с хлебом-солью и жарких объятий он не ждал, наоборот предполагал нечто подобное — молодцы, ничуть не удивили. До смачно освободил рот, спрыгнул на землю, размерено шаркая обувью, подошёл ближе. Из глубин толпы вытолкали вперёд заводилу всеобщей возмущённости.
Снова Арайгума — ухмыльнулся До, одержимый тануки старикан, очевидно, имеющий в мошонке четыре шарика вместо двух. Силой оккупировал власть у Сумая, раз лезет вперёд весь из себя бессмертный. За время советов у До сложилось о нём стойкое мнение, потому что черепахи мудры, Арайгума всё же енот, правда менее шерстяной.
— Ну?
— Мы, — дёргано поднял тощий подбородок Арайгума. — Приняли решение пока ты, До-сан, вместе с главой клана ненадолго отлучались!
— Я тебе сейчас шею сверну, — предупреждающе сложил руки на груди До.
— Мы не допустим самоуправства!
Арайгума поднялся на носочки вытянулся, высматривая в повозке бессознательного Буцуму, нашёл, с хищным взглядом и ядовитым удовольствием предвкушающее оскалился.
— А к главе клана у нас отдельные вопросы. Чинацу-сан…
— И без тебя знаю, — грозно осадила Чинацу, раздвигая старейшин локтями. До всегда восхищался её умению затыкать любой рот. За ней проскользнула Каяко, прямиком к повозке. Заохала, почти плача, припала головой к мужской груди.
— А вы, До-сан, проследуйте за мной. Немедленно состоится совет клана!
— Ого, какая честь. Неужели и чаем не угостишь?
— Какой чай! — взвизгнул Арайгума — Речь о…
— О…? — До поднял бровь.
— Преда-тель-стве, — набравшись смелости выговорил Арайгума по слогам.
— Ого как, — расхохотался До, — Нельзя и на денёк одних оставить? Год, — многозначительно дёрнулась назад голова, — как-то продержались, а сейчас что? Сдулись? И чего ты осмелел-то так, Арайгума? Предательство — громкое слово, не боишься, что вылетело, то вернётся с последствиями?
— Не боюсь.
— Ну, веди, разговорчивый.
Буцума очнулся на следующий день, после обеда. Приподнялся на локтях и окинул комнату пустыми глазами.
— Лежал бы.
До помог усесться, придержав за спину. Буцума тяжко согнулся под весом собственных плеч, и долго, не моргая, смотрел на Суйрен. Её футон в десятке шагов, условно отгороженный столом, на котором кипа бумаг, клетка с амадиной и рядом сидящий Сабуро, что громовой тучей возвышается над вернувшейся в его попечение женщиной. Чинацу ни слова не сказала о её состоянии, вздохнула и пробурчала: наконец-то — он — образумится. Мечты старейшины сбываются, До стало немного жаль Суйрен, хоть любит он её не больше.
— Сколько… — прохрипел Буцума.
— Трое туда, двое обратно, почти шесть до этого и того одиннадцать.
До подал ведёрко. Напивался Буцума медленно, без жадности, но основательно. Взгляд его стал более осмысленным только после пары глубоких плошек холодной воды. Убедившись, что жена в безопасности, он лёг, а До выдохнул.
— Как обстоят дела?
До тяжело вздохнул.
Собственно, дела у них, как у любых, кого наказали. На совете, сразу по возвращении, До не удивился ни слову из того, что вылетело из уст стриков. Где и с кем Буцума-сама искал жену — важнейший вопрос, на который старейшины жаждали получить ответ. До, потягивая дым из кисеру, стоически пожимал плечами. Ему до глубокой задницы вошкотня совета над обстоятельствами. Всё, что его заботит — глава клана вернулся живым. С женой, слава Ками, тоже живой. Прямым текстом старейшины не разбрасывались, боялись вслух произносить имя, но — «обратиться к… всяким — беды не избежать» — сочная отсылка к известной личности. В конце старейшины единогласно выступили за отстранение главы клана от обязанностей, пока не излечится, не побывает у менталиста — проверить башку на закладки и наличие извил, раз оставил клан на произвол, и не предстанет с объяснениями. Фактически — домашний арест. До нецензурным языком выразил пылкое желание оставаться при своем командире и занял место рядом с его футоном. Арайгума предпочёл бы отправить его в подземную камеру за селением, но поостерёгся разозлить стражу целиком и полностью подчиняющуюся До. Посадить всех — тюрьма не резиновая, и охранять селение некому. Стража, в свою очередь, самую малость напряглась, завидя уже своего командира под арестом. Некоторые захотели вмешаться, но До кивком велел подчинятся старейшинам.
— Вот и подчиняемся.
— Хорошо, — Буцума прикрыл глаза, и, кажется, заснул.
— Конечно, хорошо, — До усмехнулся про себя, глянул на улицу. С расхрабрившимися Инузука теперь справляться придётся старейшинам. — Хоть отваляешься нормально.
— До-сан, — сквозь сон прошептал Буцума. До наклонился, чтобы лучше расслышать. — Найди хорошего менталиста, надежного и безопасного. Мне нужна защита.
— От кого? — изумлённо изогнул бровь До. Охраны вокруг главы клана натыкано по десятку на один татами — ни один враг не сунется.
— Учиха… — «мать его» Буцума тактично сглотнул, — Таджима.
***
Цукида нервно дёрнул рукой, наблюдая за отвратной сценой — Аканэ из Узумаки отчитывает вверенного ей больного. Он не простил бы себе, если бы оказался должен Сенджу за спасение. У Иэясу, очевидно позвоночник гибче. Стараниями Аканэ он быстро идёт на поправку, очнулся через несколько суток после операции. Как настоящий шиноби принял удар от насмешницы судьбы. Аканэ не утешала, просто была рядом. На обрубок правой стороны Иэясу не смотрит. О жизни как шиноби и речи не идёт. С одной, не ведущей, рукой можно податься в писари или к демонам в задницу, Цукиде всё равно. В клан Иэясу вернуться нельзя, отныне и до известий о бледной суке положение его крайне шатко, а имя осквернено подозрениями. Соя расхаживает рядом, бряцкает оружием, а от довольной улыбки Цукиде хочется воткнул ему кунай в сердце.
Из лазарета вышли два мальчика в сопровождении Сои. Цукида погасил злость и учтиво поклонился, когда они приблизились.
— Мы уходим, — бодро отчитался темноволосый, тряхнул кудрями. — Отлично я справился?
— Разве Моки-сан не сказал об оплате? — намекнул Цукида.
— Сказал, — согласился Сюдзи, улыбнувшись во все зубы. — Но мне не видать настоящего скальпеля, если к осени не соберу сотню живых мертвецов. Я трудился два года. Если бы Хьюга-сан умер, это был бы провал и пришлось бы начинать сначала, — в этот момент глаза мальчика превратились в два живых, понимающий суть происходящего матовых блюдца. Жутковатая улыбка вмялась в детское лицо, словно в теле нет души. Цукида невольно содрогнулся. — А у меня не осталось времени на провалы.
— Сюдзи молодец. У него уникальный дар, правда? — ясные глаза рыжего с ожиданием вцепились в Цукиду.
— Правда, — согласился Цукида. — Благодарю за помощь, Сюдзи-кун.
— А скоро я буду настоящий рукодей! — воодушевлённо воскликнул мальчик. — Мои руки всегда к вашим услугам, Хьюга-сама!
— До встречи, Хьюга-сама, — вежливо поклонился рыжий.
Соя остановился в нескольких шагах. В глаза смотрит с превосходством, и Цукида ясно считывает угрозу. Сбежать — признать вину, не сбежать подвести себя под сеппуку. Еще никогда Цукида не оказывался загнан в тупик собственными планами и чужими обстоятельствами. Иэясу жив стечением обстоятельств, молчит об острове, о задании, о Сенджу-годзэн, и пока его рот не открылся — остаётся последний, пронизанный слухами, легендами и страхом, беспроигрышный вариант.
***
— Что думаешь?
Таджима напоминает зверя жаждущего воли, каких, в Стране Бобовой Пасты, держат в клетках и показывают приезжим за деньги. Сугуру проследил за братом от стены к стене и обратно, и снова прочёл расплывшиеся по бумаге слова.
— Правду тебе не скажут.
— Знаю, — голос его резкий и злой.
Таджима топчет татами, постукивая костяшкой большого пальца по нижней губе. Несколько дней, прежде чем поделиться он пребывал в хмуром настроении и много курил, а всё потому, что случилась в другой стране государственная оказия, о коей известно быть не должно, тем более лицу негосударственного положения, и всё же — известно. Новость, заключённая в трёх словах — Молния просрала двухвостого. Разумеется, Молния не подтвердит. Информация о биджуу карается смертной казнью. Они хранят тайны как и остальные — нельзя запросто подойти к мимо проходящему шиноби и буднично осведомиться — не умыкнул ли кто у них хвостатую зверушку. Каримата, к примеру. Можно выловить и допросить, но мало-мальски интересные индивиды, причастные к биджуу, защищены получше даймё. В походах за приключениями на филейную часть, они ни раз сталкивались с шиноби Молнии. Однажды Таджима с дуру сунулся, как раз после того, как его окрестили вторым имечком. Хапнул от души. Подробности не рассказывал, но с тех пор головную боль меряет по шкале райтона. Сугуру тащил его на себе двое суток по козьим тропам в горах Молнии. Теперь-то братец сто раз подумает, прежде чем лезть в чужую голову. Только бы сейчас не надумал осчастливить Молнию посещением святилища Лимы. Клану, очередная прогулка по священным местам, станется раздутым конфликтом между странами. Вяжись, Учих раздавят и не посмотрят на объёмы.
— Они держали там биджуу?
Таджима энергично качнул головой.
— Просрали — их проблемы, чего ты напрягаешься?
Таджима остановился и глянул умеючи объяснять уровень интеллекта. Сугуру цокнул. Таджима подошёл, упёрся в подлокотники и навис над ним угрожающей тучей:
— Не просто зверушка, это — Ниби.
— Ниби-хуиби какая разница. Что за паника?
— Я не паникую — опасаюсь.
— Чего? Нападения? Кому в бошку придёт напасть на Огонь? Тем более на нас — у тебя же лис. Два хвоста против девяти неравное количество даже с армией всей Молнии.
Таджима оттолкнулся от подлокотников, выпрямился, покосился из-под чёлки и описал глазами полукруг, замерев взглядом под потолком.
— Теоретически.
— Как это?
— Так, — улыбнулся Таджима, чуть склонив голову, — что нет у меня лиса. Есть техника призыва, но она не рабочая. И пробовать не стану.
— Рискованно?
— Дело не в рисках, — отрицательно качнул головой Таджима. — Порядок печатей завершает последняя, которой у меня нет.
Сугуру просканировал его загадочное лицо. Память отмоталась на много лет назад, подкинув историю освоения дальних земель собственными силами в поисках заветного свитка.
— Девка? — скривился он.
Таджима задумчиво поджал губы, кинул взгляд в открытые сёдзи, словно бы пытаясь её разглядеть.
— Има хранил свиток, его дочь — наследовала. Как? — Таджима пожал плечами. — Сведений не осталось и что за печать — тоже. О семье ничего не известно — клановый сирота, как десятки после войны, и если бы Кано не побывал сначала в пасти кьюби, а затем в архивах не раскопал семейные сведения, мы до сих пор бы не знали существует ли свиток.
— Так и? Что в тех сведения?
— Папенька их сжёг, — усмехнулся Таджима. — И перебил свидетелей.
Сугуру с досадой вздохнул.
— У Имы было две девки. Почему ты думаешь, что наследница — вторая, а не та, что погибла?
— Има расщедрился на троих мне известных, — Таджима недолго подумал. — Если учесть, что эти столетия свиток хранила одна семья, приправить любовью Узумаки замешивать фуин на крови, то последняя печать каким-то образом зависит именно от крови. А это значит, что старшая — светленькая, не наследница, просто потому что Учихи не плодят блондинок. Остаются две помладше. Чисто логически — я не передал бы свиток младшему сыну, он — маленький — отнять печать у него проще всего. Има, как оказалось — не дурак. Средняя — егерь, хоть и глупый, но защититься смогла. Има почему-то не владел самой печатью, иначе, учитывая его характер, в ссоре с отцом, призвал бы лиса. Зато был потомком — владел кровью и передал дочери. Хотя, могу ошибаться. Печати у неё я не нашёл.
— Печать качует по бабьей линии?
Сугуру дождался, когда брат пожмёт плечом, и выразительно цыкнул.
— Бабы.
— В этом есть смысл. Узумаки зародились с мико и долгое время были матриархальным кланом. Уже после создания свитка женщин перестали допускать к власти.
— Понятное дело, — взмахнул руками Сугуру, — только бабам могло прийти в голову изловить лиса и тут же отдать.
— Любовь, — улыбнулся Таджима.
— Любовь, ага. Хорошо что хоть нам отдали, а не каким-нибудь жуководам или хуетрясам.
Таджима вопросительно поднял брови.
— С радужными крылышками.
— Если печать и существует, то она может быть только у неё.
— А если не существует?
— Тогда лисом я владею формально. На бумаге, — Таджима усмехнулся.
— И что, ты уже тогда это знал?
— Предполагал.
— Лишил девку глаз из-за предположения?
— Она не должна была попасть в руки карателей Кано. Без глаз — не Учиха, следовательно — не тронули бы.
— Ты говоришь, что если печати у неё нет, то выдранные глаза — ошибочка?
— Выходит так. Зато ей повезло остаться в живых.
— Что верно, то верно, — Сугуру потёр подбородок. — Всё, что я понял из твоих заумных речей — тебе нужна девка, чтобы полностью завладеть лисом, так?
Они встретились взглядами. На этот раз Сугуру информативно переспросил вопрос той давности, когда так легко последняя печать скрылась в голом поле у обоих на виду. К лучшему? Сугуру озадаченно развёл в стороны ладони:
— Так какого же хера?
— Большинство Учих — идиоты. Знай хоть один, что она может призвать лиса, сколько ты думаешь продержалось бы селение без бунта и казней?
— Ни дня.
— Ага.
— До этого письма, — Таджима кивнул на свиток, — не было необходимости разбираться с лисом, но появились переменные.
— Ёбаный Дух Дорог.
Таджима долго раздумывал.
— Ниби живёт в святилище по своей воле, — он снова взялся расхаживать по комнате, но уже спокойно. — Перед тем как отправить гонца, её искали собственными силами. Если кто-то охотиться на биджуу — пустяки. Но если этот «кто-то» — Каримата…
— Хочешь сказать, однажды он придёт к нам? — Сугуру цыкнул сквозь стиснутые зубы. — Начнётся массовая охота за биджу, и даймё — тут как тут, вместе с армией вежливо одалживать зверушку? Удивляюсь, как наш цветной дурачёк до сих пор этим не озадачился.
— Потому что свиток — всего лишь слухи, — Таджима снисходительно скосил на бок улыбку, хитро прикрыл глаза. — Доказательств нет.
Сугуру тяжело вздохнул.
— Половина Огня в курсе кто пригрел лиса, но не предъявит, потому что ты — хитрожопая сволочь. Тогда не вижу причины отрывать меня от тренировок твоего пиздюка, — свиток небрежно брякнулся на стол. — Осадок неприятный, но ты слишком остро на всё реагируешь, братец. Потерялась, загуляла, да ебись она конём та Ниби, у нас своих проблем по горло. В любом случае остаётся только ждать, — Сугуру поднялся. — А как заявится и армия, и хер косматый с большой дороги, вот тогда и будешь волосы на жопе рвать, не сейчас.
— Умеешь поддержать, — засмеялся Таджима.
Сугуру пожал плечами:
— Мы же братья.
***
С тех пор прошло больше месяца.
Пришла весна. Единственная старая сакура приоделась в нежные бутоны, разбрызгала лепестки по селению. Люди оживают от холодов. Очередной год поднял младенцев на ноги, другим дал в руки маленькие кунаи и отцы скопом повели сыновей покорять первую макивару.
Его сын тоже растёт. Взрослеет, не успеешь оглянуться — сначала бритву затребует, а потом невесту в дом приведёт. Таджиму греют эти мысли, особенно там, где с каждым годом лёгкое всё больше наливается колкими ощущениями, а кашель холодными ночами становится настойчивей.
Мидзуэ беспокоится, но не за мужа, а за сыновей — как бы чахоточный отец не наградил детей заразой. Таджима объясняться о болячках не намерен. Некобаа раз в два года присылает парочку котов-мордоворотов с приглашением поддержать штаны в лечебном онсене. Куда ему, болезненному, бороться со старухой.
Таджима посмаковал пустое кисеру и ещё раз перечитал старые новости из столицы: в конце зимы благословением Ками чета Сенджу воссоединилась. Похитители пойманы и наказаны, даже если гражданским лгут не краснея. Даймё устроил по поводу пышный праздник. Таджима усмехается — Босеки удалось выжить, сохранить встречу с Духом в тайне, да ещё и вернуть супругу живой. Страшно подумать, чем заплатил за фестиваль желаний. И ровно ли ему теперь сидится — не корявы ли татами, не грубоват ли дзабутон, не приятнее ли спать на животе. Нужно встретиться, расспросить о Каримате, но дело терпит, ведь главу клана определённо обложили охраной и старыми жопами, даже с легендарными способностями Шитуризенчи не пройти мимо незамеченным.
О Ниби ни слова. Молния по-прежнему корчит из себя невинную барышню в первую брачную ночь, остаётся лишь гадать — нашли или нет. Успокаивает только отсутствие новостей о захвате других биджуу. Слабо струится надежда, что Каримате хвостатые не нужны.
Шорох за сёдзи отвлёк от чтения. Таджима свернул бумаги в стол и сложил на груди руки. Ранняя гостья его не смутила. Он ждал её ещё несколько дней назад, в тайне надеясь, что придирчивая баба не решится отрывать от дел главу клана. Нока же решила иначе и явилась рано утром, до восхода, чтобы точно не сбежал.
Этот год для первенца особенный. В его судьбе сошлись три четвёрки — если прислушаться, в колыбельной шинигами можно разобрать слова. Ками в праве вернуть дитя обратно, пока он крепко не возьмёт в руку семёрку. Наденет ли отец ему первые хакама на следующий год, налопается ли сын конфет или останется лишь выжженными в груди слезами. Таджима придерживается простого правила — сына бережёт отец и никакие высшие силы не указ.
Нока почтенно поклонилась. В глазах её чёрных учиховских пронзительная бездна — не отцепиться. Так сложились звёзды — она слишком суеверна. Решить вопрос предпочтёт именно сегодня: за четыре дня до даты — четвёртого дня, четвёртого месяца старшему исполняется четыре. Кому как не ей печься о благе наследника вплоть до отправки в монастырь, где его не сможет преследовать пресловутая четвёрка. Когда наследник родился, бабы натащили в дом каннуси всех мастей. Проводили очищения, ритуалы, молебны едва сиську изо рта выпустил. Мидзуэ была страшно напугана, Нока настояла на том, что бы ребёнка выхаживали няньки. Пророчили ему скорый обратный путь, потому как боги не просто так поставили на его рождении печать из двух четвёрок. Пацан же оказался живучим, крепеньким и вертел на громком ночном рёве всё селение.
Нока ненамного старше, настойчива как любая Учиха, место в совете с потрохами вырвала у собственной наставницы, на всех, даже на главу клана, смотрит свысока напускной женской мудрости укоризненно и с поучением. Таджима сказал бы — Мидзуэ в вопросах воспитания детей в сотню раз мудрее.
— Мне казалось вопрос решён. Что ты опять от меня хочешь?
— Наследник в опасности, — без прелюдий начала Нока. — Это сложный год для него. Я настаиваю…
— Настаивай боярышник на спирте, — оборвал Таджима. — Мой сын останется в селении. Никаких монастырей, храмов и прочей атрибутики оммёдзи.
— Он ведь погибнет!
— Мы шиноби, — Таджима уколол советницу взглядом, от которого она заметно дрогнула. — Если этот год для него последний, я хочу быть рядом.
Таджима переложил на стол стопку бумаг, понадеявшись, что Нока перестанет терроризировать больную голову.
— Тогда, — Нока сдвинула брови и упрямо сомкнула губы. Таджима снова поднял на неё взгляд — он и позабыл, что спорить с главой клана в крови у женщин Учих. Они друг друга не любят. В тайне Таджима радуется своему положению и праву пренебрежительно к ней обращаться, тогда как в свою очередь советница не рискнёт проявлять непочтение. Ему нужен крошечный повод убрать слишком въедливую бабу, но она не даёт. Глупее поединка не случалось.
— Приставьте к нему монаха, чтобы отгонял злых духов.
— Учивой что ли?
— Да хоть бы и ей! — возмутилась Нока. — Какое безрассудство, Таджима-сама! Речь о наследнике!
Таджима стиснул зубы, сдерживаясь не выпалить, что единственный злой дух, витающий рядом с его сыном — сама Нока.
— Я в курсе как ни странно. Хорошо, найду ему охрану.
Получив мизер от желанного, Нока, задрав нос, покинула покои главы клана. Таджима посидел перед неразобранными документами, достал кисть и глянул в сторону фусума, ведущих на второй этаж.
— Всё подслушал или только часть?
За перегородкой зашуршало. Наследник виновато выполз, уселся в сейдза, понуро опустив голову.
— Если подслушиваешь, подслушивай так, чтобы я не заметил. Ноку ты проведешь, а шиноби — нет. Твоя чакра фонит на весь дом, а любопытство и того больше. Сегодня же приступай к тренировкам контроля, вечером проверю, понял?
— Хай.
Младший сын выполз следом, не понимая похлопал глазёнками, глядя попеременно то на брата, то на отца. Как смог уселся в сейдза, ручонкой хватился за короткий рукав брата.
— О-о, и ты туда же, — вздохнул Таджима, затем обратился к старшему с ещё большей строгостью: — ещё и брата погубишь! Что за безответственность?
Щёки залились красным, вина вдавила голову в плечи, однако отцу в очередной раз напомнили, что сыновей он сам делал:
— Чи-чи, — пролепетал старший, игнорируя упрёки и наказ. — Можно я охранника сам выберу?
— Нет, — отрезал Таджима. — Я этим займусь. А теперь на тренировки! И брата забери.
Драматично вздохнув, старший поднял на ноги мелкого и, неспеша — вдруг папа смилуется — поглядывая коровьими глазами, пошаркал на улицу. В его возрасте Таджима получал приказ и тут же убегал выполнять, сын же — мало того, что не испарился моментально, так ещё и требования выдвигает. Слишком мягок он с детьми. Когда сёдзи шаркнули и закрылись, довольная ухмылка тронула лицо — настойчивый паренёк растёт, даже рискуя получить наказания в двойном объёме — за чем пришёл, того и добивается. Маленький, но упрямый — охранника выбрать за ним станется. Правда в его случае не охранника, а соратника по хулиганству, и вряд ли уровень защиты от этого выиграет. В его окружении есть мальчишка, с которым он крепко сдружился — один из тех неклановых полукровок, что Шинго и Уруми привезли в клан. Мальчик смышлёный, на два с половиной года старше, обучен как рядовой шиноби, владеет оружием и способен уследить, по крайней мере — наследничек сбежать не попытается. Обучает его Мадока — нынче модный сенсей, чей авторитет после стычки с Кариматой, улетел в небо. Мальчишки пялятся огромными глазами, слушают каждое слово, очередь в ученики выросла с ноля до сотни. Неклановые гордятся честью обучаться у него, ходят грудь-колесом меж клановых, ведь никто не упускает возможности ткнуть сирот носом в происхождение. У Мадоки задача несколько иная — он ревностно следит, чтобы никто из учеников не открыл шаринган.
Другие кандидаты в охрану сынку по собственной воли не вызовутся и дело не в его невыносимом характере — ответственность слишком высока. С другой стороны — оказанное доверие главы и большая честь. Придётся приказом — мало у несчастного избранного желания получать нагоняя за непослушание чужого ребёнка, пусть и важного.
И всё, казалось бы, идёт чередом — растёт крепкий сын, клан не бедствует, обновляется, но смутная тревога кольнула душу, когда Таджима случайно заметил высоко на утёсе, за селением, цветущее дерево. Предчувствие ладонью огладило затылок и присело рядом с тем хвостом интуиции, что он так и не смог ухватить.
Хурмы в этих краях никогда не водилось.
