Фиалка

      Суйрен распахнула глаза и несколько мгновений смотрела в небо. Ни облака, лишь разлитое в высоте море. И звук воды, бьющейся о дерево, размеренный, не быстрый, значит не бегут. Голова тяжёлая, шею ломит — впечатление, будто прилегла на боль и заснула. Суйрен попыталась приподняться. Боль мгновенно наказала, остро пробив от основания шеи до середины меж лопатками. Стон сорвался с губ, рука дёрнулась к больному месту, и вдруг она поняла, что руки свободны, хотя запястья крепко обхватили ряды печатей.       — Простите, госпожа, — спокойно отозвался Иэясу. — Пришлось применить силу.       Печати предупреждающе укололи кожу, когда сенсорика привычно обратилась к чакре. Кейракуккей отмолчалась, значит, ни защититься, ни подать сигнал. Суйрен не создаёт воду, но управляет ею, а уж посреди реки суйтонщик непобедим. Она хоть и не считается полноценной куноичи, но утопить сумеет — запросто заставит Иэясу захлебнуться собственной слюной, а потом спокойно, без спешки, вернётся по воде во дворец. Оба знают об этом, и меры оправданны.       — Вы владеете суйтоном, — подтвердил Иэясу, — предосторожность.       — Присуща всем похитителям.       Суйрен обеспокоенно осмотрела одежду. Чинно, не раздета, не изнасилована и не намокла — тащил аккуратно. И надо же, с утра подумала — стоит ли надевать дорогой наряд на дворцовые будни, но оказалось, разойтись с послами других стран не удастся, а перед Вата из Хлопка и Сувон из Шёлка Сенджу права не имеют хлюпнуть лицом в жижу. Представительница клана, жена главы, при дворе обязана выглядеть подобающе, и сдаётся именно Онрё-сан напел животрепещущее соло о таком никчёмном для шиноби аспекте как придворная мода. Сараса и донуки стоят денег. Немалых. Буцума не скупится на наряды, но даже она не представляет, чем он за них заплатил, потому и бережёт больше жизни.       — Похищение?       Суйрен глазами нашла сидящего на другом конце лодки мужчину. Высокий, худощавый. Волосы, присуще клану, распущены и спрятаны за спину, лоб открытый, без печати — чистопородный Хьюга, даже цвет одежды соответствует главной ветви. Удивительно, учитывая, что младших сыновей клеймят, не отходя от люльки. Натянутая улыбка виновато тронула его лицо.       Суйрен знакома с ним поверхностно. Очарованные диковинными манерами и знанием многих языков, Аканэ и Рису наперебой щебетали о крайне образованном юноше из Хьюга. Всех придворных Хьюга Суйрен знает в лицо — напыщенные снобы, необычайно здравомыслящие, если бы надменность не мешала видеть больше, чем выгоду для клана и набивать карманы деньгами. Положение немногочисленных женщин их клана при дворе возмутило её до глубины души. Блёклые девы главной ветви и дышат так, словно воруют каждый вдох.       Почему Иэясу — Хьюга, Суйрен поняла, когда впервые увидела. Отличительную внешность не замазать слоями макияжа. Ей не показалось странной подоплёка порывов Цукиды — держать младшего подальше. Отнюдь не от безумной любви и страстного желания облагородить знаниями, а чтобы отвести соблазн устроить переворот за главенство в клане. Ведь шанс есть. Иэясу благоразумен, не жаден, и для Хьюга — слишком простоват. Наверняка старейшины его любят, раз младший по крови не низвергнут в побочную ветвь.       — Не-ет. Приказано задержать, пока контракт на поставку чая не подпишут в пользу клана.       Суйрен, превозмогая боль, вытянулась на руках и медленно села. Иэясу протянул ладонь, благодарно улыбнулся, когда помощь была принята. Должным химе образом, Суйрен разместилась на узкой дощечке, служащей сиденьем. Расправила смятые края сарасы и выпрямила спину. Некоторое время вынужденные захватчик и пленница, рассматривали друг друга.       Суйрен множество раз заглядывалась на бьякуган. Без тени желания многих — присвоить. Любовалась насмешкой природы над додзюцу. Шиноби должны иметь глаза зверя, глаза крови, как Учихи, Хагоромо или Йооаке, а не топить в пастеле цветов и утончённого очарования. Известно ли кому, что Хьюга не имеют одинаковых глаз. Оттенки жемчуга и лаванды переливаются у некоторых представителей в удивительно сложные сочетания. Большинство — палитра вечера, и дымка императорских орхидей. Цукида же — холодный ирис в ненастье, Иэясу — чертополох с привкусом винограда.       — Ваш брат мошенник.       — Знаю, — удручённо согласился Иэясу. — Но клану нужен этот контракт.       — И что вы собираетесь делать? Убрать меня?       — Почему нет?       Суйрен дрогнула от откровенности, но Иэясу лишь усмехнулся.       — Простите, госпожа, это мой неуместный юмор. Никто не собирается расправляться с вами. Клану ваша смерть обойдётся очень дорого.       — Буцума обязательно выяснить обстоятельства…       — Именно так. Госпожа, поверьте, мне нет нужды расправляться с вами никаким варварским способом, я должен стать сопровождающим в прогулке к ближайшему от столицы острову, так скажем, подышать свежим воздухом в доброй компании, полюбоваться природой и вернуть вас в целости и сохранности.       — Лестные речи, — не сводя взгляда продолжила Суйрен. — Даймё…       — … наивен, вам ли не знать. Цукида-уэ-сама подпишет контракт, согласен — недостойным способом, но у него будет время подчистить концы, чтобы у вас, при всём почтении, не было возможности подловить его на мошенничестве. И не уронить честь клана.       — Поздно вы задумались о чести.       — К сожалению, — Иэясу держал паузу, обдумывая слова. — Хьюга никогда не падали так низко. Мы благородный клан.       — Слова, Хьюга-сан. Действия показательны.       — Из-за действий одного человека клан не может…       — Будете прикрывать благородный тыл до последней капли совести?       — Если потребуется.       Иэясу гордо выпрямился и, не боясь, посмотрел в глаза Суйрен.       Клан древний, настолько же насколько Сенджу и Учихи и истоки его проглядываются в несгибаемой воле. Но для Хьюга понятие чести выше жизни, и гораздо выше способов, которыми эта честь отстаивается. До недавнего времени Хьюга не гордились пристальным вниманием, поэтому заработанная столетиями репутация непогрешима. Суйрен провернула в голове последние события. Весь двор Хьюга, с сановниками и придворной клановой сварой, предстанет перед даймё. Им удастся переубедить даймё в решении о поставках, а главное, никто не сможет обвинить их в похищении, потому что Иэясу — не Хьюга. Вернее, Хьюга, но тот, которого таковым не считают, не смотря на додзюцу. Большая часть столичной аристократии не знают его имени, если вообще догадываются о существовании. Честь не пустой звук для Иэясу лично. Его коробит правление брата, хоть он настойчиво скрывает гуляющие от смеси эмоций желваки.       — Это не моё дело, но может пора задуматься о смене…       — Не ваше, — надавил Иэясу.       Суйрен прикусила язык. Всегда лучше остановиться вовремя, чем женщине отстоять свою точку — усвоено не без горького опыта. Иэясу замолк. Мечется между честью и долгом. Правота не бывает чёрной или белой. Правота любит тени и никогда не обходится без жертв. Как бы высокопарно не звучали слова, в сравнении познаются лишь поступки и вес их морали.       Мимо проплыла лодка. В ней оказался рыбак в непримечательном холщовом косоде, грубого плетения, какие носят простолюдины. Суйрен не зацепилась бы глазами, если бы не удивилась брякающим на шёлковом шнуре костяным нецке школы Хида — такие же висят на сарасе. Спереди шнур завязан особым узлом, не приемлемым обычными людьми из-за сложности и скорее вычурности, чем практичности. Шёлковый шнур на рыбацком косоде привлекает много внимания, если владелец пытается показаться модником, то почему перед рыбами. Взгляд скользнул выше, но сугикаса*, довольно новая, целиком скрыла лицо. Рыбак съёжился от пристального внимания к своей персоне и поспешил отвернуться — не видел, не знаю. Вскоре лодка уплыла из обзора — оборачиваться назад неприлично.       Вёсла вскрикнули в пазах.       — Не стоит, госпожа, — вздохнул Иэясу, — …звать на помощь. Никто не будет рисковать жизнью.       Суйрен знает. Никакие другие глаза не могут быть настолько закрыты, как глаза, видевшие слишком много. Невольные свидетели долго не живут.       — Что с Рису?       — Она мертва, — поджал губы Иэясу.       — И ты говоришь о чести? Мерзавец.       — Не соглашусь. Я шиноби, и она — шиноби. Нужно быть внимательной, когда сопровождаешь собственную госпожу.       Остальной путь прошёл под шелест воды и трепет листьев ближайших деревьев на другой стороне. Иэясу причалил к пологому берегу, задумчиво окинул взглядом, затем поднялся, подошёл и протянул руку, не роняя слов, вывел из лодки.       Остров встретил унылым пейзажем заброшенности, мелкой водой, заполнившей дзори. Подол сарасы намок, но Суйрен не показала недовольства, лишь огляделась. Ворчливые коряги, пожухшие листья, игрушки, забытые и растрескавшиеся по лаку, кусочки истлевшей ткани от очередной деревенской плакальщице-утопленницы по несостоявшейся любви где-нибудь вверх по течению — пристанище. Остров делит течение реки пополам и воды обволакивают его, выбрасывая на замшелые камни тину, рваные сети и мусор.       Берег далеко. Дворец не найти в плотной застройке рыбацких гёка* и городских матия.       — К чему напыщенные разговоры, — вдруг прервал молчание Иэясу — никто не желает вашей смерти, — Иэясу на манер западных стран поклонился, прижав руку к груди, а другую изящно отвёл назад. При дворе молодых девушек этот фокус приводит в совершенный экстаз. — Относитесь к ситуации как к прогулке. Я вас пригласил, так давайте насладимся видами.       — Иэясу, — Суйрен дёрнула его за рукав, чтобы хоть так сбить пелену с глаз. Он недоуменно выпрямился, озадаченный скорее тем, что госпожа умеет дёргать мужчину за рукав, чем переходом на личности. — Неужели, ты не понимаешь?       — Понимаю, — холодно ответил Иэясу. — Поэтому — я, а не наёмник. Не сочтите за грубость, — он оттопырил локоть, приглашая пройтись по пляжу.       Суйрен испугалась. Иэясу проницательней и гораздо умнее, чем выглядит. Наверняка, взялся за похищение их благих намерений, первыми из которых — не опозорить имя клана, не замарать честь госпожи и не допустить разлада между Сенджу и Хьюга. Шиноби, прекрасно понимающий, кто и чем грозит, если Суйрен пострадает, привыкший скрывать волнение за игривостью, а боль за улыбкой. Он не удерживает силой — печати, не дадут уйти, как и она, прекрасно понимает, что дворцовые интриги не обходятся без крови. Иэясу идеалист, честь для него выше жизни, клана, семьи — и души.       Он ждал, прежде чем Суйрен поняла: как ответит Белая госпожа — побежит или погуляет, пока за её спиной подписывается договор, и подумает, что делать дальше — живая, а не мёртвая и опороченная. Он вернёт её лишь напуганной, немного мокрой и много понимающей как действовать дальше. Вполне может быть — он безмолвно просит помощи. Самостоятельно, мальчишке, хоть и считающемуся мужчиной, без армии и поддержки, не свалить действующего главу Хьюга. И чревато серьёзными последствиями для клана. Пусть не приемлет, но склоняется, потому что старший брат — непререкаемый авторитет. Иэясу пытается сгладить последствия решений Цукиды и уменьшить урон от неминуемого конфликта между Хьюга и Сенджу. Всё ради клана. Но, кажется, он не до конца понимает насколько чёрными могут быть шинобьи души.       — И что дальше?       — Я верну вас во дворец.       — Какая глупость. Неужели ты рассчитываешь, что я забуду. Или мой супруг? Или решил, что никто не заметит моего отсутствия? Онрё-сан уже ищет меня. Понимаешь, о чём я говорю?       Иэясу сдвинул брови к переносице.       — У меня нет приказа.       Разговор дерзко прервал гулкий удар деревянного носа лодки о песок. Несколько человек в чёрных одеждах, похожих на смесь учишечьих балахонов с монашьими шляпами, ретиво бросились к ним.       — А у кого есть? — леденея от ужала, прошептала Суйрен и глянула похитителю в лицо.       В ошарашенных глазах зазвенела разменная монета, тень сгустилась в лепестках чертополоха — Иэясу вдруг понял, и она тоже поняла — оба не должны вернуться с прогулки. Задание с самого начала отменный способ убрать конкурентку из дворца, а его — из конкурентов. Связь Цукиды с Иэясу клан не подтвердит, если, конечно, трупы вообще найдут. Столько лет быть пустым местом, чтобы в отмеченный момент отдать жизнь за планы морального ублюдка. Сенджу Буцума сотрёт ноги до костей, но не найдёт виновных — нет доказательств. Ничего нет, а если и существует хоть мизерный шанс — Цукида легко обернёт ситуацию себе в пользу разными вариантами. И пусть Сенджу блуждают в поисках госпожи сколько хватит жизни.       Иэясу бестактно задвинул Суйрен за спину, не заботясь о местах, каких касаются голые руки. Чакра облизала его ладони, вены на висках вздулись. Мужчина, идущий впереди, остановился в нескольких шагах, изогнул губы в презрении:       — Отойди.       — Кто вы такие?!       — Отойди. Ты сделал своё, — к ногам упал полный монет мешочек. — Забирай и проваливай.       — Не было такого уговора!       — С тобой и не может быть никакого уговора, щ-щенок! Отойди!       — Нет!       Мужчина снова двинулся вперёд, неторопливо вынимая из ножен короткий меч. Иэясу выкрикнул:       — Госпожа, спрячьтесь за меня!       Довериться глупому похитителю или тем, кто пришёл за похитителем — она не может ни тому, ни другому — ни один из вариантов не вернёт её в столицу. По крайней мере, Иэясу может выиграть время. Суйрен засеменила за мужскую спину, тщетно пытаясь сорвать печати. От ногтей запястья покрылись кровавыми полосами, но чёрная вязь символов не тронулась с места. Воздух скрутился в воронку над головой Иэясу, шиноби разлетелись в стороны. Главарь отскочил на несколько шагов, выдернул из подсумка свиток. Иэясу растянулся полубоком в линию для следующей атаки.       Суйрен, дрожа от страха, обхватила себя руками и, вдруг кожей почувствовала напряжение.       Ни звука не послышалось, ни шороха, когда от тени отделился вытянутый сгусток черноты. Волей самого шинигами на землю опустились узкие стопы, обтянутые словно бы тьмой. Чёткая линия потрёпанного по сгибу балахона колыхнулась у самой земли, и меж алеющими жаждой крови кольцами легла первая стрела. В пылу схватки чужака не сразу заметили, а после — слишком поздно. Первый неистово заорал, шарахнулся назад и заплетаясь в шуншине, попытался бежать. Дымный сгусток смазался в движении — стрела пришила грудь беглеца к земле.       Мир от напряжения будто заискрился, дохнул неизбежностью и воплями десятков жертв. Суйрен, ужаса не скрывая, хватая ртом воздух, почувствовала потоком льющиеся по щекам холодные слёзы. Столько слухов слышали уши, столько слов говорили рты, но она и подумать не смела, что однажды не более чем дворцовая легенда лично посмотрит в пустоту её души. Клубящимся шаром, тень металась от шиноби к шиноби, растекалась в глазах жидким мраком так быстро, что Суйрен не поспевала за движением — живым так не суметь. Легко, бесшумно, очаровательно — ломаются шеи прикосновением стопы. Ливень стрел осыпал землю, если бы Суйрен умерла сейчас, то осталась бы прикованным к острову стенающим белым духом.       — Госпожа!       Суйрен разобрала, кажется, на тысячи волокон звук оборвавшегося невнятным стоном крика, и брызги, летящие ей в лицо. Иэясу рухнул сначала на колени, обливая кровью подбородок и грудь, ошалелым взглядом мазнул по клубку сгустившейся тьмы, а потом завалился лицом вниз. Стрела сочно чвакнула, наполовину вышла из-под лопатки, он дёргано сполз по древку на землю и затих.       Порыв чакры в спину выбил из причёски канзаши. Волосы брызнули в стороны. Она не заметила ничего вокруг, ни криков, ни трупов лишь мерно болтающийся на весу чёрный плащ, ступающий навстречу. Звонко стуча зубами, Белоснежная Лилия увидела перед собой не всю свою прикованную к стенам жизнь, а лицо любимого мужа. Крик подпёр горло, в ту же секунду затылок пробила нестерпимая боль. В глазах брызнули искры, Суйрен упала лицом вниз. Камни беспощадно вгрызлись в нежную кожу. Сквозь ресницы и резво бегущие по волосам капли крови, она только и смогла, что узреть утекающую в полумрак собственную жизнь.

***

      Кисточка ловко свернула в полукруг, оставив ровный слой чёрной туши. Кончики щетины приподнялись над поверхностью и застыли на расстоянии ладони. Сын устремил взгляд прямиком, ожидая одобрения. Таджима почувствовал виском нетерпение в детских глазах. С утра старейшина Нока вместо дурачества с братом под проливным дождём загнала учиться у отца каллиграфии, потому что сынуля пару дней как благополучно задавил петуха. Ладно бы петух — что с него взять, да только не на простую птицу позарился. Принадлежал громкий птиц старейшине Окио — наставнику по грамоте и письму. Прежде чем петуху покинуть этот мир, старейшина с дуру наказал наследника за неграмотность и нежелание учиться — в угол поставил и по рукам кистью нахлестал, а поскольку первенец отличается буйным нравом и смелостью не в тех местах, курчонка на свободном выпасе подловил и головёшку свернул, только и слышали как сочно хрустнули тонкие позвонки. Не кукарекать ему на заборе едва солнце глаз продерёт. Таджима не сказать, что сильно расстроился, половина селения сына его благодарят, потому что птица хоть и расписная, зато какая, курва, занудная. Любой бы головёшку ему свернул, да смелости рычать на старейшину не хватило. С тех пор Окио оплакивает потерю и грозится покинуть селение, чтобы неблагодарные мажорчатые чада не изводили ни бумаги с чернилами, ни живность.       Таджима покосился на исписанный кривыми кандзи свиток, одобрительно качнул головой. Столько энтузиазма в простой детской забаве выводить каллиграфически — «Окио-сенсей — бака» и морду ёкая с рогами. Подрастёт, начнёт отвечать на претензии недовольных заказчиков, а уж как главой станет, так полностью освоит поэзию матерного слова и, в надежде, станет таким же потрясающим мастером рисунка, как отец. Ведь бывает так — слово не доходит до разума оппонента, а изображение, на чём и как вращаются предъявы — сразу.       — Хорошо выходит, — одобрил Таджима и протяжно выдохнул дым. Курить ему запрещено, даже собственный организм лютует, вынуждая прибегать к любимому с детства занятию вопреки. Кашель подкидывает всё тело, гложет горло и пробирает никотином до старой сраки, но разве шиноби сдаются перед трудностями. Глотая слёзы, время от времени, особенно, когда нужно создать необходимый антураж, перед сыном к примеру, Таджима придаётся смертельному хобби. В его жизни не смертельного вообще крайне мало. — Молодец.       Старания в постижении чёткого почерка усилились втрое. Сияя улыбкой от уха до затылка, сынуля принялся выводить ровнее: «О-к-и-о…»       Скоро второй подрастёт. Таджима усмехнулся, спрятав ехидство под чёлкой — тандем уложит Окио на лопатки, не прибегая к тяжёлым техникам, ведь хрен с ним петухом — ёкай шикарный! А как только старший определит у себя наличие органов, которыми можно мериться, там и отцовская грамота придётся кстати.       — Таджима?       — М-м?       — Я вхожу.       За сёдзи послышалась знакомая возня. Процедура чистоты пяток актуальна. Краем глаза Таджима отметил, что сынуля, на всякий случай, потёр пяткой о татами — у матери отлично выходит дрессировка подрастающих чистоплюев.       — Заказ, — с порога уведомил Сугуру и протянул свиток.       Таджима не поспешил притронуться — последние пару месяцев запросов поступило столько, что можно выбирать. Но дело не только во внезапно обострившейся разборчивости главы — людей не хватает. Шиноби клана растеклись по стране во все уголки. Простенькими заданиями завалили мелких пиздюков, которым, порой, в селение не суждено вернуться — на обратном пути получают очередное задание. Деньги — добро, но загнать собственных людей не вариант, к тому же — отсутствие боеспособных шиноби в селении вполне может привлечь внимание хитрожопых любителей халявы.       — Сколько?       Сугуру окинул взглядом, задумчиво вздохнул. Уселся напротив в развалочку.       — Много. Стоит ли браться.       Таджима откинул голову на бок и пристально изучил лицо брата.       — Шимура?       — Да откуда ты…?! — изумлённо, с толикой раздражения Сугуру стукнул кулаком по колену, попилил взглядом и сдался, потирая пальцами брови. — Аа-арр, да, Шимура!       — Ожидаемо.       — Не спрашиваю, — махнул рукой Сугуру, — тебя хер поймёшь.       Таджима развернул свиток, пробежался глазами. Догадки подтвердились. Шимура просят не помощи, а отмщения — глава клана потерял сына вместе с супругой. В живых, по чистой случайности или в предупреждение, осталась только маленькая внучка. Заказ был простым — охрана торгового обоза в столицу. На тракте бродят бандиты и беглые шиноби, больше некому привлечь внимание аристократа из Моря — подумал бы кто угодно, кроме Таджимы. Нападение на столичном тракте — демонстрация неподчинения существующему порядку. Во-первых, с поставками груза из Моря уже давно здороваются все порочные элементы большой дороги, напасть могут только болваны, а убить — отчаянные камикадзе. Во-вторых, на охрану не скупятся — нанимают шиноби из весомых кланов, в-третьих, потеря товара ударит по карману купца, но не настолько, чтобы за содеянное бандит стал размениваться жизнью. Много лет продолжалась идиллия между головорезами и купцом из Моря, и вдруг.       Глубокая затяжка неприятно щекотнула лёгкое, дым медленно расползся по комнате.       И вдруг — асигару. Каримате соли к обеду не хватило? Смотрите, какой гурман.       Нападение наглое, среди дня, под носом даймё. Фактически — плевок в лицо городской страже и вызов придорожным преступникам. Способ привлечь внимание сильных кланов. Шимура, скорее, попали под раздачу, нежели целенаправленно были уничтожены. Как говорится: не в то место, не в то время сын, муж и отец решил взять с собой семью. Трупы нашли рыбаки, сообщили в столицу. Девчонка перепуганная, но ни царапины. С того времени Шимура ищет шиноби, готовых взяться за месть. Платит сверх, но и риск не меньше. Варианты у него закончились примерно — едва начавшись. Связываться с Кариматой и его ублюдками от — никого — желающих не прибавляется. Шимура гордые — обращение к другим кланам за помощью бьёт по высокомерию отсутствием возможности выловить и отомстить самостоятельно. Обращение к Учихам — признание несостоятельности. Очевидно пытались, раз тянули три месяца.       Каримата.       В драный зад ему Кьюби. Заработал репутацию беспощадного духа резкой внешностью, грабежом и убийствами, и возомнил себя выше шиноби.       В отличие от остальных, Таджима не верит в духов. Всегда и всему находится объяснение, будь то проделки ёкаев — устроенные прислугой, чтобы свести господина с ума, или деяниями сластолюбивых демонов, за какими прячутся неверные жёнушки. Не один раз приходилось сталкиваться с людскими пороками, лживостью и лицемерием, чтобы вот запросто поверить в существование сверхсил. Каримата — обнаглевший от безнаказанности и страха перед именем, мелкий ущербыш, постигший чакру чуть больше остальных. С ним не совладать обычным шиноби, а тех, кто посильнее он не задирает. Хотя, что вероятнее, посильнее сами не спешат взяться за сучёнка. Страх — оружие, им умело пользуются. Рок или судьба сталкивают их лбами — если Учихи падут, Каримата станет богом, ведь если не справились сильнейшие, не справится никто. Кланы потому и не берутся — боятся прослыть слабаками и на годы вперёд занять освободившееся после Сенджу место неудачников. Люди всегда остаются предвзятыми.       Таджима оказался на распутье: не прими заказ — испугался, трус, зря прозвище носит, проиграй — потеряешь честь и доверие к клану. Сражаться с соперником, имя которого выведено кровью, риск на грани. Намеренно ли он кидает вызов Шитуризенчи или по глупости не ждёт смачной оплеухи. Интересный экземпляр. Как же отказать такому оборзевшему в края сопернику.       — То-са-ан…       Таджима вынырнул из карусели размышлений, и только сейчас понял, что просидел над свитком непростительно долго. Сугуру потягивает чай, заботливо приготовленный Мидзуэ — по комнате витает едкий аромат жасмина и жимолости.       — М-м?       Сын, растревоженный отсутствием внимания к философским опусам насчёт учителя каллиграфии, обиженно смотрит в глаза, и медленно подползает, чтобы забраться на руки.       — Кисть! — рыкнул Сугуру. — Что за отношение?!       Детская губёшка изобразила вареник, но — этого — сенсея не пронять коровьим взглядом из-под пушистых ресниц и просительной мордочкой — непробиваемый иммунитет, выработанный пятью дочерьми.       — Думаешь, Окио-сенсея извёл, и со мной получится?!       Таджима поперхнулся смешком.       — Быстро привёл рабочее место в порядок!       Пятки сверкнули на улицу, отмывать кисть, потому что ослушаться — привлечь к воспитанию отца, а это не самое лучшее продолжение дождливого дня. Мелкий хитрец ловко подмечает, когда можно избежать учёбы и поиграть с братиком. И отец, и дядя заняты, а Окио обезврежен минимум на месяц. Сбежать от Ноки труда ему не составляет. Таджима мысленно разрешил сыну побездельничать — научить брата, наконец, ходить по центру комнаты, а не по стенке. Воспитать в нём мужичка, раз из-за всепоглощающей материнской любви младший рискует вырасти с сиськой во рту и не опустившимися в мошонку яйцами, и погибнуть бесславно — с молоком на губах. Мидзуэ страшится потерять младшего, как отняли старшего, не слушает здравие рассудка, холит-лелеет, волосы в косы плетёт. И со старейшинами яростно огрызается — наследник воспитывается, а второй ей принадлежит и точка.       — И?       — Вызови ко мне Шинго. Организуй несколько человек для разведки.       — Исойо привлекать?       Повисла пауза на обдумывание.       — Хотелось бы, — густой дым вытянуло через плохо прикрытые сёдзи. — Так и молчит?       — Я не спрашивал. Его решение, его жизнь, ками, да ебись он хоть гнутой палкой, мне всё равно.       — Он отличный шпион.       — Ага, — Сугуру отхлебнул из кружки, — только рановато на покой пошёл. Связной что говорит?       — Придерживается твоего мнения.       — Вот видишь.       Мундштук равнодушно прижался к губам. Очередная порция дыма прокатилась по горлу и медленно стекла за сёдзи. История с Исойо странная, подозрительно похожая на диверсию. По возвращении в селение с последнего совместного задания со стариком, он стал слишком мнительным, пуганным и молчаливым больше обычного. В глаза не смотрел, чаще носом в пол, а от упоминания столичного напарника бледнел и ужом выворачивался от дальнейшего сотрудничества. В конце концов, стуча лбом в татами вымолил право покинуть службу под рукой главы клана. Потеря значительная, но Таджима останавливать не стал, наблюдает который год. В отряд Исойо взял глава внешней разведки — доволен новичком. Умный, хитрый, незаметный, добропорядочно выполняет задания, а о предлоге ухода так и молчит. Старик — гарант, ни слова не сказал против, значит, причины не доверять нет. Не вывез паренёк работы. Бывает.       Шинго справляется за двоих, но разорваться между семьёй и службой тоже не может. Шпионов в клане достаточно — для заданий среднего уровня вполне, для разведки хватает и мозгов, и навыков, но на Каримату — до Исойо ни один не дотягивает. Таджима может приказать. Может казнить за неподчинение. Только он всё ещё помнит, чего стоят верные люди и опыт. Единственным правильным решением остаётся самому возглавить выполнение задания.       — Оставлю клан на тебя, — ребром ладони Таджима потёр внезапно возникшую боль в голове.       — Не боишься?       — Укладывать людей в могилы, потому что не сам пошёл? Боюсь. Устроят бунт, корчи из себя Сенджу целый год. Каримата им не по зубам. Мне надо хорошенько подумать.       — Тогда оставлю, — Сугуру поднялся, опираясь на татами рукой. — Обрадую старейшину Ву своим стремительным карьерным взлётом.       Оставшись в одиночестве, Таджима ещё немного насладился шумом усиливающегося дождя и тянущегося по татами сквозняком, послушал приглушённый расстоянием и перегородками голос сына, настоятельно обучающего мелкого освоить ходьбу без дополнений в виде руки старшего брата, затем нехотя добыл из ниши кисть, свиток, растёр чернила и приступил к подготовке.       В скорости глава Шимура вместе с рыжим котом и требованием рыбы получил утвердительное — да, от Учих. Осталось только ждать.

***

      — В моей стране провинившимся лучникам отрезают два пальца, — Ума-Ума постукал по деревянной столешнице станка обрубками указательного и среднего пальцев. Костяшки загрубели, по звуку — не чувствуют. — Понимаешь, что это значит? Я никогда не вернусь к ремеслу, не возьму в руки лук.       Мужчина, пахнущий потом и кожей, тяжко выдохнул трехдневным перегаром. Он праздновал несколько дней подряд в компании карамели, табака и хрипловатых связок старика, который так старательно прячет в голосе стальные бубенцы. Пили саке родом из Долины, имеющее особый цветочный аромат, а затем каждый отдыхал с дамой. Кроме старика, исчезнувшего так же внезапно, как и появившегося в идзакая. Сумире наблюдала, осторожно прощупывала чакрой. Ей была интересна цель старика, но ответа так и не нашла. Обывательские разговоры, перетирание сплетен, обсуждение сисек — обычный мужской набор.       Ума-Ума провалялся в похмелье сутки, не успел к сроку выполнить заказ. Сумире не сердится, ей приятно его общество, мысли искалеченного лучника с белой завистью глядящего на неё, восхищающегося навыками и оружием. Он дал несколько ценных уроков, поделился мастерством личного опыта, наверное, стоит ответить правдой.       — А в моей стране провинившихся лучников лишают глаз.       Сумире подняла густую чёлку, мимоходом сняла печать с глаз, и открыла напоказ лицо. Веки, знает, уродливо ссохлись, ресницы поредели, чувствительное дно глазниц даже спустя столько лет оплакивает утерянные глаза слёзными каналами. Если бы не техника, она слыла бы Бесконечно Плачущей Лучницей. Очаровательное прозвище, какое романтичное, настоящая находка для любовной прозы столичных писак, но Сумире позабыла призвание слёз с тех пор как отсекла палец вместе с прошлым.       Ума-Ума затих. Дыхание затаилось в горле. Ужаснулся, смесь непонимания и уважения, наверняка, застыла на его лице.       — Жесто-око. Не думал, что ты слепая.       Ума-Ума накинул на её бедра ремень, словно петлю и подтянул до третьей отметки. Пряжка зафиксировала нужную длину. Набедренный колчан прижался плотно к подсумку.       — Как же ты ходишь? — не дыша просипел Ума-Ума.       — Сенсорика, да и Цуруги мне помогает.       — Эта забавная зверушка?       — Она горностай, знаешь ли, — театрально упрекнула Сумире.       — Дрессированный?       — Вроде того, — засмеялась Сумире. — Я привязываю к её голове сенсорный маячок и ориентируюсь по нему.       — На манер собачек-поводырей?       — А такие есть, правда? — удивлённо поднялись брови под чёлкой. — Надо поискать.       — Клан Инуби, в Земле. Если будешь там, отыщи, они, думаю, не откажут.       Узкий ремешок под грудью Ума-Ума фиксировал аккуратно, молча, сопя и, очевидно, украдкой заглядывал под чёлку. Проверил удобство, пальцем пройдясь с внутренней стороны изделия от левой груди до лопатки. Остался доволен. Перевязь наплечника и ремней под чехол плотно уселась на тело — теперь лук не будет болтаться словно пьяный язык. Всё это время он смурно молчал, лишь сопел и время от времени вздыхал.       — Не давит?       — Не давит.       Сумире поправила одежду, проверила свитки в подсумке, надёжность перемотки от локтя до кисти — готова в путь прямиком от станка кожевника. Ума-Ума осторожно перевернул её запястье внутренней стороной. Металлический шарик скатился ему в ладонь.       — А это…?       — Отвес. Петля слишком лёгкая, а перчатка не даёт чувствовать тетиву. Только если ты придумаешь мне особенную.       — Посмотрим, — вздохнул кожевник, развернул спиной к себе.       Его руки прошлись по стыкам ремней, проверили крепление чехла. О чём он думает, когда дышит так угрюмо. Сумире вытянула губы трубочкой, чтобы не засмеяться. Каждый, кому она открывает секрет, ведёт себя так же. Говорит стандартное — почему не осядешь в городе за кучей детей и заботливым мужиком — предлагая в мужики себя. Мол, вот я какой — возьму за тебя сиротку калечую ответственность. Не придётся по странам шататься, спать на дороге и пить из лужи — отзывчивые. Но большая часть просто льстит. И себе, и ей. Смешно. Что они сделали бы, если бы она ответила — да? Попятная на полную. Сумире вложила в себя много сил, чтобы за красивые слова осесть и притвориться примерной женой.       Когда все ремни и подвязки оказались на местах, Ума-Ума наконец, спросил:       — А что же ты сделала?       Сумире не ждала вопроса. Изумление выпорхнуло изо рта. Редкий экземпляр среди мужчин, раз умеет удивить. Она горестно растянула губы в подобии улыбки, пальцы тронули шрам на переносице, короткий, почти незаметный — в нём столько зарубцовано.       — Попалась.       Может он и начал бы предлагать себя в мужья, обещать горы и хорошую жизнь, но в разговор вмешался приветливый голос Йоко.       — Вот ты где. Я уж подумала…       — Зря подумала, — оборвала Сумире, — мне от тебя не отделаться. Я просто ждала тебя в более приятном обществе.       — Грубиянка!       — Ты готова идти? Наконец-то.       Собрались в путь ещё вчера до полудня. Успели попрощаться с пахучими аристократами и выйти за пределы дворца. Стоило оказаться на улице как вокруг собралась не меньшая свара, а по доброте душевной Йоко не может отказать ни одной женщине. Сумире ворчала до самого вечера, отгоняла особо наглых, а когда над Карьёку сгустилась ночь, старуху пригласила в гости одна зажиточная семья — девчонка у них толстеет. Сумире поржала, предполагая причину. Родители возмутились, но принять на ночь пришлось и её, потому что — охрана, а охрана не отпускает подневольного ирьёнина одного в неизвестный дом. Спалось сладко, сквозь сон радуя уши причитаниями матери — бабки и проклятьями отца — деда. Утро сошлось на бледном голосе девушки лет тринадцати, приносящей Йоко извинения за потраченное время и неудобства, вызванные интересным положением.       Ума-Ума и его мастерская остались позади, в задумчивости, и скорее всего, глядящие им в след — вернуться стоит. Просто, чтобы поздороваться с ним.       Йоко неторопливо шла вперёди, Сумире догнала и поравнялась с ней плечо в плечо, даже немного выше. Ох, какая гордость быть выше сгорбившейся старухи. Выдохнув клокочащее в горле дыхание, Сумире съязвила:       — Всех осмотрела? Добралась, скажи, и до той неприкасаемой бледной девицы?       Йоко добродушно засмеялась:       — Это не девица.       — Как? — охнула Сумире. — Парень?! А столько слухов о красоте и изяществе!       — Юноши, бывает, ничем не уступают. Сейя-сан весьма изящный молодой человек.       — Ах, да! Как я забыла о сладкоголосых нингё из Жемчуга. Или все же Одзи-сама*? И так близко ко двору? Я бы сказала, что вижу провокацию, — усмехнулась Сумире, указав большим пальцем на своё лицо, — но это будет неправда.       — Не нингё, а вполне аристократ. Уж поверь, — покачала головой Йоко. — Я помню, как родился этот ребёнок. Я принимала его.       — Ками, — выдохнула Сумире, — есть хоть кто-то, кого ты не принимала?       — Много кого.       — Сумире-сан!       Знакомый голос остановил путниц у самых ворот. Йоко добро улыбнулась и не стала задерживаться, сославшись на слишком долгий путь. Сумире дождалась, когда усиленное бегом дыхание Темоцу поравняется с ней.       — Сумире-сан, куда вы направляетесь?       — Темоцу-сама-а-а! — послышался позади сдавленный голос стражника. — Нас накажут!       — Захлопнись, Кавору! — рыкнул Темоцу, — Не будешь вопить, не накажут. Сумире-сан?       Ладони слишком привычно обожгло теплом мужских рук. Захотелось отдёрнуть, словно сунула в огонь — неуютно от мысли, что сердце предаёт память о Ясугари.       — А-а, что случилось? — смущённо Сумире вытянула ладони из объятий. — Такой переполох!       — Во дворце пропала аристократка.       — Среди дня? И куда же смотрел Соя-сама?       — Теряюсь в догадках, — усмехнулся Темоцу, фыркнул и раздраженно выдохнул. — Я не руковожу дворцовой стражей и не отвечаю за безопасность богачей, но даймё поднял на уши все войска, так что мне не проводить тебя, прости. Куда вы направляетесь?       — Тайчо-са-ама-а-а!       — Угомонись, Кавору!       Крики стражи и приказы посыпались со всех сторон, топот, испуганные вопли мирных жителей волной пронеслись по центру Карьёку.       — Ну-у, — пожала плечами Сумире, расставив руки в стороны, — эта старуха тащит меня в Рухаас.       — Рухаас? Отлично! Я… я отыщу тебя там, скоро!       — Не утруждайся, Томоцу-сан. Нам не по пути.       Темоцу загадочно хмыкнул. Шаги его вскоре потерялись в общем гомоне беспорядка, причитаниями Кавору и обязанностями.       Сумире ещё какое-то время наслаждалась ласковыми лучами тёплой осени Огня, слушала голос Темоцу, раздающий приказы — голос настоящего мужчины. Лидера без сомнений. Карьерная лестница для него будет стремительной, не сорвался бы. Его влюблённость ей понятна, но рядом с ним должна быть утончённая натура, вышколенная манерами, а не вольная мстительница прошлому.       Сумире искренне пожелала Темоцу хорошего будущего, и бесшумно пошла следом за Йоко. Он слишком хорош. Его нужно отпустить, как отпускают в небо бумажного змея.       Удачи тебе.       И спасибо, Темоцу.