Фиалка

      Лепесток кружится в сонном омуте, скользит вверх, плавно вниз, раскачиваясь, будто на качелях. Он нашёл пристанище в куче у подножия. Пока парил был красотой, упал — смешался с подобными себе и обезлик, стал никому не интересен — конец эпопеи.       Гора Тысячи Истин в легендах — пика мира, где нашли приют нинкаме. Выше, где сила тяготения и греховности отпускает душу, на разбитых сотней островков, парящих в воздухе, поселились мастера, а вместе с ними — своё дерево. Одни черепахи предпочитают персиковое, иные хотят — яблоню, но из персиковой косточки появляется только персиковое дерево — спор между старейшими созданиями не затихает ни на миг. Черепашье убежище славится медлительностью, которую здесь предпочитают называть — тягучей грацией, подобной солнцу. Торжество гармонии, место, где над головой — бездна. Свет проникает сюда разноцветными лезвиями лучей. Здесь нет ветра, но лепестки сыплются, носимые неназванной стихией.       Каримата не считает красотой осыпающийся мусор. Пепел, немое подражание безудержному крику — хаос в цветении — именно подходящее. Обмолвка о мимолётности и брене, что за плечами каждого из смертных. Ничем не хуже выветренные кости, облизанные временем до бела. За ними история жизни и смерти, потерь и радостей, над ними вдумчиво летают вороны, роняя слёзы по съеденной пище. Кости так не похожи на тихое угасание цветущего в вечности персикового дерева, но в идеале — увядание и есть красота.       Скрежет металла о дерево вплетается в песнь дурно настроенным инструментом. Остриё сенбона медленно скользит в борозде, не отклоняясь и не меняя линию рисунка. Их будет трое. Три жертвы. Потому что Каримата любит цифру три.       Ниспадающие ветви персика приоткрыли ожидаемого, но не желанного гостя, хотя здесь — гость никто иной как хозяин. В округлой с гладко тёсанными краями пещере, появился овальный силуэт. Он недолго потоптался в ворохе лепестков, вдохнул тончайший аромат и, наконец насладившись, медленно вышел, опираясь на тысячелетний посох.       Не поднимая белой головы, без поклонов и почестей, приветствие прозвучало, словно констатация факта:       — Пришёл меня донимать?       — Я пришёл зажечь свечи.       Покрытые наростами стопы отчеканили ровно двенадцать шагов.       Полукруг алтаря построен во времена первых черепашьих правителей. Три ступени заполнены рядами свечей. Каждый день их зажигают, потом приходят погасить. Иногда можно услышать неторопливые разговоры друг с другом или самим собой, которые легко спутать с мелодией опадающих лепестков. Главное — душевный покой, иначе пламя станет чадить. Ритуал повторяется изо дня в день, хотя странно отсчитывать время в месте, где оно не существует.       Белый ворон притаился на плече. Дремлет, нахохлившись, прячет клюв под крыло.       Щёлкнули когти-пальцы, ровным огнём вспыхнул первый фитиль. Черепаха, ожидая реакции, чуть приоткрыв рот, уставилась на Каримату со сдержанно-радостным выражением на морде.       — Умеешь так?       В ответ послышался старческий смешок:       — Э-этому фокусу меня научил Индра. В прежние годы у большинства людей я вызывал шок и благоговение.       — Лжец. Фитиль смазан горючим составом, а ты просто высекаешь искру. Что в этом удивительного?       — Да-а, та-ак и е-есть, — складка на шее закачалась в такт маленькой тупой голове. — Всего-о лишь фо-окус. Индра старался использовать силу во всём, но не тогда, когда речь заходила о смертных. Особенно тех, кто был одержим верой. Он их презира-ал.       — И правильно делал.       — Нет правильных дел, нет дел неправильных. Дела — это просто дела. Куда важнее вложенная в них су-уть.       Сенбон провернулся в закруглении с особенно звучным скрежетом. Седая голова поднялась и уставилась на мастера.       — Суть. Какое странное слово. Что оно означает — суть?       — У тебя есть время послушать меня?       — А ты собрался умирать?       — О-оэ-эх, — выдохнула старая черепаха. — Суть — первооснова…       — Твоя, — грубо оборвал лязг острых зубов. — Очевидно — достать меня непостижимой мудростью.       Голова снова склонилась над рисунком, и скрежет не заставил ждать.       — На вопрос любо получать ответ.       — Ты ответил.       — Не на те, что говорят уста, а те, что ведут к пониманию.       Задремавший на плече ворон недовольно кракнул, вздыбил крылья, но, впрочем, тут же и успокоился, когда голова и плечи Кариматы резко вздёрнулись. Белые пряди оголили лицо, открыв бледные губы, изогнутые в тонкую линию презрения. Черепаха улыбнулась брызнувшим с седых волос розовым лепесткам и лишь вздохнула.       — Странный способ отвечать, не находишь?       — Много в этом месте можно найти, многое потерять, но ещё больше — понять. Например — себя-я.       В тишине вспыхнула свеча. Затем другая, третья. Алтарь постепенно заполняется светом, истекая запахом эфирных масел и тающего воска.       — Как ты думаешь, почему персиковое дерево осыпается?       — Всему свой черёд. Плодам не бывать раньше цветов.       — Но после плодов неизменно распускаются цветы.       — Чтобы породить новые плоды.       — Колесо жи-изни-и. Это и есть — суть.       Мрачное молчание сохранялось долго. Мастер щёлкал пальцами, свечи вспыхивали. Про себя Угвей посмеивался сгустившейся над Кариматой тучей раздражения.       — Мне что, сменить цвет одежды?       — Одежда не отражает твою суть. Напротив, одежда — ширма, за которой ты её прячешь.       Сенбон завершил линию в полукруге, медленно размазывая скрежет по гладким поверхностям ближайших камней.       — Бр-р-а, — как подобает старой черепахе, мастер поёжился и втянул длинную шею в панцирь. — Отвратительный звук.       — У тебя не может быть мурашек.       — Зато у меня есть уши, ха-ха.       — Зачем ты это делаешь, Угвей? — сенбон ненадолго оторвался от рисунка, и вместе с рукой лёг на колено. — Ты мастер боевых искусств и старейшина нинкаме, доверь рутину одному из подчинённых. Им не дан дар свыше истязать мои уши.       — Я зажигаю эти свечи уже тысячу лет — маяк в темноте.       — Заблудших меньше не становится. Каждая свеча — это душа. Чем больше душ, тем больше свечей тебе зажигать. В чём тут мораль? Они горят в адских муках, знаешь ли.       Раздался хриплый смешок, будто ребёнок сказал простительную глупость:       — Это всего лишь свечи. Не стоит приписывать им то, чего нет. Как например — твоему луку, — он не обернулся, продолжая зажигать фитиль за фитилём, но дождался, когда инстинкт глянуть на снаряжение, пересилит грозного духа.       — Сколько же воска ты извёл?       Угвей снисходительно улыбнулся, отметив на отлично способность технично игнорировать неудобные вопросы. Сингето — легенда, оружие Морё, такого же разрушительного демона, как и спрятанная в луке мощь — будто из одной чаши молоко пили, и пока лук остаётся легендой, страх перед седым духом неизменен.       — Что ты, что ты, в старые времена свечи делали из чего придётся. М-м, — мечтательно протянул Угвей, шевеля не имеющими зубов челюстями, будто пробует воспоминания на вкус, прищурившись на манер заморского повара, он обвёл в воздухе круг и потёр импровизированными пальцами, — перемолотые злаки, смешанные с порошком из жуков и свитый из рисовой соломы фитиль… эхе-хе.       — Запах подбил тебя придумать эфирные масла?       — Эфирные масла придумали люди, — старая черепаха вытянул голову вверх, словно пытаясь рассмотреть в небесной бездне собственное прошлое. Складка на шее задребезжала, — видишь ли, в храмах стояла такая вонь, что боги не слышали молитв.       — Неужели боги обзавелись ушами? — ирония в многоголосье зазвенела особенно обидно. — Расскажи мне об Индре. Он — бог?       — Индра не бог. Хотя при жизни ему поклонялись. Люди поклоняются чужой силе, и не ищут силу в себе.       — Это утомительно.       — И скучно, — хехекнул Угвей.       — В храме Аматерасу на севере, написано о нём. И о его жизни.       — Слова пишут люди, помыслы их предугадать сложно. Одни возносят, другие втаптывают — роль играет — суть, хе-хе.       — Правда, что он перерождается?       — Пра-авда. Раз в три поколения.       — Он ищет покоя?       — Вряд ли.       — Тогда почему не найдёт пристанища здесь? В этом месте? Ты бы мог очистить его чёрную душу своей болтовнёй. Почему маяк не укажет ему путь?       — Потому что он не ищет маяк.       — Хм-м…       Скрежет сенбона в деревянном желобе перешёл в очередную симфонию.       — Истинный выжидает рождение души Индры, — продолжил Угвей тихо, так, чтобы вынудить Каримату отказаться от затеи скрипеть. — Потому что каждая реинкарнация ведёт к войнам и разрушению, но так же — перерождению мира.       — Кто этот Истинный?       — Мы не знаем, — пожал плечами Угвей, если место, где лапы сливаются с телом под панцирем уместно называть — плечами. — Но он всегда знает, от каких родителей должен родиться нужный ребёнок.       — Это условие?       — Дитя рождается только от своего отца и от своей матери, других не дано-о.       — А если я убью одного, душа не родится?       — В этом поколении — нет. Но родится в следующем. Или через поколение. Это нельзя остановить.       — Чего же он жаждет?       — А как думаешь ты?       — Отмщения.       — Почему же?       Угвей оторвался от зажигания свечей и, опершись на посох, неторопливыми мелкими шагами развернулся к Каримате.       — Душа, полная ярости, не ищет покоя. Ищет разрушения, а, чтобы разрушать — нужна серьёзная… суть.       — Или проблемы с головой, ха-ха-ха, — плоско пошутил Угвей.       — И сколько раз переродилась его безумная дочь?       Угвей глубоко вздохнул, задержал дыхание и медленно отпустил выдох.       — Ни разу. Дитя с душой Индры в каждом поколении погибает, не достигнув возраста.       — Скольки?       — Двенадцати.       — Столько же, сколько Уст Джашина. Кто же решает его судьбу?       — Тот, кто над ним, — Угвей перебрал лапами по древку посоха. — Он не решает, пока мал. Его губят последователи культа Великого Древа ещё до начала войн, потому что возрождение Инарэ — страшнее бедствия и быть не может.       — Инарэ — прародительница… клана?       — Учи-их, да. Проблемы с головой… это от неё.       Молчание продолжалось долго, без скрипа сенбона, лишь под недовольное вскракивание ворона на плече.       — Как узнать, кто родители?       — По правде говоря, — Угвей замялся. — Мы просто ждём. Наблюдаем. И помога-аем.       — Вы скрещиваете людей как с-собак.       — Да-а-а, — голова энергично покачалась в такт согласию, и складка на шее закачалась вместе с ней. — Так и есть. Им не избежать встречи и рождения дитя.       — Это мы ещё посмотрим.       Чёрная стрела легла в колчан. Первая из трёх, что намечены.       — Для него, для неё… что если я получу душу Индры?       — Что же ты будешь с ней делать?       Угвей не получил ответа, но он и не ждал. Свечи сами себя не зажгут.       Сенбон принялся заново расцарапывать лак, намечая очертания полукруга, когда дело дошло до древесины, округу огласил истошный скрип.       Человек у подножия персикового дерева сжался от раздражающего звука, кожа покрылась крупными цыпками.        Сначала Ягоши Сурай решил, что умер. Чуть погодя, осознал — жив. Тянущая боль в колене и сукровица во рту чётко демонстрируют — мёртвым не нужны припарки, а ему как раз не помешали бы. Раны обработаны, туго перевязаны. Грудь болит, дышится с трудом, но привкус скорее остаточен, чем есть открытое кровотечение. Сознание вернулось несколько часов назад, и он старался не привлекать внимания, ровно до момента, когда явилась старая черепаха. Сквозь ресницы Ягоши стал свидетелем сцены нелепой до дрожи, нет — до внутренностей — Каримата вытравливает стрелу сенбоном и ведёт с черепахой замысловатый разговор о богах и благовониях. Что может быть несуразней — оказаться, согласно слухам, не в промёрзшей злом могильной пещере в груде гниющей падали, а под осыпающимся персиковым деревом. От выразительного несогласия реальности и ожиданий голова кругом. Встреча с Кариматой приравнивается исключительно к смерти — шансов нет, но у него почему-то затерялся один. Оглядевшись на сколько смог, Ягоши пришёл к выводу: место под персиком — мир для мёртвых. Долг, служение Устам или задания для шиноби, приводили его в разные страны, но до сего момента он не встречал подобных мест этому. Он спросил бы — где я, но вопрос задать некому. Как ни крути, дни его сочтены, даже если по нелепой случайности или, наоборот, с подспудными мыслями Каримате не удалось его добить, Сурай провалил задание Истинного. Реакция Уст или членов культа не имеет значения — он не простит себя сам, а единственное, что может стать полноценной платой за провал — небытие.       Ягоши воззвал. Бог никогда не был глухим. Джашину не важны храмы и благовония, адепты и поклонение, его радость в душах и будь воля бога, Ягоши утопил бы мир в крови.       Едва прозвучали первые слова молитвы, вмешался вопрос:       — Что ты делаешь?       Ягоши дрогнул от неожиданности, но прежде чем испуг стал бы заметен, сумел взять себя в руки.       — Молюсь.       — Молишься? Зачем люди это делают — молятся?       Недорезанная стрела опустилась наконечником в колчан. Взъерошенный ворон издал возмущённый возглас и перебрал лапками по наплечнику ближе к голове, под волосы, как если бы желал тепла.       — Я благодарю своего бога за спасение.       — Какая чушь, — вытянутая тень легла перед Сураем наискось. — За спасение ты должен благодарить меня. Смотри, — тонкая ладонь каснулась груди, завораживающе оттенила одежды. Ягоши различил добротные ремни перевязи и крепления наплечника. — Я решаю живешь ты или нет. Будешь молиться мне — пощажу, а если нет — убью. Твой бог так может?       Ягоши заскрипел зубами от негодования.       — Мой бог может всё!       — Значит сейчас он спасёт тебя из этого места?       — Нет! Но…!       — А я могу.       Ягоши приподнялся. Ствол персика удружил опорой. Взгляд его прошёлся снизу вверх по стоящей перед ним фигуре.       — Тогда я — бог?       — Ты не бог! — Ягоши кинулся было вперёд. Подскочил, а колено, лишённое кости, подкосилось. В муках он скорчился у ног злого духа.       — Почему?       Десятки раз ушей касались слухи, но ни в одних не говорится, что Каримата — зануда. Сравнивать себя с Джашином, превосходить хотя бы на словах — не позволю! — вырвалось бы из глотки, но Ягоши выдавил лишь жалкий скулёж.       — В бога нужно просто верить!       — Это бессмысленно. Как и культы, и последователи, и жертвы. От Древа в Огне до Аматерасу на севере. Все на одно лицо.       — Джашин вернётся! — вместе с жаркими словами нервно сжались кулаки. — Мой Бог восстанет и утопит в крови этот грязный мир и всех вас, проклятые грешники! Я отдам жизнь во славу Великого Джашина!       — Хм-м, — бледные губы выгнулись в недоверии, — я знаю человека, душа которого рождается каждые три поколения. Если отдашь жизнь, твой бог тоже так сумеет?       Щёки воспылали красным, от ярости захолодели уши. И заткнуть бы зубатый рот, что источает ересь, но в правоте тому рту не отказать.       — Нет! Но…!       — Тогда в этом нет смысла, — жест бледной рукой распылил слова в прах, седая голова наклонилась к плечу. — В твоей вере вообще никакого смысла.       — Это не так! — выпалил Ягоши, совладав всё же с больной ногой, — мы собираем биджуу, чтобы…       И тут он осознал. Зажал нижнюю губу между зубами до крови. Наставники часто говорили, что он слишком пылкий, доказывая личные убеждения независимо спросили его или нет. Поздно, Каримату заинтересовали именно буджуу.       — Чтобы…?       — Чтобы отнять власть у культа Великого Древа, — добродушно засмеялся Угвей, неторопливо разворачиваясь к собеседникам. — Ох, эти детские забавы продолжаются с начала времён.       — Болтливая черепаха!       — И кто побеждает?       — Противостояние вечно, — удручённо вздохнул Угвей. — Джаши-ин… да-а, легенда гласит: когда семя Древа упало на землю, родился бессмертный ребёнок. Его назвали богом и стали приносить дары. Джашин правил этим миром тысячелетие и никто на самом деле не знал, откуда он пришёл. Кагуя вторглась во владения Джашина и злой бог пал.       — И что она здесь позабыла?       — Никто не знает, от кого бежала белая богиня.       — А она бежала?       — Да-да, конечно.       — Или пришла захватить этот мир?       Угвей сотряс панцирь глубоким старческим смешком, тяжко вздохнул и перебирая челюстями, обратился к Каримате:       — Мой старый друг Гамамару говорил те же слова. Вы знакомы, ха-ха?       — Мне нет дела до жаб.       — Культ Джашина самый великий среди других! Мой бог… — разбрызгивая слюну, прокричал Ягоши.       — Ты создал эту веру?       — Нет, но…!       — Значит, идёшь за чужой.       — Я иду за тем, во что верю!       — За тем, во что тебе дали верить.       — Нет! Но!       — Твоя вера начинается с «нет» и продолжается — «но», — вздохнул Угвей. — Слепое подчинение губит целые страны.       — Тебе всё нравится?       Ягоши сомкнул губы и задышал через нос.       — Почему я всё ещё жив? Кто, как не Великий Джашин не позволил убить меня!       — Мне стало интересно, за что бы культу убивать тебя? — многоголосье перелилось в снисходительный сарказм. — Разве ты грешен? Таких преданных людей часто используют, не давая взамен причитающихся им почестей.       — Мне не нужны почести!       — А что нужно?       Ягоши комками выдыхая воздух, впился глазами в непроницаемое лицо Кариматы.       — Ты талантлив, но твой клан изгнал тебя, — в приоткрытых губах блеснули заострённые зубы.       — Знаешь и об этом?       — Мне рассказал Идакарасу.       Ягоши одарил суровым взглядом ворона. Ворон кракнул, повернул голову набок, пронизывая взглядом. Ото сна не осталось и следа, будто он нашёл нечто стоящее внимания. Глаза демона в голове птицы. Душа шинкуется на тонкие хлястики от одного взгляда, и не понять, кто из них больше чудовище, и кто кому служит.       — Я знаю, это зовётся у вас — обмен.       Молчание продолжилось столько, сколько берут времени на обдумывание серьёзного шага.       — Ты жив для одной цели — возглавить культ. Очистить его от грязи Уст и понести в мир имя Джашина.       Ягоши вжался в ствол персика, исходясь трясучкой и жалящим желанием. Он смотрел во все глаза. Кто кроме него видел так близко и успевал ли рассмотреть. У Кариматы бледная кожа, но не та, что походит на трагический фарфор, скорее — высохшая слишком корка рисовой пудры, посмертная маска с лица ухоженной гейши. Гладкая, с явной шершавой текстурой, к которой тянутся руки. Тронуть, и даже смерть не станет от мук избавлением. Ягоши никогда не испытывал настолько глубокого желания касаться.       — Ка-ак?       — Я стану твоим карающим клинком.       Ягоши, не веря ушам, смотрел и смотрел, и не мог поверить. Ужас Огня, страх на кончике языков, гроза дорог и торгашей предлагает себя в союзники. Наверное, он и впрямь — умер. Каковы нравы на той стороне некому рассказать. Быть может, каждому положен проводник, быть может отказать или согласиться важнейший выбор в загробной жизни. У Кариматы на любой стороне каждое слово — приговор. Шанс стать главой культа даётся ему после смерти, но если такова воля Джашина, он подчинится. Это — испытание веры. Ягоши не хватает сил противостоять. Нет сил не захлёбываться искушением, чтобы распознать правоту или провокацию. С духами шутки не шутят, и плата, наверняка, будет высокой.       Сглатывая по сухому горлу необузданную жажду, голос его сипит:       — Чем я заплачу?       — Я не собираю души, если ты об этом. Мне нужна услуга.       Сурай впился глазами в каменное лицо, не выражающее ни одной эмоции, словно эмоции не предусмотрены, и выдал заветное:       — Убьёшь Первого Уста?       — Убью, — буднично, словно доброе утро. — Если дашь приказ.       — Я п-приказываю… ть… тебе.       Так склоняют голову слуги перед господином, верующие перед богом или дитя перед отцом, но не Каримата перед смертным. Значит ли почтение, что Ягоши достиг ступени, способной заставить зло служить, или сам Джашин благоволит его деяниям.       Ягоши уже утонул в своих мыслях и желаниях, когда от вожделенного его отвлекло знакомое многоголосье:       — Это принадлежит тебе.       Из подсумка, откуда-то под плащом, появилась выбитая стрелой коленная чашечка, та самая, что отсутствует в его ноге после первой встречи с Кариматой. В бледной ладони желтоватая кость выглядит словно насмешка, а может, как напоминание об изменчивости. Ягоши нерешительно взял потерянное, сдерживая внезапный рвотный позыв, и выбитое колено взвыло тягучей болью.       — Скажи, где искать Первого Уста?       — Я не знаю место его логова, скажу лишь одно — Первый Уста одержим желанием жить. Через несколько дней, если я не ошибаюсь во времени, состоится похищение. Следуй за белой женщиной.       Короткий кивок в ответ. Оружие не издало ни звука, не помешал и плащ. Уже у самого выхода, когда от Кариматы осталась лишь тень, прозвучал вопрос:       — Ты… позаботишься о ней?       Угвей закачал головой, вытягивая шею в сторону уходящего духа:       — Позабо-очусь.