Фиалка

      Кано закурил. Дымные кольца чимийского табака, наполненные тяжкими мыслями, разбиваются о низкий потолок. Предатель теряет честь и лицо, но Таджима понимает эту фразу — буквально.       Утром Хаято приволок коробку с весточкой от сына.       Кано скосил глаза. Кайда перед ним на лоскуте. Края кожи засохли, взялись сукровицей и больным оттенком, хотя переживать по этому поводу уже не стоит. Преступник долго скрывался в горах, но кара настигла и его. Отправляя Кайду на задание, Кано поставил перед ним лишь одну цель — уничтожить пленных Учих. Задание не выполнено, неклановых Учих пришлось дорезать самостоятельно. Кайда всегда был упрямым, и не мог не понять, что за смертью пленных последует и он сам. Кано рассчитывал на его верность и честь — зря как оказалось. Некоторые считают Кано предателем, и тех некоторых давно сожрали черви. Кано действовал так, как желал, не спрашивая совета, во благо себе.       Но Таджима очень опасен. Кайда наверняка поделился с ним мыслями по поводу войны с Кагуя. Знает ли он сам, кем считал Кано его мать, и за что она была замучена. Верхами может, не в подробностях, иначе и лицо Кано лежало бы рядом с Кайдой.       Ох, его мать. В цветущей юности она была изумительной. Кано желал её, безумно, без оглядки на мнения, жаждал красоту и тело. Невестой она стала совершенно заурядного шиноби. Родители, видя отношения отпрысков с детства, договорились о браке, на что пара с радостью согласилась, и в скором времени семейные узы прочно связали два любящих сердца. На предложение Кано стать любовницей, девушка отказалась. И жизнь их тут же рухнула. Муженька отправили за пределы селения на задание, с которого он однозначно не вернулся бы. Она осталась одинокой, в пустом доме, а Кано оправился в горы Кагуя.       Долгий поход не остудил голову и не снизил градус тщеславия в крови. Унизить соперника — сладкая месть во имя самолюбия. Она выбрала другого, и тот другой сделал её невинность своей. От этой связи у юной ещё пары родился сын. Имя ему дали — Таджима, и на время Кано оставил их в покое.       Минул год. Пацан подрос, встал на ноги, мать его расцвела пуще прежнего, и папаша оказался слишком удачливым, будто все разом Ками отводили от его души шинигами. Может, Кано и смирился бы, но разведка донесла, что утерянная ветка хранителей свитка лиса найдена. Наследница, красавица.       Изощрённых пыток она не перенесла, а к женщине Учихе других и применять бесполезно. Четырёхлетняя сопля, что осталась от семьи, единственный, кому мать могла передать свиток. Таджима поселился в доме главы клана, с его детьми под одним одеялом. Кано планировал методично вытянуть из сопляка информацию, а когда отец его вернулся в селение, Кано пригрозил вскрыть мальчишке горло прямо при нём, если не откажется от сына. Отказался. Любой бы отказался.       Сведения не подтвердились. Таджима не наследник, и в своё время Кано хотел прирезать ублюдка, слишком талантливого, слишком не по зубам родным сыновьям, но уже тогда он крайне умело выходил из ловушек.       В итоге, он и принёс свиток.       Кано задумчиво выдыхает дым.       Таджима вернулся. Привёз с собой невесту. Клан кочевников готов целовать ему пятки за союз, а скажет подставить задницу — с удовольствием раздвинут ягодицы, ещё и смажутся.       Узумаки Рёске схлопотал сердечный приступ, когда лис оказался в законных руках. Соседи в ожидании притихли.       Учихи не пойдут за тем, кого не уважают, кто слабее или не умён. Удержать порядок способны единицы. Клан не вырвется лишь из шипастых рукавиц, и каждый, кому судьба уготовила стать главой, имеет все эти качества. Родной сын не подходит, а тот, кто Шитуризенчи при жизни, признанный не только своими и многими другими, сумеет взять клан за глотку, и не отпустит до последнего вздоха.       Они оба перед ним в сейдза. Кано рассматривает свиток, изгибает бровь, поглядывает на сыновей поверх чёткого края бумаги.       — Говорил с Кайдой?       — Говорил.       — Что скажешь?       — То же, что и ему: я не могу судить решения отца.       — А как же мать?       — Я почти её не помню.       — Хорошо лжёшь, — придавил взглядом Кано, но Таджима и бровью не повёл. — Ступай, отдохни.       Таджима поклонился и покинул комнату.       Кано убрал свиток, сложил руки на груди и, покуривая кисеру, долго рассматривал сына. Сугуру голым себя почувствовал.       — Почему он вернулся?       На ошарашенный взгляд, Кано желчно усмехнулся. Одрябшая кожа на щеках сложилась презрительными складками.       — Ты никогда не был мне надеждой.       Младший ублюдок, не достойный ни имени, ни крови, так и не оправдавший подаренную Симчеем жизнь.       Тогда семья впервые видела Кано рыдающим. Тело старшего по частям выдрали из-под техники Сенджу. Старейшины успокаивали — второй подрастёт, наследник ведь есть, но с того момента, Сугуру отчаянно оправдывался за каждый вздох. Он так старался угодить отцу, все эти годы с оглядкой на его мнение. А с Таджимой, он просто сбежал. Кано возлагал на этот поход надежды, которые родной младший, как всегда — не оправдал.       — Возьми.       В руки отца лёг наследный вакизаши.       Сугуру не так хотел получить это оружие, но протянутые руки не говорят о том, что хотел бы услышать сын от отца. Если тогда выжил бы Симчей, не Сугуру, Кано даже не обратил бы внимание на смерть не-наследника. Он был бы счастливее, если бы лишился в тот день обоих сыновей, и не пришлось бы каждый день смотреть на младшего и видеть насколько он уступает ещё более младшему. Приёмышу. Сугуру понимает — он разочарование. Как никогда острое ребро вопроса лежит в ладонях отца понятным и абсолютно верным ответом.       — Таджима ранен, а доверие играет злую шутку даже с сильнейшими.       Вакизаши, как абсолютное доверие нелюбимому сыну, передан по наследству. Возмести всё, что занял. Сделай, порадуй отца. Убей, стань тем, кем рождён. Сыном главы клана — его же главой. Не подведи — возглавь семью. Смой с себя пятно разбитых надежд старика, возвысься, и стань хотя бы тенью старшего сына — достойным и отца, и брата.       Сугуру задержал взгляд на потрясающей резьбе ножен. Этим оружием владел Симчей. Клинок перешёл, как к старшему, и доказать преданность отцу и клану первоочередная задача любого сына.       Сугуру сжал оружие, низко поклонился, почти лбом коснулся пола и молча вышел.       Шанс не подвести даётся только раз.       Таджимы не было долго. Сугуру устроился в его доме беспрепятственно, никто не заметил.       Шинго встретил группу за сутки до селения, сопроводил, доложил обстановку. Совет старейшин настороженно отнёсся к возвращению Уруми с десятком младенцев. Девчонку, не дожидаясь, отправили в клановый бордель на обучение. Саму — заперли под домашний арест. Кано изначально приказал устроить ей допрос с пристрастием, ведь узнать подробности похода без обработки Таджимой ценные сведения. Но после пятого сведённого с ума менталиста, пришлось остановиться. Уруми впала в подобие сна — закладка не иначе. Другие и под страхом смерти не согласились лезть к ней в голову. Таджима вряд ли одобрит попытки выведать, пусть и по приказу главы клана. Он покорно кланяется и не смеет сказать — нет, но кто из них больше весит понятно без разъяснений. Пришлось девку оставить.       Мальчишек раскидали по бездетным, а возникшие вопросы отослали решать к Таджиме.       Уруми взяла в плотный оборот любимого тайчо. Пока он качественно не задышит, хрен отпустит.       Дел у будущего главы клана много.       На какой по счёту бутылке брат вернулся в дом, Сугуру не отмечал.       Таджима вошёл тихо. С порога почуял крепкий дух спиртного. Сугуру не скрывается. Сидит, упёршись спиной в стену и раскидав ноги по полу. Пьёт уже который час. Молчание продлилось ровно на глубокий глоток. В глаза ему смотрит, не боится. Никогда не боялся.       — Что считается предательством, Таджима? — утерев рот ладонью, начал он. — Обезглавить отца или брата — какое мне должно быть больше по душе? Много ли чести и в том, и в другом, и что, я, блять, должен делать? Мы не кучка самураев из Трёх Волков, мы шиноби. Разве я должен следовать их блядским путям и просто не прирезать тебя из-за угла, чтобы сохранить честь в глазах папочки. Нужна ли мне такая честь?       Вакизаши тускло блеснул в кромке убывающей луны. Оружие брякнуло металлом о низкий столик. Им Кано прирезал спящего брата, вздумавшего возглавить клан. Таджима не проронил ни слова, обвёл взглядом пьяного в портянки Сугуру, наследственный вакизаши и сделал для себя много выводов. Он всегда выбирает будущее, каким бы оно ни было. Старое — отжитое. Труха под нафталином предрассудков, и идёт оно… разными дорогами. Он знает, как поступил бы сам. Уверен, как поступит Сугуру, но брат сам для себя должен разрешить сомнения в правильности своих же решений. Отец — основа сына. Его основа рушится уже очень давно. Устоять или оставить разрушаться дальше в одиночестве — выбор тяжёлый.       — Считаешь меня братом?       — Считаю.       Стремления Кано ясны, а степень доверия меж братьями натянута струной — неверное слово и разорвётся. Никогда не склеят. Сугуру протянул бутыль, молча, оценивающе, подождал, возьмёт ли. Прикинуться несчастным сынком деспотичного отца и отравить конкурента — в духе шиноби. Всех предают. Таджима взял, не спуская взгляда, отпил добрый глоток.       Сугуру пьяно усмехнулся, потёр пальцами глаза и переносицу. Молчание прозрачно осыпалось облегчением и усмешкой.       — Не снимай доспех, и не подходи к шлюхам.       — Да прирезал уже. Отравить пыталась, сучка.       Сугуру подобрал ноги, икнул. Прошёл мимо, хлопнув по плечу. У порога Таджима окликнул его, на что получил лишь пьяную лыбу, зримо в которой отпустили трудные мысли. Для Сугуру всё давно ясно. Брат вернулся, потрёпанный, но живой, что изначально и было целью, а оправдываться ни гордость, ни возраст не позволяют.       — Доброй ночи, брат.       Кано всё понял, когда утром Таджима явился на совет в сопровождении Сугуру. Сын не выглядел виноватым, лишь прилаживал каменным взглядом — выбор сделан. Придётся смириться.       Ночь напролёт Кано изучал древний манускрипт. Свиток полон информации, но при этом же — пуст. Лиса не призвать просто щёлкнув пальцами, и какими бы методами Кано не пользовался толку никакого. Таджиме, наверняка, известно куда больше. Наизнанку можно вывернуть — не расскажет. Да и спецов таких нет, чтобы в мозги к нему влезть без последствий. Разница в том, что было приказано. Кано требовал свиток — свиток он и получил. Задание выполнено — не прикопаться.       Разочарование сковало грудину. Проигрыш ещё никогда не был столь горек.       После официальной передачи клана младшему сыну, Кано запечатали тенкецу и он покинул свой дом. Участь инкё не устраивает старого шиноби, какой бы не была привлекательной под покровительством сына и налёта уважения — старость всегда останется старостью. Он уйдет на покой, но покой ли бездельными сутками пересматривать прожитую жизнь, видеть ошибки и никак не исправить. Оглядываться на молодость, когда его решениям не смели перечить и не смотрели вслед провожающими взглядами. Немощь убивает медленно. Надо было прирезать, пока кунай держал неправильно. Старый волк молодому лису не соперник.       Кано сделал так, как делал всегда — удобство для себя и своих взглядов, наплевав на то, что скажут. Подходящим местом стала горная возвышенность, откуда открывается шикарнейший вид на селение Сенджу. Под набухшей бутонами сакурой, он устроил место последнего слова миру. Облачаться в белое отказался, потому что для него происходящее — праздник.       Сенджу Сума погиб, лишив возможности сразиться с почтенным соперником и пасть в бою — равным. И древний ритуал присущий знати и кучке отшельников из Трёх Волков, стался тем самым, чтобы открыто подчеркнуть принадлежность своей жизни самому себе. У Учиха нет хозяев.       С собой Кано позвал троих: сыновей и советника Ву. Сугуру в качестве кайсяку* мало походил на лучшего друга или равного воина, просто сын, которому придётся оказать отцу последние почести. Сугуру иного мнения — быть кайсяку — настоящее свинство. Шаринган, конечно, поможет не срубить папаше голову насовсем, но очень уж хочется продемонстрировать неуважение.       В обязанности советника Ву входила констатация факта сеппуку без каких-либо нарушений. Заодно, он сопроводился помощниками, ведь чувство, что тело тащить в селение поручат именно ему, обманывает редко.       Таджима, как глава клана, подал Кано кусунгобу*.       Кано глубоко вздохнул, пригубил саке и благоговейно выдохнул. Перед ним кисть и деревянная дощечка, чтобы напутствовать будущие поколения своей волей и словом. Уговорено, что как только он отложит в сторону кисть, и если дух не покинет тело вместе со словом, старший сын закончит агонию отца.       — Сума, старый ты подлец. Ушёл, чтобы не встретиться со мной в последнем бою? Трус. Скоро увидимся и тогда выясним, кто лучший воин.       С последним словом клинок вошёл в плоть. Дыхание скомкалось в горле, хрипом вышло из трясущихся губ. Рука рванула от левого бока к правому, замерла на удар сердца. Сил Кано хватило на следующий удар от диафрагмы до пупка. Он сгорбился, истекая кровью и нечистотами, захрипел натужно.       Сугуру возвёл глаза в небо.       Несколько моментов агонии Кано ещё пытался дотянуться пальцами до дощечки, но замах катаны с плеча ровно рассёк шею и отделил голову от тела. Кровь с лезвия плевком ляпнула на щеку Таджимы. Сугуру изогнул бровь в ответ на удивлённый взгляд:       — Чего?       — Он ведь не написал.       — По-твоему мало сказал за жизнь? Я избавил папеньку от страданий, чтобы никто не видел искажённое болью лицо. Так, кажется, написано? Как по мне — хочешь сдохнуть красиво — сдохни быстро.       Таджима усмехнулся. И, как и думал советник Ву, тело Кано стало его задачей.       После погребения, когда нарядная весна осыпала поцелуями лепестков землю, Таджима женился.       Ранняя оттепель пробирает лёгкие холодом. Покрытая талой водой энгава кусает ступни. Глубокий вдох и медленный выдох. По спине тряхнулся густой хвост. Хорошо, и пора задумываться о будущем. Ему двадцать один, он почти старик — тело скоро начнём подводить. Быстро сгорает молодость, а вместе с ней и силы бороться. Значение сейчас имею только потомки и цель — лично научить сына пользоваться кунаем. Каждый будущий отец думает об этом, не каждому удаётся.       Пока клан празднует, Сугуру приволок низкий стол. Поставил письменные принадлежности и весомо шлепнул на крышку стола пачку бумаг. Срочное письмо от даймё с запросом о состоянии уважаемого Ашины-сохея не дало жениху придаваться веселью, и ответить на него нужно так, чтобы не послать правителя в недостойное место. Невеста осталась на попечение брату и подругам. Мидзуэ вымученно улыбается, молча пьёт из отёко горькую участь жены шиноби.       Таджима одарил брата ворчливым взглядом, от чего Сугуру лишь растянулся в белозубой лыбе. Уже у выхода он обернулся:       — Развлеку Мидзуэ-химе разговорами, пока ты тут… — он красноречиво окинул бумаги на столе, — главенствуешь. Не против?       — А ты сделаешь что-то, против чего я могу быть против?       Сугуру усмехнулся и задвинул сёдзи.       Обыденная рутина сладко оскалилась тягомотиной бесконечных решений. Узушио — первое в списке неотложных дел. Хоть имя Ашины и встаёт блевотным комом в горле, а выяснить до конца обстоятельства пропажи принца необходимо. Ещё необходимей выяснить, кто именно напал на отряд Сенджу. Совсем не грезится ближайшее время встревать в очередную заваруху с живоглотами.       Яманака стеснительно стоят следующими. Ворованный шаринган нужно вернуть, выяснить, чего конкретно менталисты добиваются, ведь не для овладения лисом они крали додзюцу. Заодно и охоту выбить красть чужое.       Свиток лиса Кано сжёг. Известие об этом облетело все заинтересованные кланы. Таджима усмехается. Свиток на шарингане, переписан и заныкан так, что потеряй он память — никогда не найдёт. Последняя деталь призыва биджуу осела близ города Куросаки в маленьком посёлке. Её приютили местные крестьяне. Для работы в поле достаточно осязания. Печать на её мизинце незаметна, чакрой не отслеживаема и не сбоит. Найти девку можно в любое подходящее время.       Всё под контролем.       Таджима выдыхает, берёт письмо и, перечитав в очередной раз, отсеивает прямолинейные выражения, которыми ответил бы. Затем окунает кисть в чернила и принимается изливать ответное письмо настоящим соловьём, аж сам диву даётся.       Первое, из неотложных вскоре стало причиной покинуть селение лично. Таджима застал Ашину в бреду, сукровице и смраде болезни. Несколько дней дорогого союзника потчевали обещаниями, пока терпению не настал конец. Асахи добился разрешения сопроводить главу Учих к старшему брату для личного разговора.       — Ашина-сохей понесёт заслуженное наказание, — уверял бегущий рядом старый монах, едва поспевая за размашистым шагом Таджимы. — Он, конечно, взял на себя слишком много, отправив принца в храм Горностая, но совет просит снисхождения. Таджима-сама!       Таджима криво усмехнулся, удачно спрятав сарказм за чёлкой. Не о том беспокоятся Узумаки. Плевать, кого, куда и для чего уволок их бестолковый наследник — значение, в их гонке имел только лис. По всей очевидности, никто о свитке не знает. Ни Рёске, ни Ашина не спешили обсуждать вопросы власти над биджуу с соклановцами. Асахи законно возглавит Узумаки, даже диверсии не нужно. А всё потому, что старший наследник в глазах всего клана пал ниже некуда. Асахи женится по осени, и долгие годы правления Учихи ему с радостью обеспечат. Девчонка Учиха — жена законная, переберётся под крышу супруга. Ловкая, хитрая куноичи, которая ни к мужу не подпустит, ни важной информации не прослушает.       — Таджима-сама! — взмолился ворох тряпок и напомнил о том, что бежит следом. Старые ноги заплетаются, балахоном песок за собой подметает. Таджима остановился.       — Мне пришлось заниматься делами вашего клана. Лично, — подыграл он неосведомлённости сохея. — Мне. Пришлось. Отдать принца! Сенджу, мать вашу, не кому-то!       — Таджима-сама, — старик бухнулся на колени, упал лбом в пол — спонтанный гогот затерялся у Таджимы в груди. — Мы накажем… Мы…       — Хорошо, Чочоги-сохей, — снисходительно разрешил поверить Таджима в добросердечие Учихи. — Я не стану преследовать Ашину по вопросу стычки с Сенджу и подставы моего клана под гнев даймё. Но при одном условии, — он выждал театральную паузу, нагнетая обстановку неизбежности его решения и возможности оставить ублюдка Ашину живым. — Я категорически против, чтобы Ашина-сохей отбывал наказание в Узушио!       Он так чётко поставил точку в неопровержимости решения, что едва сам себе не поверил. Для остального клана, Ашина совершил непростительный поступок — ослушался, увёл принца и подверг его смертельной опасности — совпали же звёзды, что Таджима-сама прогуливался в том же леску, здоровьице лечил, нашёл бедолагу принца и вернул в любящие объятия отца. Только за одно это, Ашине грозит смертная казнь. Поставив под удар принца, мало того что втянул союзников в разборки — хуже — столкнул лбами интересы Учих и Сенджу, а вот этого Таджима-сама ему не простит. Пусть так и продолжают думать. Шаринган нужен Узумаки, фуин и тайные знания, в том числе о лисе — Учихам. Стоит того, чтобы состроить из себя всепрощающее создание. Если не повезёт, Ашина пробудет остаток дней где-нибудь у Рикудо на рогах*, повезёт — не доберётся до места ссылки.       Чочоги-сохей благодарно выскользнул, пока решение не обернулось вспять, и не стариканским бегом унёс пятки подальше.       Остаток пути прошёл в размышлениях и тишине. От высоких потолков, вычурно украшенных узорами стилизованных цветов, звуки отскакивают словно бусины, а далёкий стон растворяется меж щербин. Охрана впустила без слов. Рядом с Ашиной неотступно дежурят по двое ирьёнинов. Рана размером с кулак опоясана кругами символов. Внутренности кровоточат снаружи. Который месяц он борется с техникой, но улучшений не прогнозируют. Мощнейшие печати лишь купируют распад тканей; края кожи осыпаются белым, откусывая от живого куски — излечению не поддаётся. Удивительно, после стольких дней агонии Ашина жив, и достаточно хорошо соображает. Узумаки всегда славились жизненными силами.       Таджима не жалеет его — собаке собачья смерть. Беспокойство вызывает лишь активность Кагуя. Ашина смолчал о том, кто напал, но ранение краснее слов. Единицы из сумасшедшего клана способны использовать настолько сложную технику. Масааки-сенсей поведал, что в войну приходился один такой на тысячу и, очевидно, Ашине не повезло оказаться не в том месте, не в то время. Как после этого не поверить в судьбу.       Ашина отхаркнул кровь, даже не попытался приветствовать союзника. Таджима изогнул губы, оглядел с головы до ног, и наклонился к его уху так, чтобы никто кроме не услышал:       — Разойдёмся краем, Ашина. Ты перестанешь претендовать на свиток, а я закрою глаза, что восемь лет твоей инициативой в храме прячется беглянка Сенджу с мелким пиздюком. Я даже оставлю их живыми. Промолчу, что, нарушаешь договорённости, заключённые нашими прадедами — Чочого-сохей так за тебя расстарался — аж на слезу пробило. Забуду, что позорно бежал, когда людоеды Кагуя взяли тебя за задницу. Ещё раз заикнёшься о разладе союза, я не Кано, и методы у меня — другие, даже если силой придётся доказать, на что ты имеешь право, а на что нет.       Ашина заскрипел зубами.       — Что ж, полагаю, мы пришли к единому, — Ашина нехорошо ухмыльнулся. — Вас, верных союзников, прошу охранять меня лично, пока я выздоравливаю, чтобы никому, в том числе и моему дорогому младшему брату в голову не пришло подвергнуть моё законное право наследовать клан сомнению. Пока я нахожусь под охраной — я не умру, верно? В противном случае совет клана поднимет вопрос о сговоре с целью устранения.       Таджима растёкся улыбкой, прикрыл глаза на мгновение. Последний укус забитой в угол шавки ничего не изменит.       — Разумеется.

***

      Суйрен оказалась пуста. Воля свыше, стечение обстоятельств, проказы недобрых духов или завистливый взгляд, а может, оттого что первый раз не всегда удачен, но доброй вести не услышано. Очередная луна зло посмеялась, напомнив, что чрево её по-прежнему пустует. Словно точка в ожиданиях.       Она сравнительно быстро вновь оказалась в постели мужа, вновь, сомкнув губы, пережила чёткий ритм последовательных движений. Сдержанный выдох и плодовитая влага завершили очередной эпизод супружеского долга. Она накидывает юкату и оставляет его отдыхать. Несколько минут физической нагрузки в его состоянии — трудное бремя. Остаток ночи в одиночестве и раздумьях. Кто она для него? Станет ли больше любима или ближе, когда родит наследника? Второй месяц зимы сделает её на год старше и отсутствие в очередной год живота не пройдёт мимо любопытных глаз женщин селения. Стара для Буцумы-сама, родить не может — слышаться ей приближающиеся пересуды за спиной. Время сыпется, как сухой песок, отмеряя ей время молодости на рождение наследника. Что бывает с теми, кого считают старыми, Суйрен видела. Она запрещает мыслям прятаться в тёмных переулках её страхов, но с каждой неудачной попыткой всё очевиднее проявляется неспособность зачать.       Первое, о чём, очнувшись, спросил супруг — что с селением, убедившись, что никакой лис не повалялся на трупах Сенджу, приложил — какого ёкая она не в селение?       Наказание, спряталось за заботой о жизни, последовало немедленно и неотступно.       Суйрен скользнула взглядом на тень у стены, в это время суток лёгшую наискось по татами. К ней приставили охранника. Буцума приказал найти подходящего человека, за верность которого беспокоиться не придётся. До-сан со всей ответственностью подобрал для неё такого. Во рвении его защитить Суйрен, сквозняком свистит желание оградить от белой подопечного, потому Сабуро сидит у стены и пилит её тяжёлым взглядом. Вот уж кто не выпустит и не попадётся ни на одну уловку Акане так это — он. Суйрен пыталась вернуться в Горностая, но какими бы хитростями не пользовалась, Сабуро непременно возникал на пути неприступным куском скалы. Не простит он ей утопленное на дне бочки достоинство. Бочка, к слову, у совета стоит. Большая, воды по кромку. Советники косятся на неё, но против воли главы клана сказать не могут. Суйрен пользоваться ею не приходилось — указания выполняются чётко и вовремя.       Сабуро, как кандидат, прошёл все до единой проверки. Вывернули мужику сознание, но До-сан доказал, что к отравлению Суйрен его ученик не имеет отношения. Кто пытался — вопрос всё так же открытый.       Напротив, за соседним столиком ёжится от холода советник Сумай. Пожалуй, единственное его достоинство — каллиграфия. Никчёмный, трусоватый старикашка, но переписать письмо для даймё вполне способен. Суйрен улыбнулась про себя. Попался Сумай банально и до нельзя глупо. Заводь, где женщины стирают грязные тряпки, что стала местом чаепития с Акане, открыла секреты старейшин. Сумай навещал Уцуву в пещере, расставлял печати, поящие предателя чакрой. Там-то он и попался. Лоб разбил о пол, визжа, что не предавал, просто друга жалко, умолял не говорить Буцуме. Она не стала расспрашивать подробностей, чтобы Сумая не хватил припадок, потребовала вернуть весь запас риса, что бунтари украли у клана. Сидит теперь, понимает, что крючок в гландах запутался, не спрыгнешь, ведь любая провинность поставит точку в его судьбе чёрной тушью, белой рукой.       Уцува, как прежде в пещере. Как прежде — жив. И у Суйрен не хватает смелости навестить старейшину.       Жизнь в селении заметно улучшилась. Голод отступил, Буцуме незачем волноваться. Возложенные на неё обязанности выполняются. Люди кланяются чуть вежливей, чуть добрее разговоры за спиной, и любая разумная просьба выполняется по средствам.       Письмо для даймё аккуратно легло в сторону просыхать. Поздравление с помолвкой старшего сына, осталось лишь трёхлетней невесте достигнуть вменяемого для замужества возраста.       Сайго-сама оправился от случившегося. Из Горностая его забрала делегация Узумаки во главе с Асахи-сохеем. Принц, ныне послушник, пребывает в месте предписания для богатых господ — храм Древа в Узушио. Рядом с раненным оставили двоих фуин-ирьёнинов, и Буцуме стало значительно легче.       Онрё-сан вскоре поделился радостью — Буцума начал подниматься, за тренировки взялся. До-сан помогает — аки ревнивая квочка вокруг бегает, не натужится ли малыш — бесценная черта её учителя снимать даже с самой страшной ситуации налёт ужаса. До-сан следит за равномерностью нагрузок, знает же — перестарается. Чуть лучше стало, уже в селение рвётся, останавливает лишь не форма и не твёрдая походка.       Суйрен вздыхает, окидывает взглядом тень Сабуро, сгорбленного Сумая и продолжает ждать. Мужа, надежды. Дитя.

***

      Исойо много слышал о старике. Исойо много раз размышлял о его поступках. Исойо не знает его прошлого, но благоговеет перед его опытом, и почему его зовут стариком вполне осознаёт. Мужчина в расцвете сил, наплевавший на отмеренный срок в тридцать, отрастил пушистый хвост из четвёртого десятка, за который его и кличут стариком. Таджима-сама не отправил бы на обучение к человеку ненадёжному.       Исойо свято верил.       Таверну недалеко от города Куросаки, найти не трудно. Сочный запах маринованного с луком и специями мяса, жаренного на дыму, безошибочно ведёт в нужное место. Специфическая кухня беглых мастеров, которые немалым пятнадцать лет назад обосновались в Куросаки, но предприятие не прижилось. За городом, где налогов почти нет, есть перекрёсток границ двух стран, кусок земли размером с небольшую деревушку, который так и не смогли поделить, и оставили нейтральной. Тут сколотили таверну, позднее ставшую крайне популярной у путников и лиц особого круга, за то, что хозяева умеют держать язык в правильном положении. Старику приходится пользоваться такими общественными местами. Когда Исойо несмело переступил порог таверны, он кивком приказал подойти, сесть напротив. Из-под капюшона окинул цепким взглядом:       — Отнёс?       — Хай.       Старик хряпнул саке, утёр рукавом рот. Выглядит он неряшливо, одет в старьё, которые вот-вот и разлетятся прахом. Расхлябанное брюшко, засаленные волосы, залысина почти до затылка, где вольготно устроились с десяток разрозненных волосин — к слову аккуратно уложенных. Бинтуронг на шее устроился сродни воротнику, с тем отличием, что лениво зевает от скучных разговоров.       Никто и никогда не видел старика Ооту без хенге. Внешность его одним Ками ведома, так же, как и имя. Таджима-сама доверяет ему больше, чем кому-либо. В большинстве планов старик играет важную роль, советует, поставляет информацию. Внедрение шпиона во вражеский тыл занимает десятки лет. Удачливые живут и процветают. Не слишком — давно пополнили коллекцию шинигами. Исойо не до конца ещё разобрался в тонкостях работы, но определённо выявил двуличную душонку старика.       — Как встретили?       — Молча. Забрали и ушли.       — Что-то заподозрили?       — Нет.       — Иначе ты бы тут не сидел, — закончил за него старик. — Тогда трясёшься чего?       Исойо сжал кулаки.       — Это предательство, — тихо, со всей яростью прошипел он. — Таджима-сама верит тебе! А ты!       Старик воткнул в него глаза, перебрал позвонки взглядом.       — Хе-хе, отважный какой. Не боишься даже из-за стола не выйти?       Когда Хаято притащил записку, старик немедля повёл его к селению не клановых. Там они поймали парнишку лет одиннадцати. Исойо по ночам до сих пор слышит его крик. Мальчишка в руках дёрнулся и затих, будто уснул. Старик моментально подметил, что подручный к жестокости реальной жизни шиноби не привык. Пацан, которому едва тринадцать, не вылезавший за пределы селения без сопровождения, не мог и представить, что бесцеремонно вырванный глаз выскальзывает из оправы легко и почти поэтично.       — Хе-хе, на вот. Держи крепко.       Еще тёплый шаринган лёг в ладонь. Исойо удержал в себе сознание на одной лишь чакре.       — Хорошо, что ко мне попал, — порадовался за двоих старик. — Научу, если не дурак. Перестань трястись, не девка же.       — Хай, — выдохнул Исойо и сполз на землю.       Паренька старик подкинул в селение за сутки до начала осады. Они наблюдали, как Таджима-сама проник в селение с противоположной стороны леса, там, куда ни Уруми, ни Шинго не сунулись, потому что нет смысла ставить ловушки.       На глупые, не шинобьи совсем отговорки, что не готов к Яманака бежать с зажатым в ладони шаринганом и писком — а если мне не поверят, старик рыкнул: будь убедителен, и пинка в зад всучил для скорости. Летел Исойо, себя не помня от страха. За сутки преодолел расстояние и отдал шаринган менталистам. Позже, отдышавшись и отвалявшись, до него дошёл смысл сделанного. Таджима-сама, возложил на Исойо надежды. Когда как никто не видел в нём ни шиноби, ни мужчину, он принял в личную, самую доверенную группу, и коварно предан им же. Исойо сначала хотел убиться — силы духа не хватило. Сугуру-сама поржал бы — откуда в дистрофике дух. Затем попытался отследить шаринган и вернуть, но Яманака ему не по зубам оказались. Последним выходом видится прикончить старика и рассказать всё Таджиме-сама, но поджилки, чтобы не называли поджилками, трясутся во всём Исойо.       — Так беги к своему тайчо, — наклонился к столешнице старик, язвительная ухмылка во все зубы оголила лживый оскал предательства. — Расскажи обо мне. Посмотрю, как долго в своём уме продержишься.