Фиалка

      Время спешит жить. Таджима сводит отчёты и концы с концами. Первая зима под его главенством вышла тяжкой, десять голодных ртов пусть не критично, но весомо поджали припасы. По весне он повторно разменял третий десяток, и, родив сына, отметился, как мужчина.       В первую брачную ночь пришлось чутка опешить, когда молодая супруга залпом осушила отёко, скинула свадебный наряд и с ходу встала в коленно-локтевую. На ошарашенный взгляд Мидзуэ ответила по-простому: так удобнее всего лишаться невинности. Таджима не нашёл ничего лучше, чем приобщиться к клановым традициям жены. Долго ждать не пришлось, в конце лета молодожён настигло счастливое известие. Срок минул. Сакура просыпалась бесшумным танцем, Таджима остался полюбоваться. Кружит лепесток в отёко — край его темнеет от саке. Среди измученный женских стонов он ищет плач младенца. Когда из домика вышла старейшина, с улыбкой низко поклонилась, под сердцем его трепетно сжалось. Мидзуэ благополучно разрешилась.       Отец — вселенная для мальчика, и он будет вселенной, такой же обширной, как его отец для него самого. Научит всему, только бы успеть. Таджима ещё не знает, трудно ли быть отцом. Ему в радость младенческая мягкость крохотных пальчиков, громкий ночной плач, что застаёт за очередной кипой бумаг. Гордо именуемый — сыном, пацан увесисто ложится в руки каждую свободную минуту, но вместе с первенцем пришли дурные вести.       У дороги объявился ёкай. По души смертных богачей, принёс с собой ужас и чёрные тени. Который раз выжившие твердят о седом пацане у обочины. Сидит с протянутой рукой, дрожит, плачет, как дитя, но когда добросердечный путник подаёт, бросается в свист. Со всех сторон налетают тени и рвут с живых мясо. Не щадят никого.       Так перешёптываются крестьяне. Таджима верит, что слухи превышают объем правды, по меньшей мере, раз в сто. Ударься он в суеверия, стал бы искать причину в проклятии, ведь ёкаи на пустом месте не заводятся.       На деле, полгода как среди шиноби плодятся слухи о группе асигару. Мелкие разбойники, воришки и игроки вдруг организовались в единую группу. Таджима не обратил бы пристального внимания, но их главарь замахнулся на влиятельные кланы. Не просто промышлять дорожными грабежами стали. Сначала это были мелкие торговцы, потом небольшие вооруженные группы, теперь же аппетиты возросли, и асигару полезли на шиноби. Куда им, с их-то немощными способностями, тем не менее, выловить их не могут.       Таджима размышлял на тему и свёл, и ёкая, и асигару к одному. Не похож бандит на заурядного дорожного духа. Не одноглазый хитотцуме, не безликий нопперабон, тем более не гигант микоси-нюдо. Мелкий пиздюк на приманке у банды головорезов не больше. Вынужден, потому что в брюхе пусто, а жить хочется. А то, что человечину жрут, так родичи Кагуя или о’ни дзигоку. И с теми, и с теми, вопросы решаются по-другому.       Если в слухах правда — вернулись Кагуя, дела плохи. Чокнутый на крови клан угрожает безмятежному правлению очередной войной. Таджиме лень воевать. У него пацан ползать научился, и в планы не входит пропустить его первый шаг, но когда в рабочий кабинет влетел взмыленный Сугуру, он понял, что сына на ночь не обнимет.       — Есть выживший. Долго не протянет. Не допрошен, — остановил он логичный вопрос. — Тебя ждут.       Маленькое помещение провоняло тухлым: нора лекаря, где кровь не смывают, а части тел гниют в углу.       — Пацан, — прохрипел мужчина, глотая кровь. — Тощий, с седыми волосами.       Из разорванной на боку раны плюхнул на простынь сгусток крови. Шансов нет.       — Голос тонкий, не ломался ещё. Мы к нему, а он в свист. Налетела толпа, человек пятнадцать, молодежь. Если среди них шиноби, то слабые…       — Ещё что?       — Имя… И оскал волчий… —  брызжа кровью в кулак, харкающий кашель, заставил его согнуться. Отдышавшись, уже на исходе голоса и последних искр в глазах, прошептал: — Каримата-а…       С протяжным выдохом мужчина скончался. Лекарь отрицательно качнул головой.       Таджима вышел из домика. Остановился на низком пороге. Мысли отправились на кромку горизонта, где ели острыми пиками крон втыкаются в небо.       — Голос не ломался, а яйца пудовые, — руки удобно устроились на груди. Недосказанность интуиции пылью поднялась в мыслях, такая же прозрачная и едва уловимая — не удрать сразу — задохнешься.       Ёкай ли, проклятье или дитя юки-онны, но группа набирает силу и наглеет.       — Каримата…