Фиалка

      — Куда ты торопишься, конеко? Отлежись. Раны затянулись, но если покинешь Сора-ку, восстанавливаться придётся долго.       Таджима натянул на плечо ткань дзюбана и медленно сел. Голову повело, комната пустилась в пляс. Кровопотеря и чакроистощение дружно гнут организм— давненько он не бывал в подобном состоянии. Неко-ирьёнины сутками сращивали сухожилия и внутренности, отдали все силы, чтобы поставить на ноги. Таджима благодарен с большим заделом на будущее, но непреодолимые обстоятельства вынуждают покинуть островок мира.       Некобаа поджала губы, глядя на его непослушные руки, и не сходящую синяками грудную клетку. Он провалялся бы под присмотром столько, сколько потребуется и не рисковал бы неудачным движением в тренировке воткнуть в сердце случайно отколовшийся осколок ребра. Сращивать кости предстоит многие недели, на чакре долго не протянешь. Первый же бой с Босеки прикончит, если конечно дело дойдёт до боя, и чистая ки не сложит пополам раньше.       Изломанный, больной, полноценно не дышит — вдох с хрипом, выдох с сипом и сукровицей, но Кано состояние сыновей не волнует. Особенно, когда на кону — лис. Срок задания вышел, а оболтусы его пропали. Если не подать весточку — предательство — малое, в чём обвинит.       — Не бережёшь себя.       Выдвинулись в путь на третий день первого месяца. Некобаа выдала каждому по комплекту тёплой одежды, девку замотала так, что килограммов в ней прибавилось на порядок больше. Береги девчонку — по плечу похлопала, и сопровождала несколько суток в пути. Подлечивала и ворчала. Старой кошке внезапно понадобились в Стране Мороза ингредиенты, да и не помешает «котяткам» её помощь. Шли медленно, не хуже гражданских, потому что техника перемещения добьёт больного надёжнее куная. Кана и Хаято бежали впереди на разведке. Благо не повстречались на пути ни шиноби, ни бандиты. Разошлись они у границы со Страной Рисовых Полей, территорией нейтральной, ни с кем не воюющей. Некобаа пожелала лёгкого пути и напомнила, что ждёт конеко Таджиму по осени — Земное Покаяние не шутки, но он лишь махнул рукой.       Страна Рисовых Полей раскинулась от края до края безмятежными зеркалами рисовых террас. Одинокие фигурки крестьян с мотыгами готовят землю к посеву. Разгар зимы, а солнце припекает — тот самый благословенный край, чьё удачное географическое положение дарит местным возможность круглогодично выращивать рис. О преимуществах и говорить не нужно. Задолго до рождения прадеда Таджимы за обладание мирной территорией столкнулись интересы двух супердержав — Земли и Огня. Территория переходила то под один мон, то под другой. Вскоре в междоусобицу вмешался Ветер, как оказалось, вздумавший облагородить свой безжизненный кусок пустыни властью над благодатной страной. Как, впрочем, и Молния. Война длилась не меньшим — полвека. В результате, когда большая часть земель поросла трупами и пропиталась отнюдь не удобрениями, а вода в террасах затухла, Страна Рисовых Полей оказалась на грани гибели. И начался голод. Повсеместный. Те кланы, что выращивали пропитание на своей территории, безжалостно разграблялись. Дошло до того, что самому даймё пришлось считать зерна на тарелке. Народ в столицах поднял восстание.       Даймё Риса тогда предложил единственно правильный выход из ситуации: простым понятным матом выслал захватчиков за границы, объяснив, кому на пальцах, кому пинками — передохнем всем миром. Голодные, злые даймё, несущие огромные потери, рисковали сложиться не только полномочиями, ввиду бунта среди верных кланов шиноби, но и головой, ввиду озлобленности народа. Принять пришлось. Подписали договор о ненападении и принятии независимости Рисовых Полей. Войска покинули страну.       С тех пор и по сей день земледельцы занимаются возделыванием риса. Порядок охраняют отряды шиноби — каждой стране уделён кусок полей, с которых они покупают оговоренное количество риса и беспрепятственно вывозят за границу. Отдельным кланам власти разрешают покупать рис с нейтральных полей, никого не задирая. Нарушителя ждёт участь изгнанника и покупка необходимого для клана на ярмарке втридорога.       Путнику всегда найдётся приют и порция еды. И выдача подзатыльника, если что удумает.       Таджиме, напротив, мелькать на глазах больным нельзя. Шиноби в нём распознают мгновенно, как и в Сугуру. Зададут вопросы, за которые рука не дрогнет прирезать, а лишние сплетни вокруг его имени и принадлежности к клану не нужны. Рисом закупаться на ярмарке в Источниках — разоришься.       Рабочих аккуратно обогнули по границе, на приветствия — приветствовали, на вопросы отвечали с поклоном, на приглашения отдохнуть — вежливым отказом. А кто интересовался девкой, нагло врали — из плена спасли, не в себе бедняжка.       Остановились на отдых, когда Таджиму, наконец, добила одышка. Ветхая минка на окраине деревни, где пару лет точно никого не бывало, встретила открытыми сёдзи. Худая крыша прогнила от сырости и запустения — небо не по-зимнему светлое заглядывает в дыры сквозь обрывки серой соломы. Земляной пол порос жухлой травой, в углу у дальней стены когда-то находилась лежанка. По всей видимости, женская, потому что украшена бантом и в особенно ветреную погоду шелестит покрытая плесенью гирлянда цветов на канзаши. Предназначенное для девки место, она и заняла. Забилась в угол в своей любимой позе. Ни слова за весь путь не сказала, не пожаловалась и не попыталась удрать. Таджима отчасти понимает — никуда не денется, но тревожно ему. От чего-то.       Сугуру распечатал свитки с едой, заботливо подготовленные Некобой. Одеяло накинул на спину, и на возражения снова включил старшего брата. Не Таджиме спорить. Впрочем, и на заднице усидеть он ровно не смог — свиток подсумок натирает.       Таджима повертел его, оглядел до мелких трещин и шаринганом, и без. В руках ожившая история союза, словно время не властно над ним — покалывает ладони почтением. Свиток старый: пропитан нейтральной чакрой, бережно сохранил бумагу. Моны тех времён, когда у Водоворота было больше спиралей и тоньше линия, а Учих — круглее веер, без промежутка между разными по цвету частями. Всякий новый глава клана приносит новшества не только в политику.       По краям боковых наверший изящная резьба, покрытая особым составом. Металл не тронут коррозией и царапинами, лишь на тон изменился цвет в том месте, где свет отражался от поверхности — старики умели внести столь несущественную утончённость под груз понятия — реликвия.       Таджима сложил печати, и свиток открылся ровной линией края бумаги. Он не задумывался над содержанием — каллиграфия, рисунки, печати. Что конкретно должно быть написано о лисе, но точно уверен — не то, что увидел. Свиток развернулся в размах рук. Поверхность усеяна чёрными пятнами. В средней части ясно написано: в клане нет человека, кому подчинится Лис. И нарисован средний палец образца выдающихся живописцев суми-э. Таджима наяву прочувствовал как залипли на художестве глаза. Ступор. Мозг лихорадочно пытается покинуть череп, а челюсть всё ближе стремится к земле, и не нашлось ничего лучше, чем рассмеяться во всю абсурдность ситуации и больную грудь. Кашель, правда, не дал долго придаваться истерике, мигом сдавил переломанные рёбра, ударил в грудь и опасно близко приблизил подбородок к коленям.       — С-сука-а…       — Чего опять?       Он протянул свиток брату. Ствол дерева опёрся о Таджиму или наоборот, ему уже всё равно. На губах сукровица, лёгкие набиты жидкостью и лишь печать не даёт захлебнуться, а он уже обдумывает очередной вариант склеить ласты. Сугуру недолго изучал, фыркнул и вернул обратно.       — Ещё одна подделка?       — Нет, свиток настоящий, — Таджима помолчал, взвешивая за и против. — Просто у меня теперь нет выбора.       Девка — единственный источник информации. По крайней мере, пока жив хоть один представитель хранителей свитка, шанс вернуть лиса теплится.       — Ты не в норме. Сдохнешь ведь.       — Расскажи всем, что героически.       Таджима подошёл ближе, присел рядом. Девка съёжилась под пристальным взглядом, будто почувствовала участь, уготовленную собственным папашей. Свиток развернулся меж ними широкой неизбежностью чёрных пятен, как лента реки, что нужно преодолеть, чтобы быть рядом.       — Не вини отца, он сделал всё правильно.       Шаринган прошёлся мягкой болью по воспалённому глазу, остротой осел в барабанной перепонке. Большим и безымянным пальцем он сдавил ей виски и окунулся в сознание.       Темнота.       Таджима не сразу понял, что глаза открыты, просто в голове нет ни крупицы света. Темнота не лёгкая и гибкая, словно дым, а тёплая и липкая, как остывающая кровь. Шаг вперёд лёг под стопу зыбкой поверхностью, сродни болотной топи. Он старался не размахивать руками, ища опору и прощупывая перед собой пространство. Из ниоткуда, кажется, то и дело выныривают препятствия, ощутимо бьют по коленям, по торсу, иные в лоб, и так же молча уходят в никуда. Он остановился перевести дух, смахнул испарину и не на шутку удивился дрожанию рук. Сознание слепца — нигде — пробирает неосознанно.       По правде говоря, техника не дожата — времени не хватает. Попался однажды в руки менталист Яманака. Конечно, не просто так, а в организованную ловушку. Таджима, после идиотского залёта под Шинтеншин, сильно увлёкся изучением их техник. Ну, и допытал его до сумасшествия. Перенос Сознания для Учихи техника чуждая настолько, что после голова от подушки не поднимается ни усилием мышц, ни усилием воли. Просто никак, будто Босеки срастил с землёй. Додзюцу сбоит, хоть глаза не открывай. Тем не менее, распознать и использовать Шинтеншин удалось. Конечно, с ограничениями, без всего разнообразия менталистов, пришлось поправлять под шаринган, гонять чакру задом наперёд, и валяться по двое-трое суток на полной пустоте в кейракукей, но оно того стоило. После изучения и проверки на довольно сильных соперниках, Таджима нашёл отличный способ добывать информацию из тех, кто по определению — не расколется. Даже с его способностями. Шинтеншин-шаринган в купе с катоном и закладкой отсроченного действия — коронный номер Шитуризенчи. Большинство рассказывают о нём так: труп встал и пошёл убивать. После него он и записал в легенды своё имя.       Названия у техники нет. Для себя окрестил — ковырялка, а для приличия в угоду будущим поколениям — техника ментального переноса сведений в свиток. На зрячих работает отменно, но на слепых обкатывать не приходилось.       Миновав бесконечную дорогу сквозь темноту, Таджима неподдельно обрадовался зареву на горизонте. С выдохом прочувствовал, как важно иногда увидеть свет. Мир вспыхнул, посерел, хлопья пепла спускаются на затянутую кровавыми разводами землю. Впереди три тории, чьи красные столбы, словно росчерки туши в бесцветии. У первых ворот, упёршись локтём в колено, сидит мужчина — типичный Учиха: острое лицо, миндалевидные глаза, чёрные волосы. Ничем не отличается от большинства, и вряд ли в толпе таких же, неопытный глаз найдёт подвох, но Таджима точно знает, кто это.       — Не думал увидеть тебя так скоро, Шитуризенчи.       — Малевал в свитке непотребности и не думал? Не сходится, Има.       Не то, чтобы Таджима не ожидал найти остатки чакры отца в голове дочери, скорее, он не рассчитывал обнаружить изобретательно выложенную ловушку. Мираж, какой видится в пустыни Ветра. Изолированная чакрой иллюзия, в реальности вряд ли осознаваемая, разве что через сны, и то не факт. Завязана ведь на додзюцу, и судя по количеству торий — открытие на третьем томое. Девка, если память ему не изменяет, глаз лишилась на первом. Окружение и есть те самые чёрные пятна свитка: тории, зарево, кусты и пепел пропитаны чакрой — ничто иное, как информация, переложенная на образы и завязанная на шаринган. Что имелось в виду, когда создавалась в сознании картинка, поймёт лишь его дочь. На то и расчёт. Уж как он исхитрился использовать столь сложную технику с его-то способностями, Таджима разобрал бы детально, да незадача — как обычно времени не хватает.       Таджима не может похвастаться долгим знакомством, но хорошо знает его дом. Има оказался первым, кто вытащил его из замеса с Сенджу на границе леса. В то дежурство нии-сан Симчей взял обоих младших на рядовую разведку вражеской территории. Сбор информации, пара трупов — обыденный день, пока отряд не наткнулся на Босеки. Честно говоря, техника Земного Покаяния — цветочки по сравнению с Четвёртым Погребением. Таджима предложил бежать, Симчей отказался — я не бегу от врагов, сказал он — тем более сопливых Сенджу. Долго потом снились его крики.       Сам бой Таджима почти не помнит. Босеки рухнул куда-то в канаву, а сам — так и остался висеть на его катане.       Има нашёл их раньше отряда Кано. Запах трав, рассечённая до кости подмышка, Сугуру с пробитой головой на соседнем футоне, и такая непохожая на Учиху белокурая девчонка с ядовитыми голубыми глазищами, но не от цвета, а от ненависти. Он не стал отмахиваться от попутных потоков чакры — воспоминаний, по ощущениям — самого Имы.       Има не был вхож в состав элиты клана. Не имел запаса чакры, достойной эволюции шарингана, ни смелости или изворотливости ума. Способности, как шиноби закончились на первом томое. Обычный Учиха, работяга, мясо на поле боя, но клан со всеми выскочками, высокомерными рожами, жестокими подколками и естественным отбором, он очень любил. Гордился веером на спине, мечтал отдать жизнь в бою, как любой мужчина. Не срослось. Сенсеи в раннем детстве углядели в нём силы ниже средней куноичи и отправили в запас. Ему светила жизнь полная повседневной рутины, а сражения — разве что с белками за полянку грибов.       Пока в его жизни не стряслась любовь. Учиха Азами прекрасная со всех сторон куноичи, но взялась будто из воздуха, и сразу же — после обнаружения лиса и нападения Кагуя. Кано, естественно, озадачился, вопросы начал задавать, а Има взбрыкнул.       Он так сильно любил её, что покинул клан. Первой родилась белокурая дочь, наследница и гордость матери. Азами не хотела второго ребенка. И третьего тоже. Когда Има взял на руки младшую дочь, он понял, насколько велика разница в крови Сенджу и Учих. Для него не осталось вопросов — Азами нужен свиток, иначе с чего бы Сенджу расщедрились на персональную шпионку для Учихи способностями и красотой никуда. Двадцать лет они притворялись семьёй. Има следил за женой вплоть до цвета шнурка, который она покупала на столичном рынке, ведь любая деталь может быть сигналом. Не учёл он лишь одного — шнурок не для себя, а для дочери. Когда вся суть добралась до осознания и пришла пора передать свиток старшей, Има пошёл на попятную. Сузуран ясно дала понять, какому клану предана душой, но что страшнее — телом. Има стал готовиться. Обучал младших впопыхах. Всего полгода, и выпорхнули птенчики из гнезда необтёртыми неопытнышами. Напоследок Има показал младшей лиса, расставил хитроумные триггеры. Никто не доберётся до свитка, а если младшая погибнет — клан потеряет биджуу.       На селение Учих напали ночью, тропами егерей. Сузуран погибла от стрелы, выпущенной его рукой. Азами узнав о смерти дочери, сиганула с обрыва. Учихи, скорые на расправу — Има лишь успел спрятать младших дочек.       — Я полагаю, ты сюда не поболтать пришёл.       — Мне нужны ответы.       — Ты их не получишь, — вздохнул Има. — И совсем не потому, что я не могу тебе их дать. Почему вам, правящим, нужно обладать тем, чем обладать нельзя. Ты не наследник. Извини, малец.       — Лис принадлежит клану.       — Лис не принадлежит никому. Он свободен. И свободным останется. Ни ты, ни те, кто после тебя не получат его.       Танто лезвием облизал ножны. Има лишь скептично улыбнулся:       — Чего мне, мертвецу, бояться.       — Есть чего, — хрипнул Таджима, наклонившись к его уху. — Твоя дочь слепа.       Удивление на миг в глазах оборвалось точным росчерком лезвия. Има бесшумно развеялся. Отголоски его чакры исчезли, словно дым в морозном воздухе.       Таджима сложил печати и активировал технику. Мир содрогнулся. Ладонь вспыхнула катоном и безмятежный поток информации потёк обратно в свиток, минуя сознание. Никто из шиноби не пережил технику. Никто и не старался оставить их в живых. Короткие эпизоды жизни сгорали вместе с информацией под катоном. Он не старался залатать воспоминания или грубые бреши вмешательства. Извлечение информации ментально, всегда смерть мозга от кровоизлияния. А перед этим — сумасшествие, потому что сознание пытается подменить само себя. Оправдаться. Ничего с этим не сделать. Во всяком случае, Таджима не заморачивается над сохранностью жизни врага.       Сначала исчезли тории, затем окружение, и в конце погас каскад на горизонте. Таджима тяжко дыша, огляделся. Возможно, во всём виновата темнота, но он не чувствует изменение сознания. Может тому причина изолированность чакроинформации от её сознания, может в другом — отце. А может, потому что Учиха, и для её мозга вмешательство родственной чакры шаригана не смертельно. Техника однозначно требует испытания внутри клана. Кретинов с каждым годом всё больше и больше — нужны же они для чего-то.       Таджима растянул в сознании закладку. Укрепил, ловушками и мощной печатью. Если девка выживет и вздумает однажды воскресить остатки чакры отца, печать не позволит узнать спрятанную некогда информацию.       Девка, наверняка, ещё ни раз пригодится, жаль, если мозг её вытечет через нос. Почему-то ему подумалось в последний момент, как если бы поздно схватил конец выскользнувшей верёвки, не удержался и упал — сведения до конца не вычерпал.       И тьма всосала раньше, чем закончилась мысль.       Растолкала его рука Сугуру. Вместо черноты свиток проявился надписями и порядком печатей. Краткая инструкция: кровь, печати, шаринган, огромное количество чакры и лис тебе, дружище, в будку рядом с домом, если, конечно, силёнками не обделён. Ряд заканчивает крупный мон Узумаки, что не удивительно, ведь они наравне с Учихами создали технику призыва лиса. Так решил бы каждый. Таджима снова поверил, что он параноик, скользнул краем глаза на девку: расползлась на земле. Без сознания. Не удивлён. И снова темнота.       Таджима оказался на перепутье. Свиток в руках. Девка в плену. Как себе самому объяснить он пока не понимает — пусть интуиция, предчувствие, или ещё какое сложное слово, но спинной мозг чует, что связь между девкой и свитком крепка по-прежнему. Доказательств и мало-мальски убедительных доводов нет. Лишь ощущение.       Она бледной стала после техники, ни кровинки. Молчит, как обычно, но есть в молчании немота, словно и языка лишилась. Не ест, не пьёт, иногда Таджима проверяет, дышит ли вообще, и неизвестно — в своём ли уме. Ломаной полынью она притворилась, сухой, едва пахнущей — стебель хрупкий, лишь оболочка, а внутри пустота. Сломать легко. Но весной ранней первой голову поднимет, расцветёт букетами-зонтиками, заполнит горечью. И рвать её бесполезно.       Риск оправдан. Свиток найден, изучен и будет передан главе клана. Лис снова принадлежит Учихам.       Но когда он смотрит на неё, острота восприятия собственной интуиции режет мозг калёным лезвием.       Блять! Что же он оставил на границе кланов?! Что?!       Ему всё чаще кажется — с ней в селение нельзя.       Таджима яростно взъерошил волосы. Нет у него ответа, а девка не скажет.       На третий день пути, когда остановились отдохнуть и восполнить силы, к биваку пробралась мелкая шустрая крыса. Юркнула к девке и затихла. Таджима значения не придал, а зря. На рассвете снова отправились в путь. Девчонка шла своими ногами, сгорбленная, сломанная, бессмысленно шагала вперёд. И вдруг шуншином метнулась в сторону. Да так, что грязью едва не заляпала.       Братья переглянулись и уставились на крайне несуразную попытку сбежать. Кругом поля едва припорошены снегом, даже в сухой траве не спрячешься. Догнать её простым шагом — с пути не собьёшься.       Сугуру диву дался, и хотел пойти за ней, но Таджима схватил за рукав. Подсказывает ему левая пятка. Намекает.       — Стой.       В пятнадцати шагах девчонка с придыхом грохнулась. Поднялась кое-как и на бегу исчезла. Пространство схлопнулось за ней печатью обратного призыва.       Сугуру инстинктивно дёрнулся, но пальцы на ткани сжались сильней.       — К лучшему.       Сугуру отреагировал, как любой. За исключением непрекращающейся матерной поэзии, хотя именно её тень осела на ошарашенной физиономии. Но он лишь развёл руки в стороны, спрашивая: что за?! И сдержанно сквозь зубы, чтобы не наломать дров:       — Объяснишь?       Таджима выудил свиток из подсумка, разложил на земле. Мазнул кровью наискось, печати как заученные сложились в последовательность, под ладонью хлопнула чакра и техника пришла в движение. Замысловатые ленты плетений разбежались в стороны, очертились тремя кругами. Техника глотнула чакры и потухла.       Лис не огласил рёвом окрестности и не предстал во всей красе разъярённым сгустком невообразимой силы.       Таджима информативно посмотрел на Сугуру, без слов внося дезориентацию в мысли брата. Сложить концы с концами за один раз ему не удастся.       — Хочешь увидеть лиса посреди селения? — намекнул он сильно прозрачно. — Я — нет.       Он умолчал, что не знает, как работает свиток. Кано жаждет лиса и не остановиться перед угрозой истребления клана. Что такое сотни жизней, когда Учихе перспектива силы туманит голову. Единственное, в чём можно быть уверенным — лиса за монетку не призвать. Но… и это — но — растворилось в печати обратного призыва. Задание выполнено. Всё остальное — не его дело. Таджима ведь не глава клана.       Сугуру больше не заводил разговора о лисе, девке, и всём произошедшем. Короткое — ты знаешь, что делаешь, отгородило его от дальнейших вопросов.       Путь вьётся чередой неспешных шагов, коротких привалов, чтобы полежать и унять одышку, лекарствами, сменой бинтов. Шиноби пешком — смешнее не придумать, но лучше плохо идти, чем хорошо лежать.       Когда граница Огня возвысилась густым лесом чуть ближе горизонта, вдали показалась повозка. Затем донеслись истошные крики. Для Страны Рисовых Полей грабежи картина редкая, практически исключённая. Только приглядевшись, братья распознали принадлежность людей к клану. Не всякий бандит умеет оседлать лошадь.       — Таджима…       — Вижу. Обогни, я вперёд.       Под главарём гордо потряхивает гривой рыжий конь с мощными чёрными ногами и длинным хвостом. В породах Таджима не разбирается, но человека, занявшего спину блестящего от пота рыжего красавца, сложно не узнать и трудно позабыть — Удо, более известный, как глава коневодов. Путника он заметил издали, натянул предупреждающе тетиву стрелой, опущенной вниз. Выжидает. По этим двум особенностям Удо и узнаваем во всём мире даже если имени его не знают. Рыжий конь и небольшой с виду лук, с горделивым именем — Соген-но-Ро, в умелых руках несущий сокрушающую мощь. Лук этот учиховского происхождения, имеет уникальную конструкцию, разработанную специально для стрельбы с лошади. В Стране Огня безусловное лидерство в этом плане держит только один клан — Хагоромо.       Има был известен клану как егерь. Гораздо меньшее количество людей знают его как мастера луков. В отдалённой от селения минке, высоко над лесом, в горах, он мастерил потрясающее по функциональности оружие, которым, к слову, заинтересовались кланы кочевников со всех уголков Страны Огня. Союзные, как Хагоромо, планировали наладить поточное производство. Насмешили, а как же — хорошие луки и поточное производство совместимы лишь в планах Хагоромо, у которых, как известно, вместо мозга — навоз.       Луки, рассчитанные на шаринган легче, длиннее и хранят в композитных плечах мощь достойную избранных. Совсем недаром по сей день оружие Имы считается образцом высочайшего мастерства и наделяется умениями, которых, по сути — нет. Таджима слышал однажды, краем уха, о чёрном сингето далеко от Огня. Слухи и легенды настолько плотно облепили оружие, что некоторые, не задумываясь — верят. Людям свойственно наделять вещи несуществующим. На деле, необычность луку придаёт лишь понятие — последний. И принадлежит он даймё, название страны которой не выговорить с первого раза. Там обитают кланы, где большая часть населения так или иначе использует луки. Сингето — всего лишь подарок.       Из какого теста сляпаны Хагоромо известно многим в Огне, но из всего разнообразия описаний Таджима ограничился бы понятием — кочевники. Как большинство кланов, они покупают рис у местных земледельцев, и пустая причина не привела бы их в эти края. Удо, самолично, да чтобы бросил степь — вот уж диво дивное.       Лошади настороженно зафырчали, когда незнакомец подошёл ближе. Издали Таджима разглядел шестерых, одна из который девушка и ещё раз убедился в своей правоте — таскать на разборки химе могут только Хагоромо. Все смуглые от загара, черноволосые с отличительной клановой особенностью — светлыми глазами, почти такими же как у Хьюга, но с чётким зрачком. Девушка — миниатюрная, как положено представительнице клана — светлокожая, волны волос разбросаны по плечам — она поспешно уложила их, вытянулась стрункой. С опаской поглядывая на дорогу, натянула поводья и отвела лошадь за спины мужчин. Удо взмахом руки остановил резвых подручных, бросившихся было на путника.       — О-о! Учиха!       — Удо… — Таджима размеренно подошёл к обозу, попутно разглядывая несколько разрозненных трупов, красочно раскинувшихся в луже. — Кто это?       Мужчина спрыгнул с лошади. Вытер о штанину ладонь и протянул вперёд. Таджима ответил. Хагоромо странный клан — вместо поклона у них принято зачем-то жать руку.       — Фуума — гневно сплюнул Удо, прицельно попал в труп. — Сраный клан кузнечиков. Их стоило уничтожить только из-за ублюдочных техник. Скажи мне, друг, где это видано, чтобы мужик отращивал радужные крылышки и съёбывал, не вступив в бой!       — Ты усеял их трупами рис по причине нелюбви?       — Не-ет! Они заслужили моего гнева по другой причине.       — Рискуешь.       — Они не земледельцы, — Удо пальцем описал полукруг, указывая на территорию с рисовыми террасами. — Здешними землями владеют на правах госи*. Рисом торгуют, а сами руки к мотыге не приложили. Работяг используют.       — И ты решил восстановить справедливость?       — Я не такой сердечный, как ты. Мы покупали у этих ублюдков рис и защищали их поля во время посадки и сбора урожая. Всё было хорошо, но у них сменился глава, и последние года они повадились подсыпать в мешки мелкие камни. Последний — почти весь высыпали. И старик Хкё готов был это простить, если бы Фуума признали вину и понесли наказание. Так нет. Их глава пошёл в отказ, ещё и заявил, что мы обворовываем несчастных нищих торгашей дерьмовым рисом! Они, видите ли, с ярмарки зарабатывают больше. Потребовал снизить налоги. Какой наглец. Пришлось показать, кто не прав.       — Каждому своё.       — Сугуру, крыса ты трусливая, вылезай из засады, — гаркнул Удо, безошибочно повернувшись в его сторону. — Не трону я твой невинный круп.       — Кунай в брюхо захотел? — вышел Сугуру.       — Ха-ах, кунай! Да у меня член больше, чем твой кунай.       Удо и Сугуру на фоне кармической неприязни испытывают друг к другу сильную изжогу, да такую, что Удо с зачатия не катонщик готов плеваться огнём напропалую. Потому никто и не удивился, что они обменялись любезностями в виде летящих со свистом кунаев. Сугуру усмехнулся, поймал за остриё на уровне мочки. Ладонь за зря поцарапал.       — Извиняй, член в брюхо обещать не могу.       — Вот гнида-а. Таджима, сдался он тебе, а?       — Сдался, Удо, сдался.       Девушка соскользнула с лошади. Порхнула к Сугуру, осторожно взяла его руку. Рана небольшая, пересекающая ладонь вдоль, но кровь закапала с мизинца. Она вытянула из волос ленту. Волны цвета шоколада вновь рассыпались по плечам. Сугуру замер, вдохнул запах степи и скошенных трав.       У Хагоромо много женщин, а сильные Учихи подарят им крепких сыновей — гласит союзное соглашение.       Таджима резко нашёл горизонт интересным и задал Удо лишь один вопрос:       — Почему с тобой сестра?       Хагоромо стали союзниками с лёгкой руки Кано во времена нападения Кагуя. Когда через их земли попёрли полчища людоедов, Хагоромо попросили помощи и Учихи откликнулись. Не душевная чуткость и желание помочь соседу в трудной ситуации стали причиной поступка Кано, отнюдь. Осиротевшие земли, до боёв принадлежащие другим кланам, беспрепятственно слились с территорией Хагоромо.       Задолго до рождения мира, в тех горах обосновались огненные духи, позднее обретшие плоть и ставшие кланом Ямари. Тайный вход в их подземные пещеры как раз и находится на захваченной Хагоромо территории и располагается вглубь, во всю степь. Под землёй они обитают, потому что имеют вредную привычку воспламеняться. Любые сильные эмоции влияют на ки, а ки у них — чистейший катон, крайне нестабильный.       Ямари клан настолько древний, что помнит, с чего началась история большинства кланов — кладезь информации, бережно собранная под толщей земли. Ещё во времена создания ниндзюцу Ооцуцуки Индра взял в жёны женщину-духа Ямари. У пары родилась дочь — Инарэ, первая воплоти, сумевшая уместить в себе стихии отца и матери, лишив будущие поколения опасности воспламеняться. Она вышла замуж и родила тысячу сыновей. Кровь тех детей усилилась катоном, что позднее стал основной стихией новорождённого клана — первых Учих. Раз в три поколения Учихи чистят кровь с помощью Ямари, и остаются первородными много столетий. Те, кому не повезло хлебнуть чистой крови, и катонщики слабые, и додзюцу едва ли открывают.       Узнав о Ямари, глава Хагоромо углядел в этом выгоду, попытался диктовать Учихам условия. Кано окружил селение степников и готов был с удовольствием уложить остатки обнаглевшего клана в могилу, но вмешался бывший глава — старик Хкё. Он преклонился перед Учиха и дал клятву служить им и защищать Ямари. Учихи приняли капитуляцию.       После подписания соглашения, мнения в клане, разделились. Одни твердили, что Учихи нашли себе цепных псов, за обещание жизни готовых жопу рвать. Другие поддерживали Хкё — Хагоромо ослабли после войны, в клане осталось слишком много женщин, а мужчин — чуть. Да и кровная связь с шаринганом никогда лишней не будет. В контры встали сыновья Хкё — Могура и Удо. Могура, остался в меньшинстве и, как старший, возглавил клан. Удо же поддержал отца, ушёл со своими людьми в степи. Хрупкий союз интересен в первую очередь Хагоромо, для Учих он не представляет ценности. Удо давно сбился со счёта, сколько раз предотвращал покушение на Ямари подосланных братом диверсантов.       Не за горами тот момент, когда клан возглавит Таджима, и тем ценнее кровная связь с Учихами, и тем безнадежнее попытки растоптать договор. Удо тем же членом сделан, что и Могура, пусть и младший.       Удо продрал горло, смачно сплюнул под ноги. Подгреб Таджиму рукой, отводя в сторону и склонившись к его уху, произнес:       — Мутит что-то Могура-доно. Увез я Миздуэ от греха. Уж не знаю, что он задумал, но не нужно ей быть в клане. Ты ведь не против приютить бедняжку?       Мидзуэ неумело намотала на рану ленту. Сугуру не посмел коснуться её рук, чтобы остановить.       — Не стоило беспокоиться, Мидзуэ-химе. Это пустяк.       Она не ответила, заправляя концы ленты, задержалась на его руках:       — Какие сильные пальцы.       — Мидзуэ!       Удо резким кивком приказал вернуться на лошадь. Она подчинилась беспрекословно. Скрылась за спинами мужчин и затихла.       Сугуру одарил Удо тяжёлым взглядом. Сжал в ладони ленту. Сверху намотал кусок рвани. Его, как старшего женили на Ямари, а Таджиме, как младшему, отвечать за другой союз. И как будущий глава клана, мужчина и брат, он не может проявить неуважения и не закрыть глаза, что под шитыми рисунками мона Хагоромо, ковыля и полевых цветов, с такой заботой намотанной на руку ленты, всё же красная основа. Сопроводить гостью к селению его прямая обязанность:       — Мидзуэ-химе моя невеста, как я могу быть против.

***

      Сумире поймала себя на мысли — страх. Страх повсюду: клубится под кожей, разъедает разум, комкается в лёгких. Ей до коликов в пятках жутко слышать его голос. Запах можжевельника душит рассудок. Она даже готова сойти с ума, только бы не осознавать, что будет дальше. Он сказал: не вини отца, и коснулся её лба ослабшей рукой. Она не старалась контролировать дрожь. Её трясло как собаку, он спокоен, снова, задаёт вопросы, и она отвечает. И никак. Этого. Не изменить.       Чакра его закончилась и то, что рухнул он, как подкошенный, ничего не значит. Незачем обманываться: он всё равно притащит её в клан и продолжит. Пусть без глаз гендзюцу не помощник, но в богатом арсенале техник она не сомневается.       Темнота осиротела. Исчезло зарево и тёплое ощущение дома. Отец померк и перестал ей сниться. Даже у слепой он продолжает отнимать. Что за чудовище, этот Учиха Таджима. Сгусток ли страха, порождение ли демона? Нет, просто человек. Сумире привычно страшно. Привычно, потому что как бы не старалась — не бояться не выходит. Но как ни странно, страх стал ненавистной частью целого. Она вся состоит из пустоты, ненависти и страха. И всё это — Учиха Таджима. Она пытается, а он осаживает.       Сумире обхватила щиколотки, уткнулась лбом в колени. Которые сутки проклятья мешаются с молитвой. Он дышит с болью и пахнет кровью. Не чужой, а своей. Биение сердца тихое, чакра копится медленно. Она стала так тонко чувствовать его, что абстрагироваться не получается даже во сне. Он вздрагивает, и она вместе с ним. Ему больно и ей тоже. От этого противно, ведь не осталось от неё ничего своего — вытряс, вырвал и до краёв собой заполнил.       Ненавидит.       Абсолютно.       Когда по ногам вильнул пушистый хвост, Сумире испугалась. Юркий зверёк шмыгнул с бедра на плечо, зарылся в волосы и притаился. Холодный мокрый нос уткнулся в шею. Сумире вдруг вспомнила о принце. Кутаясь в собственные горести, она позабыла, что есть в жизни светлые моменты.       — Надеюсь, ты жив, Сайго, — шепнула она одними губами. — Будь здоров и счастлив.       Зверёк, будто услышал, отозвался. Он шумно дышит, щекотно нюхает за ухом, щеку лижет острым языком.       — Он убьёт меня. Не сегодня так завтра. Ни руками, так головой.       Сумире пальцем погладила мягкую шёрстку, усмехнулась иронично. Боль слетает с языка. Сама ли она говорит или и слова — его.       — Ты бежал бы отсюда. За мной следует сама смерть.       Зверёк громко пискнул, Сумире показалось — ругает её. Он спрыгнул, уцепился за ткань и потянул в сторону, будто зовёт пойти следом. Сумире пожала плечами. И пошла. Сделав несколько шагов, ступив на траву под хрустнувшим снегом, она вдруг поняла что идёт, и её не останавливают. Таджима не давит ки, удаляется и его дыхание, и его сердце. Тот, кто Сугуру, ублюдина отца казнившая, заметил первым. Сумире грохнулась, выбив из тела дыхание, подскочила, и окружающий мир исчез.       — Запрещаю.       Гадкий сон, красочный за долгое время — первый. Яркий, яркий, так будто обжигающее присутствие мужской ладони по-прежнему на груди. Онсен, больной Таджима, синяки и пьяный смрад, но хуже всего найти и понять, отчего внизу живота она стала такой скользкой. Стыд не отпустил. Рука его её взволновала, минуя разумную ненависть. Тело предательски ослабло под его взглядом, обласкалось о крепкие мышцы. Уши горят и щёки. Надругался над ней, просто присутствуя, просто говоря, просто — будучи живым       Стыдно до коликов в пустых глазницах. И больно. Душе.       — Не вижу смысла распаляться на никчёмность.       Сумире напряглась. Сон слетел. Голос рядом не принадлежит Учихам — вообще не принадлежит никому. Она прислушалась, настроилась на восприятие.       — О-ох. Слаба она. Не вынести ей твоей науки.       В ответ послышался знакомый писк. Сумире ушам не поверила — зверёк, что и на неё гневно пищал. Сумире нервно хихикнула. Грешно не подумать, что Таджима в очередной раз поймал её. Сначала Сора-ку, полный котов, ныне зверушка-прилипушка — что ещё привидится стукнутой Учихой голове.       Но на этом веселье закончилось. Незнакомец переливается многоголосьем, от низких нот играет словами до высоких. Звенит, как свора музыкантов. Страшнее, что не чакрой пахнет, но сила в нём есть. Тяжёлая, клубящаяся, земле родная. Не тот страх, что с Таджимой под руку ходит, а глубокий, едва осознаваемый ужас, такой, от которого цепенеет жизнь.       — Хай-хай, попробуй, но при условии…       — Кто ты?       — Очнулась?       За добродушной нотой улыбки скрыты личные помыслы. Не глазами это увидеть можно — услышать, почувствовать. Не по чакре прощупать, не поддаётся, краем осознания, тьмой по тьме.       — Моё имя Ёрга. И у меня сейчас нет на тебя времени. Тебе хотят помочь, а я сомневаюсь, что стоит. Достойна ли, горда ли, сильна?       Под ребром заколотилась злость, и неожиданно даже для себя, Сумире сжала кулаки и рявкнула:       — Хочешь помочь, так помогай!       — Хо-хо! Вот она — кровина-то учиховская. Сладкая, как сироп, огненная, как язык Ямари — плоть первых — слабенькая, а с зубками.       Незнакомец пощёлкал языком. Обошёл.       — Условие такое. Я знаю — ты дочь егеря. Вот, — в руке оказался зверёк, смирно задними лапками опустился на ладонь, передними чуть выше цепочки на запястье. — Скажи, кого держишь.       — И мне помогут?       — Помогут.       Сумире глубоко вдохнула. И размышлять не стала, что происходит и куда её занесло. Плыть по течению, очевидно, теперь её судьба. Зверёк фыркнул, ткнул носом в рукав. Некоторых зверей отличить друг от друга достаточно сложно, а если без глаз, да с крошечным опытом, то и вовсе — невозможно. Голова треугольная, с маленькими округлыми ушками, едва приподнятыми над макушкой, тупой нос, слегка раздвоенный. Тело длинное, гибкое, на коротких ногах. Сумире знаком зверёк, но Ёрга требует точности, а учитывая, что мальчики вдвое крупнее девочек, и один вид отличается от другого именно по размеру, задача осложняется в несколько раз.       Сумире закусила губу. Пальцы зарылись в шерсть и прошлись от хвоста к шее. Зверёк содрогнулся под ладонью, но не убежал. Мех густой, хвост длинный и уплотнённым кончиком.       — Это горностай, — Сумире протянула зверька обратно.       — Уверена?       — Да.       Незнакомец вздохнул, протяжно выдохнул.       — Что ж поделать с тобой. Забирай. Учись.       — Что?       — Разрешаю, Цуруги, твоя взяла, — словно и вопроса не задано, и в объяснениях не нуждаются.       — Фу-у-ух! Я думала, не справишься!       Зверёк шмыгнул по руке на плечо, расселся, как дома и принялся укладывать шёрстку.       — Ээ-э…       — Не делай так больше, — пискнула Цуруги. — Противно, жуть!       Сумире медленно втянула носом воздух, посчитала до трёх и выдохнула, так же медленно. Говорящие коты в Сора-ку тоже изначально мерещились отпрысками ёкаев и нездоровым рассудком. Хаято, каким бы гадким кошаком ни был, рассказал приватным вечером, под поглаживаниями и сытый рыбой, о призывных животных, коим сам и является. Говорил, что в мире таких много, и чтобы заслужить расположение нужно постараться. За милые глазки — ой, ха-ха-ха, прости дур-рёха, не со зла, мр-р — договор не подписывается. Сумире не сделала ничего. Не старалась даже искать, и в помыслах не видела рядом с собой призывного зверя. И откуда бы ему взяться. А уж помогать!       — Я брежу?       — Нет.       Голосок тонкий, пищащий — девичий — сказали бы о человеке.       — Цуруги?       — Хай. Это моё имя.       Зверёк ловко спрыгнул с плеча. Послышался хлопок распечатываемого свитка.       — Да очнись ты уже!       Сумире не поверила, когда маленькие лапки потянули её руку к земле. Пальцы коснулись шершавой бумаги, и она смекнула, что её просят подписать договор.       — Что я должна делать?       — Имя и подпись кровью. Все пять пальцев.       Когда отец призывал ворона, он надкусывал палец, складывал печати и касался земли. Она поступила так же — вывела, скорее всего, криво, имя — Учиха Сумире. Надавила сильнее — окунуть в кровь пальцы, и контролируя другой рукой, чтобы не по всему свитку, а кучно в одном месте, поставила отпечатки.       — Вот и славно.       Цуруги деловито запрыгнула на плечо, и, похоже, давно его облюбовала — под волосами тепло, ветер не дует и голос её доносится прямо в ухо — можно разговаривать, не привлекая внимания психиатров.       — Идём-идём, Ёрга-сама не любит непрошенных гостей.       Сумире поднялась, опираясь на каменную стену. Ноги затекли от неудобной позы, и понадобилось время побороть колики.       — Постой, — окликнуло многоголосье Ёрги, сходящее в заботливый женский голос. Она ли это или он не узнать по звуку. — Раз Цуруги за тебя так радеет, скажу кое-что. На твоей ноге печать слежения.       Сумире поджала пальцы на ногах. Хаято лизал их с большим удовольствием и некому, кроме этого жирного куска шерсти, поставить слежку по хозяйской указке. Поводок привязал, потому и догонять не стал, и нет в том вины серьёзного ранения.       — Кто бы это мог быть.       — Учиха Таджима.       — О-о, Шитуризенчи. Встретиться с…       — Слышала, — оборвала Сумире. — Как видишь — живая. В своём ли уме — не скажу. Животные со мной разговаривают.       Ёрга зазвенел смехом на разный лад.       — Что делать с печатью собираешься? Снять её нельзя — техника отменная.       Кисти коснулись невесомые пальцы, будто тень, холодные. В ладонь ответом на вопрос лёг продолговатый предмет. Сумире узнала родную чакру — кайкен, что отец хотел подарить. Оружие маленькое, ни для чего не пригодное, но возвращается с завидной регулярностью.       Уходя, она лопатками прочувствовала ледяную поступь взгляда в спину. Остановилась на выходе, куда потянула Цуруги, обернулась.       — Ты не принадлежишь этому миру, верно?       На мгновение воцарилась тишина.       — У тебя большое будущее как сенсора, — задумчиво зазвенели связки. Прищур хитрый почуялся в голосе. — Хочешь спросить? Задай один самый важный вопрос.       Сумире постояла на пороге, пустыми глазницами пялясь в сторону Ёрги.       — Так кто ты?       — Наблюдатель.       Сидя за стеной грязного идзакая, зажимая в зубах палку и собираясь с духом, чтобы одним движением отсечь печать вместе с мизинцем, Сумире почти воет от отчаянья. Она наивно грезила, что Сора-ку станет ей пристанищем, пусть под присмотром извращенца-Хаято, но судьба принуждает идти путём ненависти. Свобода достигается через лишения.       Звучный хруст хряща затерялся среди пьяного гомона. На пике боли она тонко завизжала, впиваясь в палку, до треснувшей между зубами древесины. В глазах потемнело, связки напряжённо захрипели, и потом студёным обдало спину. Кожу дорезала трясущимися руками. Цуруги отнесёт обрубок в уговоренное место. Пусть думает, что он хитёр.       Деревня осталась за спиной кровавой тропинкой смазанных капель, что всё ещё сочатся сквозь намотку. Она хромает, но идёт. На плече Цуруги указывает дорогу, и ветер треплет волосы. Цепочка на запястье давно натёрла рубец. Ей нужен лук и снова заняться кюдзюцу. Девчонка-огонёк из Сенджу говорила нужно найти мико по имени Йоко. Сумире не знает для чего — поможет ли или жизнь снова посмеётся над ней во всю глотку — просто есть цель.       Она хотела быть просто девочкой. Она хотела танцевать в лесу под пенье птиц. Детство закончилось вместе с отлетающей головой отца, юность — вместе с грязными руками Таджимы. Он вызывает в ней не только дикий страх и ярую ненависть, хуже осознать постыдную влагу меж ног от его прикосновений. Он смешивает то, что мешать нельзя. Глубоко забивает в душу своё присутствие. Не проходит это ни с годами, ни со смертью. Сколько бы ни было — его выскоблить нужно.       Сумире заревела бы, и стало бы легче, но она лишь криво скалится под навесом отросшей чёлки, и горько смеётся над собой. Стыд, страх и ненависть — грязное варево. Кто она, кем стала, сама, пока, не знает. Она впервые за долгое время слышит стук собственного сердца, считает время, и лишь надеется, что Учиха Таджима в полной мере понимает значение слова — война.