Фиалка

…укутывала в рисовую бумагу смерть для своих сыновей. Знала бы — удавила…

      Пьяный в дугу Ясугари в ярости покинул столик вшивого идзакая на окраине селения. Выскочил на улицу, дыша словно загнанная лошадь. Язвительные шуточки над честью самурая, почти прямые слова о провале задания и смех трусоватых гражданских кого угодно выведут из себя. Не потерпели они тогда неудачу, как сопливые юнцы, а в ловушку попали! Не признает ни один самурай, и ни один шиноби, что обхитрён нищим пацаном.       Ведомый алкоголем и горячим нравом, Ясугари растрепал настежь хантен*, оголил грудь и, набрав в лёгкие воздуха, заорал:       — Ха-а-а!!! Слышишь меня, Каримата?! Выходи, блядь, кто ты ни будь — баба или мужик, всё одно — выебу!       Эхо хлестнуло по верхушкам голых деревьев. Морозный туман растворил его в ближайшем подлеске прямо под призрачные ноги затаившегося слушателя.       Для шиноби набеги Кариматы — плевок в харю. Уходит незаметно, скользит в тенях ловко, оставляет лишь разорение и горе. Обнаглевшие от безнаказанности асигару бесконечными трупами и бабами изнасилованными попирают честь шиноби, марают имена выдающихся — по кошелькам бьёт, да по уважению. Остановить их пытались многие, но вскоре стало понятно, что в одиночку не справиться. Объединились — сорок лучших, устроили караван с казённым рисом через лес, место дикое — грабь не хочу, а сами в засаду сели.       — Ссыкло, бля-ять! Выходи, с-с-сука! — брызжа слюной, зло заорал Ясугари.       От тех сорока — он, и ещё пара с ним в живых остались.       На рассвете из полумрака явился белый дух. Всё как описывали — рука протянута, жалостливо еды просит. Ловушка захлопнулась. Чья — зализывая раны, поняли. А трупы там и поныне лежат, если зверьё не растащило. Никто не рискнул в тот лес сунуться. Ясугари, захлёбываясь кровью, собственными глазами наблюдал, как тварь клыкатая рис до последней крупинки собрала. Потерянный товар на выживших повесили — грех не напиться так, чтобы не помнить себя на утро. Всё потеряли из-за Кариматы. Месть через унижение пьяной голове кажется такой заманчивой.       — У меня денег хватит в шлюху тебя превратить! Ч-чо, с-сука, только лежащих добивать умеешь?!       Ясугари азартно усмехнулся, когда из-за деревьев мелькнул размазанный силуэт в тёмном одеянии. Медленно, бесшумно — призрак ли, ёкай, скорее — проклятие, неотступно идёт навстречу.       — Я тебя не боюсь…       И луна отразилась от заострённых зубов в криво изогнутом подобии улыбки.       Нашли Ясугари через неделю. Выглядел он неважно: ладно бы горло перерезано, так нет. Труп высохший, будто через пустыню шёл. На груди от ярёмной впадины до брюшины выжженная печать. А из печати в небо тянутся тонкие ветки, на концах распустившиеся зелёными лепестками. Посреди белого снега.       Много времени утекло с тех пор. Белый ворон сел на плечо.       — О-ого-о, далеко-о-о!        Рябой парнишка подставил ладонь козырьком, чтобы оградиться от раннего солнца, бьющего в глаза над густыми деревьями, но полёт стрелы, как ни старался, отследить не сумел. Ствол хрустнул у самой линии горизонта. В небо порхнули перепуганные птицы.       — Каримата-сама, вы великолепны!       Как легко звучит имя из уст несмышлёного пацана. Раннее утро обдаёт лёгким морозцем, щиплет нос. От красноты лицо его сделалось ещё более ущербным, хотя красоты ему, за тяжким трудом, и так не видать. Он даже не утруждался узнать, с какой конкретно целью его навязали в попутчики.       — Знаешь, почему ты пошёл со мной?       — Я ваш провожатый. Дорогу показать. Если нужно послание отправить — сбегаю.       Паренёк разницы не видит между таким же дружком, как сам, и духом у всех на устах. Близко подошёл, теплом обдал парного от пота тела, почухал подбородок сидящего на плече белого ворона.       — Краси-ивые глаза. Каримата-сама, а где вы его взяли? Он умеет записки носить?       Глаза его необычные: яркие с чётким контуром зрачка, каждое до единой волокно видно — совсем не такие как у белых — мутное марево разбавленной крови. Ворон недоверчиво кракнул, перебрал лапками по кожаному наплечнику.       — Идакарасу не гончий. Для этого есть чернь.       — Да-да, знаю.       — Говоришь: хорошо бегаешь?       — А-ага-а.       В натяжной тишине, паренёк продолжил поглаживать белые перья, игнорируя многозначительное молчание хозяина и недовольное несогласие питомца. Губы призрительно искривились, оголив кончики клыков. Грязными пальцами в белое не тычат.       — Великому Древу нужна всякая жизнь.       — О чём это вы, Каримата-сама?       Паренёк вдруг встрепенулся. Испуганно отступил на шаг. Почуял, наконец, неладное, ведь в попутчиках у Кариматы пятнадцать избранных и шинигами.       — У тебя шестьдесят ударов сердца.       Парнишка опешил.       — Беги.       — Но…       — Пятьдесят.       Он вскочил, ринулся в сторону шуншином. Стрела легла на тетиву, чакра стекла по пальцам к перу. Время вышло. Звонко взвизгнула струна. На грани слышимости парнишка сдавленно вскрикнул и осел в снег.       — Медленно…       Мерно захрустел снег под лёгкими варадзи, не оставляя ни следов, ни запаха, лишь белый привратник пустился кружить над тёплым телом.       Асигару — духи. Ходят невесомо.