Фиалка

      Буцума присел рядом с трупом, прощупал пульс на шее. Тёплая ещё, кровь не успела взяться коркой. Он огляделся: место проезжее, торговая дорога через много селений к самой столице. Найти здесь трупы труда не составит даже ребёнку, тем более, что прятали в спешке, закидали ветками и дёрном, и, скорее всего, так же спешно убили. Опознали сразу — жена и старшая дочь Сабуро. Меньше всего увидеть в качестве отравителей ожидали именно этих женщин. После истории с бочкой, любитель колотить домашних остерегается. Может, и лупит, но во всяком случае не на виду.       Буцума скинул прядь с лица девочки, чуть повернул голову, рассматривая рану. Жаль её. Смерть настигла внезапно, так и осталась удивлённым отпечатком. Убиты профессионально, удар с проворотом меж позвонками шеи, каким именно Сабуро добивает врага.       До-сан взялся искать отравителей в тот же миг. Со своими людьми прошерстил селение, ближайший подлесок. Как ни старались быть тише, а заговорщики сразу поняли. Наводку дал Онрё-сан, заинтересовавшись, что за надобность двум дамам на ночь глядя покидать дом, а то два слабых сгустка чакры спешно удаляются от селения. До-сан пошёл проверять. Нашёл. Трупы.       — Что ясно?       До-сан сложил руки на груди, тяжело вздохнул.       — Ясно, что их использовали, а потом убрали.       — Сабуро где?       — Да спит он. Ему в бухло травы намешали. Очухается, поговорим о насущном.       Буцума поднялся, вытер руки.       — Трупы проверить и в селение. Сабуро, как проснётся, ко мне.       — Сделаем.       До-сан мрачно нахмурился и сохранял задумчивое молчание, пока Буцума не задал вопрос бровью.       — Свои. Хуже не придумать. Моих людей чужие не пройдут, а значит отравитель в селении. Хорошо, если бы этими дурами всё закончилось, но ведь кто-то их убрал. Следы заметали, свидетели кому нужны, тем более гражданские — на них рявкни, обоссутся и всё расскажут. И сдаётся мне, Буцума-доно, — До-сан постучал пальцами по предплечью: — Уцува — пешка в чьей-то хитроумной игре.       Буцума согласно покачал головой. Подозрение его падает на совет всей своей тяжестью. Бунтарей, по возвращении, надо было вырезать до конца. Только кровью он напился до блевоты. В тот момент тихий мир и покорность совета была важнее вспоротых глоток. Может и надо было дожать — слабину дал, устал видите ли. Результат — очередное предательство. Суйрен отравлена, а следующим может быть он.       До-сан так не оставит, выявит, допросит, но попытку, если Суйрен выживет, с большой вероятностью повторят. Или прибегнут к радикальным методам. Конечно, глупо отрицать необходимость старейшин, когда едва вытерев руки от крови, дела бытовые требуют решения в кротчайшие сроки. И как никогда сильно почувствовалась разница между воевать и управлять.       Буцума и подумать не мог, насколько гиблое дело военный поход. Отец не таскал его с собой — на задания гонял. Подальше от селения и максимально долго. Да и не было боёв, так — стычки. Кагуя вырезали, а больше никто не угрожал Сенджу истреблением. Учихи, но эти, разве что по привычке.       Буцума пообещал себе — выявят предателя, никаких поблажек. Никому. Как и впредь.       Прежде чем озаботится состоянием невесты, Буцума навестил тюрьму. Сабуро валялся на полу в совершенно свинском состоянии. Тут не то что убивать, как бы не захлебнулся в собственной слюне. Похоже, отравить пытались и его, но доза не сошлась с килограммами. Проспится — расскажет, никуда не денется.       Суйрен он застал в том виде, который любая женщина сочтёт недостойным глаз мужчины: растрёпанная, бледная, ни кровинки, тень кругами провалилась под глаза, светлая постель словно саван, лишь упрямые попытки Акане поить госпожу, не дают спутать невесту с трупом. На таких не женятся, таких хоронят. Но Буцуме не привыкать, и не такое видел.       Присутствие в доме Чинацу плохой знак. Старейшина лучший в клане ирьёнин, но чаще всего она находится там, где ничего нельзя сделать. Глядя на обилие плошек, тряпок, вёдер, чуя крепкий дух трав и неслабое напряжение чакры, Буцума резонно подумал, что до утра Суйрен не доживёт. На этот случай стоит пригласить канусси в дом и немедля провести церемонию. Союза этого не желают, ни в клане, ни при дворе и долго будет мандражить то одних, то других. Отравить невесту на пороге свадьбы низко и ублюдочно, очередная провокация на месть. Но он — Сенджу Буцума. Он не намерен исполнять чьи-то желания, и не пойдёт на поводу у мятежников с неясными планами на его собственную жизнь. Он женится. Этот брак необходим для блага клана.       — Я буду готова, — выдохнула Суйрен, когда Буцума развернулся спиной и направился к выходу.       Он косо глянул через плечо. Лицо бледное, а глаза смотрят твёрдо. Понятие — стержень, который как никогда остро проявляется в тяжёлых ситуациях, он усвоил от прабабки.       Продай последний котелок, но найди хорошую жену — гласит древняя мудрость и, не сходящая с уст старухи истина, и, кажется, он нашёл. Слабая женщина не может стать его супругой. Слабая — может быть домработницей и вечной неухоженной роженкой, но никак не женой главы клана в полном смысле слова и статуса. Её ответ — единственно верный, именно тот, который он должен получить от своей невесты. В чьих руках теплится непоколебимая решимость, известно. Буцума нехотя поблагодарил прабабку за Акане. Старуха забрала девчонку из храма, поставив жирную точку в отношениях с Узумаки, и оценить жертву он может лишь сейчас. Белая мудрость хранит поколения Сенджу.       Суйрен встанет. И брак будет заключён, даже если супруга заплатит жизнью.       В храме ждали с ночи. Канусси в любой момент готовился броситься в дом главы клана, чтобы провести церемонию на месте, не без помощи подручных головорезов До-сана. Буцума дал шанс невесте подняться с постели в столь значимый для неё день, но подготовился к любой развязке.       Рано утром в селение прибыли немногочисленные гости: двоюродный дед решил тряхнуть стариной на свадьбе хотя бы одного толкового, по его словам, внука. И привёз с собой братьев-близнецов — остолопов великовозрастных — Сои и Кацугари, приходящихся главе клана троюродными. Буцума с радостью встретил бы на пороге дома родных, но мать отказалась вернуться в клан, а уж привести с собой брата немыслимо. Мать, скорее всего, правды не знает, а вот Буцума, к сожалению - знает. Хотя, в его случае — к счастью. Он достаточно объективен, чтобы сделать правильный выбор и не винить ни мать, ни отца. И брата не винить. Принять — слишком. Мудрости не хватает — молод пока.       В назначенный час отравленная накануне Белая в белом невеста твёрдой походкой вышла к жениху. Безупречная до мельчайших деталей, здоровый румянец под макияжем, опущенный взгляд, чуть уловимая, молчащая о боли и полуобморочном состоянии, улыбка. Рядом счастливая Акане кланяется гостям. Не знай Буцума, не распознал бы. Оттого и лица некоторых женщин вытянулись в недоумении. Онрё-сан спрятал улыбочку, взял на заметочку. Пост у него особенный — сенсорить присутствующих не только на наличие чакры. У тех, кто пошёл в храм, оружия или тайных намерений нет.       Буцума невесомо придерживал Суйрен за спину, по обычаю пропуская вперёд. Стать вдовцом у входа в храм сомнительная перспектива. Вдовцом его может сделать не только яд. Меры безопасности До-сан организовал завиднее, чем у правителя страны. Переоделся в праздничное и отнял у священника зонт, чтобы лично нести над головами жениха и невесты. Защищать, в первую очередь, он станет вверенного ему десяток лет назад мелкого мальчишку, который ныне вздумал жениться. Но в защите больше нуждается невеста. Буцума уверен — кольчуги под свадебным кимоно у неё нет, и единственной преградой между кунаем и сердцем только жених, да Акане.       Суйрен достойно выдержала церемонию, очистительные обряды, ни разу не потеряв маску, ни пожаловавшись, не натолкнув гостей на мысль, что с ней не всё хорошо.       Три сакадзуки священного саке по три глотка и Буцума с лёгким волнением принял новую роль. Круг его почти замкнулся — глава клана, муж. Осталось немного.       Супружеская ночь не состоялась. Он и не настаивал. Несколько дней ничего не изменят и потому совесть его оказалась чиста, когда супружеский долг сдвинулся на неопределённый срок. Как только Акане сообщила, что состояние госпожи улучшилось, он навестил её. Остаток ночи провёл, разгребая запросы по хозяйственным нуждам и подбивая остатки. Пока Суйрен больна, за склады отвечает советник Сумай. По его отчётам запасов риса до середины зимы, а где брать остальное старик тактично умалчивает. Миссий немного. Берутся за всё, чем можно заработать. Часть молодых шиноби разогнал на долгосрочные миссии, зиму прокормятся сами.       Наряду с грядущим голодом, нужно решить вопрос слияния кланов. Охрана даймё — это не Учих валять. Ответственность возведена в ранг — сверх. Как только супруга почувствует себя лучше, а Чинацу обещает выздоровление, они немедленно отправятся в столицу. Урегулировать положение кланов необходимо официально. Без поножовщины.       Кого оставить при дворе в качестве полноправного заместителя нынешнего начальника охраны, подручного Мигумаро, Буцума размышлял ни раз. Сменить бы его, но остальные могут возмутиться. Волнения среди личной охраны даймё неприемлемы.       Он с удовольствием оставил бы До-сана, но его вернейший шиноби скорее лишит себя жизни. И не факт, что не прибьёт начальника охраны за первую же мелкую пакость. Скупая улыбка тронула лицо: До-сан в шелках, нелепом колпаке, напомаженный по последнему писку дворцовой моды — такое в страшном сне не приснится. Следом бы скончался Онрё-сан, предварительно забрызгав хохотом всю столицу.       Как надзиратель за порядком, До-сан лучший, но ему не хватает хитрости. Откуда бы взяться тому, чего отродясь не было. Все заказы государственного уровня в первую очередь будут доставаться Сенджу. Для клана — это провизия и деньги. При дворе нужен человек прозорливый, тот, кто нежно придушит любую попытку увести у Сенджу заказ, а заодно и наглеца.       Онрё-сан отличный кандидат. И дворцовые интриги ему не помеха, и к моде лоялен, но сильный сенсор нужнее в селении. Молодняк обучать, оставить наследником верного человека.       Буцума остался бы сам. Безопасность правителя и его отпрысков отныне в руках Сенджу. За любой промах спрашивать будут с него. Нынешний начальник охраны не упустит шанс вставить палки в колёса, а лишний раз отвечать за чужие ошибки несподручно. Ко двору Буцума не пришёлся. Знают о нём все, до последней шавки, исключительно в страшилках. Дворцовые интриги, сплетни, наряды, злые языки, которые нельзя укоротить сразу, и уж выжить там, среди искушённых разнузданной жизнью придворных — как по нему, лучше ещё год повоевать. Пост начальника охраны почётная должность. Только пока Буцума освоится, разберётся с обязанностями, пройдёт ни один год. Разорваться на два лагеря он, конечно, может, но сколько протянет.       Буцума подпёр кулаком висок и протяжно выдохнул. Не помешал бы совет. Он порой обращается мыслями к отцу. Как поступил бы он, и ответ так же ясен — обратился бы за помощью к соседям. Не вариант — Буцума не самый любимчик у шиноби за границей территории Сенджу.       Взгляд мазнул по столику у стены. Суйрен работает в его кабинете, тихо как призрак, порой он забывает, что она рядом. Она понимает в придворной жизни гораздо больше любого. Химе по рождению не привыкать кланяться среди надушенных проституток и общаться напрямую с даймё. Он её покровитель. Охрана — её подданные. Но взвалить на неё такую ответственность, не позволит ни честь, ни совесть. Где видано — женщина решает мужские проблемы.       Утром на плечо шмыгнула призывная мышка. В записке зашифрованное послание с местоположением группы Учих, состоянием, количеством человек и возможным направлением. Токаи-сан погибла.       Дурные вести едва забрезжит рассвет — будни главы клана. Буцума задумчиво зачесал волосы на затылок. Свиток по-прежнему не найден, раз Таджима движется куда угодно кроме селения, но это лишь вопрос времени. Расслабляться не стоит. Нет никакой гарантии, что Учиха не заявится к Сенджу верхом на лисе, а то, что именно верхом Буцума уверен, чтобы в честь торжественного вступления на должность разнести в щепки оплот врага.       Сидеть и ждать. Ждать, ждать, ждать. Решать нужды клана. Изо дня в день. Оказывается, ничего не делать с активностью врага, не менее тяжело, чем за ним следовать. Рутина страшней войны. Повыть бы, подраться. Но в арсенале только табак и саке. И бумаги. Бумаги, гори они в катоне!       Дни тянутся ощутимой прохладой вечеров. Осень холодная, сырая. Сплошная тягомотина мороси насквозь промочила дом, да так, что согреться целая наука и жуткая проблема. Болеть нельзя. Акане приносит травяной чай: от хандры, от кашля. Рассказывает о самочувствии Суйрен, по-девичьи намекая — неплохо бы навестить госпожу ещё разик. Для согрева, для здоровья, и только выдержка не даёт Буцуме пришибить болтливую девчонку.       Когда Суйрен окрепла до готовности встретиться с даймё, прошло много недель и глубокая осень, которую можно спутать с ранней зимой, уже захрустела утренней коркой льда. Пара дней ушли на сборы. Сои и Кацугари изъявили желание сопроводить брата в путешествии в качестве дополнительной охраны, в основном именно для молодой супруги, но Буцума сразу распознал в их порыве стремление покрасоваться перед столичными дамами. Он взял, отчего ж не взять двух бойких шиноби в расцвете молодости, сил и интеллекта. До-сану помощь — кто-то же должен послушать его байки в дороге. Кроме того, Сои — ловелас-профессионал, может удачно влиться в придворную жизнь, следовательно — занять место рядышком с начальником охраны даймё, выиграть время для подбора достойного кандидата.       Когда состав группы собрался, устаканились вопросы, на заре Буцума вышел в путь.

***

      Всё же, она переоценила силы. Мир больше, чем казалось и крошечные способности в нём никуда не годятся. Впервые в жизни лес для неё чужой. Лес гневается. Она вернулась, а он не принял. Всё та же песчинка в темноте, только шутки кончились. Это не селение с несколькими улицами, где за пару месяцев можно выучить каждый закуток и ориентироваться по запахам и звукам. Лес каждый день новый, каждый день требует жертв. От этого жуть по загривку и колет пятки. То, что доступно с глазами — незрячей закрыто, и как договариваться Сумире не знает.       Сумире подтянула ноги к груди и уткнулась лбом в колени. Хвалёный нюх способен лишь следить за грибами, чтобы не подгорели.       Она, как и прежде, отлично слышит зайца или куропатку, и могла бы соорудить и поставить силок, но не может найти тропы. Кику в этом не понимает. Сумире много раз пыталась, и сколько падала уже не считает. Земля, укрытая дёрном, хватает за ноги. Недавно она запнулась о корягу, по всем параметрам на ровном месте, и с маху ударилась головой в дерево. Разодрала кожу от виска до подбородка. От тяжёлой раны спасли волосы: запутались в коре и сработали, как плохая подстилка падающему. Зато не нужно беспокоиться о шрамах. Стрелять в лесу ещё сложнее, просто потому что не макивара, а кусты, не яблоко, а шустрый зверёк. Лук пришлось разобрать — древко отсырело, тетива потеряла упругость, стрелы кончились. Ей бы хороший лук, дорогой. Какие делал отец.       Если бы она знала, что слепому, лес и селение настолько разные места по звукам, запахам и ощущениям, подготовилась бы лучше. Сумире снова свалилась на детские плечики. Стыдно и неуютно. Сестрёнка собирает грибы, ягоды, скоро пойдут орехи. Запасов чая, прихваченных в бане, осталось на пару дней. Сумире рассчитывала за тёплые месяцы собрать травы, себе и на продажу, найти подходящий дом, где можно переждать зиму, но не учла отсутствие глаз. Зрячие знания слепцу слепая помощь: слышать, чуять и никак не достать. Ей наивно грезилось вернуться к старой жизни, где всё понятно, привычно, где она умеет выживать и охотиться.       Может, доказать себе, что жизнь не поменялась. Но жизнь поменялась. К концу лета, как бы того не хотела, пришлось признать, как и то, что найти самостоятельно красноволосых монахов не суждено. Во сяком случае, не так, как намечено изначально.       Остаток лета и начало осени сёстры останавливались где придётся. Когда ночи стали прохладными, Сумире нашла неглубокую землянку рядом с рекой. Натаскали травы и сухие листья, вход закрыли ветками.       В лесу осени не бывает. После середины лета, жаркие дни сменяются контрастно ледяными ночами, как зазывные вьюги предстоящей зимы. С каждым днём отчётливее веет прохладой Ветки от сквозняка не спасают, а утром стылое молоко тумана с реки неумолимо заполняет сыростью. Костёр внутри землянки не разжечь — места нет.       — Нээ-сан, я нашла ягодки, — Кику громко выдохнула и уселась рядом. Наконец-то соизволила вернуться. — И ещё немножко грибов. Жаль, нет котелка, можно было бы сварить похлёбку.       Сумире сконфужено поджала губы. Она нагребла в свиток всего, кроме котелка, даже кайкен свой нашла. Сгодился в нарезке грибов и заточке палок. Сумире повернула нос к реке, откуда веет холодом. Отец сказал бы — неплохое место для стоянки на пару дней, может недель. Землянка, где можно отдохнуть, место для костра. Вода. Жуки и черви, оказывается, очень вкусные, особенно жаренные с пряными травами. Пока не наступили холода, и рыба не ушла на дно, Сумире промышляла рыбалкой. Забиралась по пояс и ловила, до последнего червя. Накопать ещё она может, а вот вернуться на место к удочке нет. Берег в этом месте илистый, круто уходит ко дну. Кику запрещено заходить в реку, но она всё равно забирается искупаться.       Сумире приспособилась, посчитала шаги от землянки до берега и обратно, сумела ходить не шлепаясь на всяком шаге, но лето к этой поре скатилось в осень. Осталось только чистить грибы, собирать хворост в ближайших кустах и создавать видимость уюта.       Надо уходить. В лесу не выжить на подножном корме, и познать прелести зимней рыбалки Сумире не грезиться. Но дело ещё и в Кику. Ей скучно и голодно, удирает, не слушается. И знает ведь, зараза маленькая, что не догнать. А лес не прощает, ждёт неудачного шага и за каждый промах наказывает. Накликать беду проще простого. Что зверь, что шиноби выследят. Нужно искать деревню. Уходить.       Вернуться в баню простой вариант. Первые несколько недель Кику водила вокруг селения, пока Сумире не сориентировалась на местности по звукам одних и тех же голосов, рявкнула и взяла путешествие в свои руки. Странно, что за ними не послали патруль, ведь украденный лук стоит денег, а жирная сутенёрша жадная до звонкой монеты. Приползти обратно побитой шавкой, равнозначно принять все условия, раздвинуть ноги и помалкивать. Да только о гордыню Сумире запинается. И сестру не отдаст. Остаться в уюте сытой проституткой или честной голодранкой, вопрос решённый. Её учили не позорить отца и добиваться высот не самым простым способом.       Учиха усложнил ей жизнь, намного, но сдаться гораздо хуже. Пять полных лун минуло с тех пор, как она ослепла. Мало, чтобы встать на ноги. Найти и попросить о помощи красноволосых монахов в этом году уже не выйдет. По холоду вместе с сестрой ей не добраться, даже если добрый человек укажет прямой путь. Придётся ждать до первых весенних цветов, а там продолжить путешествие. Важнее за устроенным бытом не растерять желание идти вперёд. Сестра, как бы страшно не звучало — её камень. Без неё никуда и если Кику откажется идти дальше, останется только смириться. Сумире наскребает в душе остатки надежды, но, кажется, там уже пусто.       — Завтра уходим.       — Куда?       — Найдём деревню. Переждём зиму, а там решим, что делать дальше.       Разбудили шлепки босых пяток по воде. Сумире приподнялась на локте, вслушалась в звуки. Рядом тихо потрескивают ветки — сестра научилась разводить огонь. Не всегда удачно, дымно, зато не замёрзнет в случае отсутствия рядом взрослых.       — Кику?       — Я здесь, нээ-сан!       — Кику! Немедля выйди из воды, слышишь!       — Не пойду! Я хочу поймать рыбку! Ночью плескалась возле берега жирная такая.       — Кику, я тебя отлуплю!       — Не поймаешь, — зазвенел смех.       — Вот я тебе, — заворчала Сумире, скидывая с себя листья и покрывало, как вдруг по ушам резанула тишина.       Пологий берег в пару шагов резко обрывается илистым склоном. Уйти под воду в этом месте легко, глубина большая. Сумире вскочила, сонно-пьяно вывалилась из землянки, запинаясь обо всё подряд, бросилась к реке.       — Кику!       Сумире забежала в воду, шаря руками по поверхности. Ничего. Гладь пустая и холодная, ни ряби, ни плеска.       — Если ты решила пошутить, я тебя прибью!       В паре шагов громкий всплеск, жадный глоток воздуха, и вода глотнула маленькое тельце, как бездна заглатывает камень. Сумире кинулась к сестре, сорвалась ногой со скользкого бережка, и глубина дёрнула вниз. Она успела лишь хапнуть воздуха, прежде чем ухнуть с головой. Сверху почувствовала беспорядочные удары — Кику пытается удержаться на поверхности.       Сумире замахала руками и ногами, собралась — плавать-то она умеет. Нашарила опору и что есть сил оттолкнулась. На выходе подхватила сестру. Кику визжит от ужаса, молотя руками по воде.       — Перестань!       Кику моментально вцепилась, и они неумолимо пошли вниз. Сумире со злостью зарычала. Вот именно так и тонут! Позволила весу опустить на дно ската, оттолкнулась двумя ногами. Ил неохотно отпустил, затормозив напоследок инерцию, но вынырнуть хватило.       — Где берег?!       Кику тряслась, плакала, блажила прямо в ухо.       — Кику! Где берег?!       — Там — пискнула Кику. Её рука шаркнула по волосам, указав направление.       Сумире оттолкнулась от воды, рывком вынесла сестру на скос берега. Плюхнула её задницей прямо в грязь. Колени больно врезались в камни под илом. Она упёрлась на вытянутых руках, где мутная вода доходит до подбородка, пытаясь отдышаться, пересилить трясучку во всем теле и липкий страх, от души рявкнула:       — Марш к костру!       Кику зашлёпала по воде. Сумире с трудом соображала. Сил не осталось. Ей просто упасть бы и разревется, но жалость к себе последнее дело. Сначала высушить и успокоить сестру, а потом надрать ей задницу. Ледяная вода судорогами достучалась до мозга. Сумире выдернулся себя из ила, до костра добралась на четвереньках. Кику стучала зубами, скулила и всячески демонстрировала себя невиновной.       — Раздевайся, отжимай одежду, — скомандовала Сумире и нашкребя ещё немного сил, поплелась в ближайшие кусты.       Костёр тлеет, тепла немного — от сырого хвороста только дым. Кику отогрелась кое-как, напилась чаю.       Вечер спустился быстро, принёс холод. Одежда до конца не просохла, но она теплее, чем тонкое покрывало. Сырость к середине ночи проморозила до костей. Сумире проснулась от ритмичного танго собственных зубов и вплетающийся тонкий писк сестры. В полусне Кику звала маму. Лоб у неё кипяточный — плохой знак.       Скоро собравшись, Сумире укутала сестру с головы до ног, взвалила на спину и пошла через лес. Рано или поздно река выведет к дороге, повезёт — к селению. Попросить помощи не зазорно, когда дело касается младшей сестры.       Шла медленно, боясь споткнуться. Кику тяжёлая и горячая. К жару добавился мокрый грудной кашель. За время пути она не проронила ни слова, только спала. Иногда писалась. Острый запах мочи истерзал нюх. Поясницу, ягодицы и заднюю часть бёдер неприятно обдаёт холодом. По замерзшей корке легко распознаётся наступившая ночь. На отдых Сумире остановилась только раз, когда поняла, что если не сейчас, то упадёт и уже не встанет. Сколько времени прошло она не отслеживала, просто шла с пустой головой вперёд, ориентируясь по шуму течения. Солнце скрыто деревьями и пасмурным небом, по теплу не узнать — всюду холодно, лишь чакра спасает изнутри.       Широкий ствол, утопающий в облетевшей листве приютил сестёр. Сумире осторожно уложила Кику, сползла рядом, не отпуская её руки. Страшно потерять последнюю ниточку, удерживающую её здесь и сейчас. Кто она без неё. Калека. А с ней — старшая сестра.       Желудок скромно пробурчал о пище, и Сумире с радостью его проигнорировала. Ноги трясутся от постоянной ноши, спину ломит и паскудно щиплет промежность. Она глубоко вдохнула и тут же замерла.       Со стороны реки послышались приглушённые женские голоса, резко, совсем рядом, будто они до этого молчали. Первая мысль броситься за помощью тут же отсекалась. Да, помощь нужна, но при этом не попасть бы в руки убийц, как те, что кромсали Попо-сана.       Сумире распихала сестру.       — Посмотри, — прошептала она на ухо. — Там женщины? Есть моны?       Кику завозилась, глухо шурша листвой.       — Есть.       — Какие?       — Красный веер.       Веер, окунувшийся в кровь. Мон Учиха.       Сумире вкопалась в листву глубже. Просить помощи Учих — добровольно пойти в лапы к монстрам. На что способны представители клана она ощутила на себе. Ослепят Кику, или прирежут. Или и то, и другое.       — Может, попросить у них котелок?       — Тише.       На куноичи они не похожи, весело болтают, шаги их неспешны. Гражданские, может шлюхи, может селянки. А если моны наружу — видать с головой не дружат или селение близко. И Сумире очень захотелось верить, что она не в лесу Учих.       — Нээ-са-ан…       — Станешь просить о помощи тех, кто лишил меня глаз?       — Прости.       Сумире проводила звук голосов.       — Нээ-сан, — кику слабо закашляла, — почему мы здесь?       — Я несу тебя к дороге.       — Ты никуда не ушла. Тут я собирала грибы. Землянка вон там, — она махнула рукой, — недалеко. Давай вернёмся.       Сумире ошарашенно замолчала. Неужели всё это время она ходила кругами, как глупая куропатка. Надрывно, на грани истерики она засмеялась, чувствуя, как уродливая улыбка режет лицо безумием. Дрожащие руки заткнули рот, чтобы не сорваться воем в голос. Кровь потекла по языку. Для полной картины осталось разбить голову о дерево. Ей так захотелось кричать. Даже связки засаднило от натуги. Сумире согнулась пополам, сотрясаясь в сухом плаче вперемежку с хохотом, повалилась на бок и остатки надежды окончательно её покинули.       Неглубока рытвина, полная пахучей листвы приняла на постой. Сумире поглаживала волосы сестры, под которыми горячая голова. Кику, на короткий миг выходила из забытья и несколько раз подсказывала направление. И Сумире шла. Сбивала ноги, рвала кожу. Шла. Без остановок, передышек, не давая поблажек. Дорога рядом, лишь перевалить склон, но Кику устала и попросилась прилечь.       — Нээ-сан.       — Что?       — Я немного посплю. А потом мы попросим котелок. И сварим похлёбку.       — Обязательно.       Кику обняла крошечными ручками, уткнулась носиком в её грудь.       — Я тебя люблю, сестрёнка.       — И я тебя…       Утром они выйдут на дорогу и дорога куда-то приведёт.       Но утро так и не настало.       Сумире проснулась от жуткого ощущения такого глубокого отчаянья, что ощутила его разлившимся под кожей пониманием окоченевшего тела под боком. Проняло резко, всю целиком от хребта до пяток. Окатило колкой волной. Она хапнула воздуха и, кажется, умерла. Хваталась за остатки прошлой ночи, где жар родного человека ощутим и надёжен, где маленькие руки обняли в последнем жесте, так и застыв в последнем рывке нежной, наивной детской любви и доверия, Сумире трясла её. Хлопала по лицу, звала, умоляла, злилась.       Когда осознание взяло верх на короткий миг исступленного понимания, она отползла, пока не упёрлась лопатками в край рытвины.       Она кричала. Кричала так громко, что это больше походило на рёв, без мыслей, без желаний, только бескрайняя боль, лишь бы её выдохнуть, хоть раз докричаться до тех, кто выше, кто отнимает у неё родных.       Дальше ничего. Словно мир перестал быть. Рядом Кику, синюшно-бледная, без кровинки, только сухие корки на губах. Сумире плачет навзрыд, просит прощения. Заглаживает тёмные пряди на лбу, волосок к волоску, чтобы и в смерти красивая. Пусть немного подождёт, греясь в крупицах остывающего тепла жизни старшей сестры, совсем немного и они пойдут вместе. Это должно было случиться ещё тогда, когда голова отца полетела в кусты. Уйти семьёй, но они зачем-то выжили.       Нет боли, ничего нет. Как будто она сбросила тело и душа примёрзла к маленькому трупу. Легко. Большие белые хлопья завороженно укрывают мягким одеялом — они не тают на её руках, только на щеках, где пока есть дыхание. Сколько себя помнит, она никогда не болела. Старшая и младшая — да, а она — никогда, ни одной сопли, хоть голиком по снегу, хоть ранней весной в реку с утёса.       Отец снисходительно улыбается и вдруг тянет к ней руку. Сумире видит его, правда, видит. Как и огненный каскад на горизонте за его спиной. Запястье ритмично покалывает. Чешется до крови, но боль лишь усиливается.       — Живая, — шевелятся бледные губы отца.       А потом наступает боль.       И темнота сжирает красочную картинку.       — Не слишком усердствуй, милочка, — голос прокрался в голову. — Что отморожено, то отрубить.       — Ей и так досталось, — чья-то ладонь задрала чёлку, открывая напоказ пустые глазницы.       Сумире слабо дёрнулась, но не поднялась ни одна рука. Тело ломит, мышцы деревянные и боль такая, будто её завалило камнями, и сквозь камни покалывает чужая чакра.       — В себя пришла.       — Говорить может?       — Дай мне немного времени. У неё сорваны связки. Наверное, долго звала на помощь.       Сумире взяло беспомощное раздражение. Не завала она никого. Умереть хотела. Ведь в могиле лежала — не просила, не умоляла, хотела уйти с сестрой. Что за надобность возвращать! Многие хотят жить, но их жизни отнимают, а её оставляют мучиться дальше. Что за весёлые побегушки устроил несговорчивый шинигами. Она просит, молит, бегает за ним, а он потешается, как мальчишка.       — Тише, тише, я подлечу, скоро болеть перестанет.       Сумире, в очередной раз, предпочла бы подохнуть, шинигами шустрее. Не догнала.       — Эй, девка, живая-нет? — широкая по ощущениям лапища не меньше, чем медведя, растормошила за плечо. — Или подохла? Пришла в себя.       Мужчина — по запаху чакры и тела, приблизился, поставил напротив чурбан, уселся. Дыхание прошлось по щекам — лицо рассматривает.       — Кайкен? Что ты, слепая, хотела им делать? В зубах ковырять?       Сумире фыркнула. Вывернули все пожитки — не запрятана ли в узелке беспомощной слепой девочки, техника массового поражения и мгновенного убивания.       — Я не слышу ответа.       Сумире облизала губы. Ей так больно, что говорить, мыслить и просто дышать трудно. Связки, к сожалению, вылечили не притворишься, а тот кто спрашивает, не потерпит игнора. Она понадеялась бы, что он с ней быстро покончит, но настойчивость в голосе, говорит об обратном. Старик с бубенцами частенько напоминал, что за хамство её живо прирежут — чем не хороший шанс отправиться к семье. Бояться нечего, как и терять. Держаться за жалкое существование не позволяет ни врождённая кровь, ни желание жить.       — Мне доложили, что в лесу никого не видели несколько месяцев. Я счёл тебя мёртвой. Встретиться…       — …с Учихой Таджимой и остаться только без глаз — редкая удача. Слышала. Не легче.       — Не боишься вслух произносить это имя?       — Видно, что боюсь?       — Как ты разговариваешь с главой клана, девка? — угрожающе пробасил тот, кто владеет звериными лапищами. До сего момента ей огромными казались только руки отца.       — Мне всё равно, — Сумире безразлично вскинула печи. — Вы такие же смертные, как и я. Все титулы пусты. Вы сами идёте за тем, кого избрали, но кто сказал, что я должна подчиняться? — она вытянула руку на уровень лица сидящего перед ней мужчины, наполнила палец чакрой, но он не отшатнулся. — Стрела в глаз, и ты труп. Независимо от того глава ты клана или крестьянин на поле риса. Разве что похоронят с почестями. Мертвяку слабое утешение.       — Не заговаривайся, бошку живо сверну!       — Сделай одолжение.       — Хватит, — остановил тот, кто по голосу доно. — Что тебе известно о свитке?       — Вывернули мой свиток наизнанку. Там ничего нет. А кайкен — отдай.       — Зачем он тебе?       — В зубах ковыряться.       — Арр-р-р, — натурально так зарычал владелец лап.       Мужчина, сидящий напротив, помолчал, затем обдал её дыханием:       — Я верю, что ты ничего не знаешь. Ты не наследница, — он снова помолчал, будто обдумывая слова: — Сузуран ведь была твоей сестрой, я прав?       Вот уж чего Сумире не ожидала, так это из уст неизвестного мужчины упоминания о старшей сестре, будучи в глухом лесу, на краю отчаянья и глядя — мысленно — в глаза смерти. Будь у неё те самые глаза, полезли бы на лоб, но брови не подвели — закончили восхождение на затылке.       — Удивительная куноичи.       Тяжёлая нота в голосе мужчины просела оттенком тепла. И сердце у той, чьи руки колят чакрой, заскакало в груди, словно белка в силках. Сумире слышала этот голос. Будто бы давно. Она осторожно принюхалась к его чакре — пылью, сырой землёй и горечью голой чащи пахла Сузуран, возвращаясь с ночного дежурства. Ничего особенного — так пахнут дороги, норы, овраги. И… Сенджу. Неужели, это именно он? Мужчина за завесой секретности, поволокой тайны и вожделения, по ком старшая сестра утирала слюнки во снах.       — Сузуран была нашей, хоть крови в ней четверть. Сенджу сумели овладеть шаринганом.       Он целиком ощущение тверди, не меньше, чем сталь. Но сталь — это старик с бубенцами. Этот же нечто более живое. Что-то, что от природы, надёжное, смертельно уверенное и не подъёмно тяжёлое. Вся суть понятия необходимости опоры и ничтожности любой силы, если земля уходит из-под ног.       Его Сузуран привела тайной тропой уничтожить Учих. Дочь егеря, наследница, предатель под отцовым крылом в маске весны и солнца. Насмешка Ками над играми смертных — Учиха и Сенджу. Две стороны луны. Грань так тонка, что не заметишь полумрака, а заметишь — поздно бежать — поймано сердце и разум, а может другая сторона гораздо привлекательней на вид. И воля слаба.       Нападение на Учих случилось ночью, когда большинство селян уже спали. Сумире тоже спала. Среди ночи она услышала громкий вой. Потом хруст, будто одним махом срубают деревья, и лес у селения вспыхнул. Отец бросился на помощь, Сумире следом. Толком она ничего не увидела, только, как сестра со стрелой в горле падает на колени у ног отца. Отец стоял с луком, но Сумире в тот момент не показалось это странным. В суматохе, он забрал тело старшей дочери, принес домой. После мать сиганула с утёса.       От одной откровенности можно сойти с ума. Сузуран учила владеть оружием, часами отрабатывала фирменный выстрел — бросала по дуге сюрикены и в месте схода пыталась пригвоздить оба одной стрелой через яблоко на голове младшей сестры. Выстрел так и не получился. В яблоко попадала легко, а сюрикены капризно летели в сторону. Сумире восхищалась и хотела быть ею. Но истина жестока. Мишенью у макивары, её ставили не за тем, чтобы тренировать кюдзюцу — Сузуран пыталась её убить. Просто ни разу не попала. И шаринганом овладеть она не смогла. Мало активировать додзюцу. Временной зазор между тем, что видят глаза и скоростью может просчитать только мозг Учихи. Слепоты Сузуран тоже не избежала, а может именно шаринган съел неподготовленный разум полукровки Сенджу.       Учишья крыса — вдруг заиграло новыми красками и особым смыслом. Будь жива, Сузуран прирезала бы её медленно, гладя в глаза и насладжаясь каждой каплей крови. Из-за неё отца сочли предателем. И казнили. Год минул с тех пор.       — Стоит повторить, — пробился сквозь шум в ушах мужской голос. — Ничего с Учихами тебя не связывает, значит головой — здоровая. Твои дети, наверняка, смогут освоить додзюцу. Как и твоя сестра.       Сенджу ясно даёт понять, что не отпустит. И выбора у неё нет.       Как в их маленькую семью затесалась белокурая дочка, отец не спрашивал. Эксперимент Сенджу над Учихой — что может быть глупее влюблённого в бревно шарингана. Мать знала. Только теперь Сумире поняла, почему отец не пил приготовленный ею чай — боялся, что отравит.       — Будешь покладистой, ирьёнины вернут глаза. Не шаринган, но видеть сможешь.       Видеть — так остро желанно. За зрением она отправилась в далёкую страну, за мечтой, а оказалась вот здесь. Остаться в клане, под покровительством главы, никто не посмеет её тронуть. Прожить жизнь не Учихой, не Сенджу. Остаться и рожать. Много и постоянно. Чего в жизни желать немощной инвалидке, когда предлагают кров, пищу и тепло.       Сумире закрыла лицо. Впервые ощутила, как ощерилась её кровь. Катоном закипела в венах. Учиха она. От макушки до пяток.       — Нет.       — Я не спрашивал разрешения.       Разговор на этом закончился. Мужчины удалились. Издали она слышала только приказ — доставить в клан, живую.       Неприятно кольнуло икру. Сумире и забыла о той, кто лечит: сидит тихо, не шевелится, если бы не дрогнул ровный поток чакры, и не вспомнила бы.       — Ты особенная?       Ей не ответили.       — Слышу дыхание, нет смысла скрываться. Твоё сердце участилось, когда он говорил о моей сестре. Кто ты ему?       — Она ведь мертва.       — Да, но если меня отвезут в селение, её тень будет преследовать тебя долгие годы.       — Это не важно.       — Тебе этого не хочется.       — Это тоже не важно.       — Неправда. Гордость не позволит терпеть рядом соперницу.       — Ты мне не соперница.       — Стану.       Чакра снова кольнула, ослабла и вскоре исчезла полностью. Девушка поднялась едва слышным шорохом.       — Дай мне кайкен. В дороге разное случается, пленницу могут не довезти.       — Я не пойду против воли мужа.       Вот и всё, решила Сумире. Путь закончится глубокой старостью у Сенджу. Стоит лишь рассчитывать на неудачные роды.       Стоянка вскоре закончилась. Тот, кто не даёт шансов и не задаёт вопросов, приказал собрать пленницу, разъяснил провожатому обязанности и ответственность за не выполнение. Сумире дёргали, словно куклу, заматывая в одежду, не особо церемонясь и не заботясь о её удобстве. Каждый в группе выполняет приказы беспрекословно. Ничего, кроме смиренного — хай — не принимается за ответ.       Сумире, пожалуй, всё равно. Нет сил бороться за собственную судьбу. Лишь щемящая пустота до кончиков пальцев кутается в одежду вместе с ней. Кику больше нет. Она не узнает, где похоронят труп, если, конечно, снизойдут, а то и оставят зверью.       — Возьми это, — в ладонь легла деревянная рукоять. По весу и длине Сумире опознала кайкен. — Госпожа благоволит тебе. Запомни, не пей воды. Как только твой провожатый уснёт, сделай то, о чём говорила, но если передумаешь — беги, найди женщину по имени Йоко. Она мико. Она поможет тебе.       — Я всего лишь хочу к родным.       — Нет, не хочешь.       В голосе столько уверенности, что Сумире сначала опешила. Молодая, наверное, не старше её самой, яркая, звонкая, вспыхивает в сознании красными огоньками.       — А чего же я, по-твоему, хочу?       — Отмщения, — мягко прозвучала улыбка, словно разъясняют неразумному ребёнку. Маленькая ладонь аккуратно пригладила непослушную чёлку на лицо. — Ему показалось, что лишить глаз это мелочь, но он не знает, каково так жить. Это испытание. Если ты лишишь себя жизни — проиграешь. Себе. Своим родным. Но в первую очередь — ему.       — Чего ты возишься тут, Акане?       — Какой грубиян, — послышался снисходительный вздох. — Понимаю, что судьба не свела тебя с девушками, но не стоит на этом зацикливаться.       Мужчина рядом вспыхнул грозным сопением.       — Ты!       — Не задерживайся, Кацугари-кун. Тебе поручено важное задание.       Кажется, девушка не перестаёт улыбаться, по крайней мере, в коротком разговоре Сумире именно так и показалось. Она наклонилась к самому уху и прошептала:        — Не бойся. Великому Древу нужна всякая жизнь.