Фиалка

      Когда седьмой день седьмого месяца нарядился в звёздную реку и двумя яркими точками вспыхнул в небе, время вышло. Запахнулось её будущее, как сёдзи за спиной. С тем же шорохом, тем же безразличием и тем же смыслом. Дороги назад нет. Её не стало, когда Суйрен отказалась от приглашения на праздник в столице, сославшись на дурное самочувствие. В полночь она выскользнула из домика, ставшего ей родным; бутоны гортензии молча проводили цветами-взглядами; под стопой примялась трава у пруда — не спеши госпожа, в коварные сети измены, остановись, мотылёк, не лети к пламени. Но Суйрен давно взвесила все противоречия на весах своей судьбы. Где-то в глубине души она отыскала семя зароненное, наверное, самой судьбой или наследием белых — гордость. Не жива, не жена. А быть потехой не для химе, не для матери. Что она может дать своим детям и как не опозорить мужа.       Ветки цепляют накинутую на плечи тёмную накидку. Серебрит впереди дорожку влюблённая Танабатацуме, но не к суженому бежит, а к смерти.       Суйрен торопится. За ней следят. Не только Онрё-сан, которому скрываться лень, но и весь клан — уличить в измене белую, вцепиться зубами, растерзать. Предательство в крови — что отец, что мать, что проклятая. Она даже удивилась — её не остановили сразу. Буцума не доверяет, и слова его более чем серьёзны, так почему же она спешит на встречу предателей. Это самое малое, что беспокоит, просто некогда думать о мотивах и приказах жениха. Ей нужно дать ответ.       Уцува — чёрный ворон в обличии человека. Привратник у ворот её жизни, что распахнёт для неё дорогу к смерти.       Не тем же ли рукам принадлежит восстание против её жениха, в котором отец сыграл лишь роль марионетки. Кто тот кукловод? Её руками, чужими, как привычно, он хочет убрать главу клана. Ведь кто поверит белой, что не она, нет умысла, нет смысла. Предательница, жаждущая мести. Слишком много поводов желать ему смерти и вряд ли кто-то удивится воткнутому в грудь новоявленного супруга заточенному кинжалу. Спросят, куда смотрел До-сан и почему пустил белую суку в постель Буцумы-доно. Её обвинят, найдут в чём. Рыба гниёт с головы — отсечь, остальное стухнет медленнее, и шансов вычистить до конца гниль из советников появится на дюжину больше. Пусть не с ним она пойдёт под руку. С тем, кто пахнет могилами, её избранный не по воле, но по судьбе. Её стена, защита и опора.       Губу больно резануло зубами. Жалость, как и страх, она оставила за закрытыми сёдзи. Решимость в каждом шаге, в каждой мысли, как не щемило бы сердце и не хотелось бы украсть ещё времени, чтобы с надеждой посмотреть в его спину.       Кайкен ищет крови. Наверное, всё в жизни повторяется — в тот день он выл от желания, но не получил обещанного.       Суйрен сделала удивительное открытие — вещи, даже самые редкие теряют ценность на пороге вечности.       Кто она для него? Порочный цветок, распустившийся на крови.       Жизнь — бег. Свободная. Пьянящее чувство, что белой голубкой в груди. Впервые — свободная. Пусть всего лишь на сотню шагов от домика до пещеры. Зато всё её — и лес, и небо, и земля.       Указанная пещера вскоре показалась. Место непримечательное: два валуна, как великаны прилегли под дерево отдохнуть. Если не знать, что есть вход — мимо пройдёшь, не догадаешься.       Суйрен прикрыла кулаком нос. Рядом запруд, куда женщины селения ходят отстирывать тряпки после кровавых стычек мужей. Место открытое, промывается родниками, но запах щёлочи и затхлой крови не выветривается. Женщины к нему привычны, особенно те, чьи мужья отличаются особым нравом, а вот химе сшибает с ног. Суйрен подумала, что ей придётся дышать тем же, когда выйдет замуж, и тут же отдёрнула себя. Не выйдет. И труп её, скорее всего, в этой запруди и найдут.       По тёмному длинному проходу она шла на ощупь. Скорее это лаз для низких людей, чем проход, и ей пришлось пригнуться, она пару раз споткнулась, и облегчённо вздохнула, когда заметила тусклую полосу света.       На входе встретил высокий широкоплечий мужчина в тёмном балахоне. Молча протянул руку. Суйрен сжала кулаки и не приняла помощи. Осторожно шагнула внутрь.       В пещере тускло осветились несколько фигур, что сгорбившись, сидят где придётся, словно ждут достаточно давно. В застоявшемся пещерном воздухе источался крепкий мужской дух, непривычный для нежного обоняния. Суйрен поборола желание броситься наружу и отдышаться.       Уцува не стал тянуть время с приветствиями. Из-под капюшона хищно загорелись чёрные угольки глаз, как будто в масле отражается тонкое пламя.       — Госпожа-а.       В голосе ей почудилась насмешливая неряшливость, будто не с химе говорят, ни с невестой главы клана, а с простолюдинкой низкой социальной ответственности. Она сочла бы это крайней грубостью, и как любая химе, немедленно покинула бы место встречи и нажаловалось покровителю, не будь Суйрен столь приметна внешностью и привычна с детства.       — Советник Уцува, — она выровняла спину, хоть голова и упёрлась в низкий потолок.       — И что же белая госпожа делает в столь поздний час среди десятка мужчин? Одна. Без охраны?       — Я пришла дать ответ.       Суйрен проводила взглядом Уцуву, скользящего ей за спину. Рукоять кайкена легла в ладонь. Ножны тихим шорохом прошлись по ткани рукава, скользя вниз.       — Вы все свидетели! — Уцува резко вскинул руки вверх, оголились под рукавами тощие старческие локти, словно крючковатые ветки по зиме. — Белая тварь пришла поддержать заговор против главы нашего клана! Я говорил! Говорил! Она захочет отомстить! — кривой старый палец, узловатый в суставах от старости и болезни, ткнул на неё. — Но меня никто не слушал!       Видят Ками, как тяжело остаться спокойной, и не всадить кайкен раньше времени. Суйрен выжидала момент, когда старик подойдёт ближе. Её учили убивать. Себя. Но не других. И нанести смертельный удар с первого раза, она боялась не попасть.       Криками его не поддерживали, молча кивали. Все они шиноби, члены клана. Чем Уцува так запудрил им мозги, чтобы пошли против Буцумы. Суйрен старалась не слушать гадости в свой адрес, что источались из поганого рта Уцувы, следила за расстоянием. Чуть ближе, совсем немного. Без главаря сколоченной банды, заговорщики уйдут в подполье. Суйрен выиграет немного времени, а дальше сам. Предупреждён — вооружён, что делать решать мужчине.       — Все они, все до единой — гнилые! Каждая! Что душой, что пиздой! — не унимался Уцува, войдя в раж.       Суйрен резанули слова. Никто и никогда не говорил таких мерзостей в её присутствии.       — Нужна ли в клане такая кровь?! Что подрастёт и всадит нож в спину отца?!       Он подступал ближе, не чуя опасности от затаившей дыхание химе. Шаг, два. Рукоять кайкена срослась с карающей ладонью. Взгляд зафиксировался на обтянутой морщинами шее. Коричневая от старости кожа, со вспученными чёрными пятнами, свисает на шейных мышцах, контрастами обтягивает кадык. Удар только один. Всадить между ухом и челюстью, чтобы наверняка. Не за зря потратить отведённое ей время.       — Буцума-доно женится на достойной женщине и родит здоровых сыновей!       Суйрен вдруг обмерла. Вытаращила глаза на старика и увидела в перекошенном яростью лице, как захлопывается только её жизнь. Не его.       Из тени поднялась высокая фигура, вздёрнула голову и на оголённом подбородке показалась проседь бороды. Следом неспешно задребезжал металл о ножны. Сердце замерло на мгновение, ушло в молитву Ками, но отступать некуда и гордость не позволит. Пусть и трясутся колени, и сознание питается лишь на голой волей. Она понимала куда и зачем шла.       — Убить! — завизжал Уцува на пределе связок. — Убить её! Убить!!!       Суйрен выхватила кайкен, махнула, целясь в шею. Уцува взвыл, когда лезвие полоснуло щёку. Промазала.       Мужчина в балахоне схватил за горло. Потянул на себя и дёрнул оружие из слабой женской хватки, рукоятью вперёд. Боль прожгла ладонь наискось, кровавой полосой выступила из раны. Лапища вдавилась в горло, лишая воздуха. Суйрен сдавленно вскрикнула.       Вот и всё. Слёзы запоздалые обожгли глаза. В голове помутнело. Суйрен из последних сил царапала душившие пальцы, размазывала кровь, но неизбежно умирала под истошный визг Уцувы, гомон, крики, имена. Каменный пол под ногами затрясся, запрыгали по нему камешки, и стало вдруг всё равно. Даже хватка ослабла или может виной тому обморок и подведшие ноги. Суйрен осела.       В чьи-то руки.       — Ну-ну, милочка.       Она безвольно откинулась головой на худое плечо, позволяя поднять себя на ноги. Сквозь бесцветную пелену мутного сознания проступило яркое пятно доспеха. В блёклом освещении пещеры с хладнокровным равнодушием отразилось лезвие катаны.       — Не убивай.       Буцума не обратил внимания на слабый шёпот, и расслышал ли.       Онрё-сан обмотал кровоточащую рану куском материи, увлёк за собой.       — Идём-идём, милочка. Не нужно видеть остального, — кайкен вернулся в её руку. — Не стоит разбрасываться такой примечательной вещью.        На свежем воздухе голова потекла ручьем и Суйрен взмахнула вверх на руки Онрё-сана.       Над ней качается ночь и влюблённая Танабатацуме ярко подмигивает сквозь толщу неба. С мужем раз в году откровенная, на пределе доверия, разлучённая по чужой воле. Вдова при живом муже. Сможет ли она так же?       Уверенные сильные руки Онрё-сана, плоская улыбка, в которой одобрение, и чуть отрастающая козья бородёнка. Не руки жениха, не его тепло и не его нежный взгляд.       Суйрен вдруг разрыдалась.       — Я должен принести извинения.       Буцума сложил руки на груди и, глубоко вздохнув, посмотрел на невесту. Суйрен потупила взгляд.       — Я использовал тебя.       Суйрен слушала. Отвечать больно, будто в горле застряла кость и её не сглотнуть, не вынуть.       — Зачем ты пошла?       Глупо оправдываться — хотела тебя защитить. Глупо и по-детски. Как быстро и чем закончилось восстание в пещере ей не сказали. Догадывается она, конечно. Видела, помнит трупы в лужах крови.       Онрё-сан улыбается, морщинит уголки глаз и молчит. Он дал ей выйти и вёл до самого конца. Его присутствие, как крылья укрывали плечи.       — Уцува хороший советник, преданный старейшина, — вздохнул Буцума. — Тебе предложили со мной расквитаться и ты согласилась, пришла и подтвердила намерения.       Суйрен закусила дрожащие губы.       — Я знаю, что это не так. До-сан следил за Уцувой с момента твоего приезда. Против тебя был этот заговор. Подставили — есть мотивы, есть возможность — месть за отца, за разрушенный дом. А твоя смерть — уличённая предательница.       Как она могла подумать, что Буцума чего-то не знает. Почему допустила мысль о его беззащитности перед хитрым стариком. Усомнилась в До-сане и Онрё-сане. Стыдно.       — Суйрен.       Она вскинула голову. Её вина только в собственном недоверии. Слишком закрылась от тех, кто её бережёт. Его взгляд не такой уж тяжёлый, и она не чувствует себя неуютно. Он прав. Мужчина всегда прав. Мужчина должен думать, что он прав.       Буцума выждал.       — Это не закончилось. И не закончится.       Людям селения принять её трудно. Противники найдутся, будь она женой главы клана или главой побочной ветви, преданной и верной.       — Ты должна знать, — продолжил Буцума. — Брак — это данность. Я не люблю тебя. И отпущу, если после этих слов, ты передумаешь стать моей супругой и матерью моих детей.       Суйрен чуть качнула головой. Никто во всем мире не будет с ней так честен.       — Я дам тебе время…       — Не нужно, — просипела Суйрен, сглотнула, удивляясь, как сильно сел голос. — Муж и жена не обязаны любить друг друга. Я исполню волю отца и буду счастлива стать твоей супругой.       Буцума помолчал, окинул её с ног до головы.       Почти побывав на той стороне, Суйрен поняла, как обострились её чувства. Ещё один шанс. Ещё один день. Трясучка первых минут прошла, и в голове прилежно выпестованная химе нашла мысли непотребного характера. Жених, далеко за полночь — в её спальне, стоит в одной тонкой юкате, ткань обтягивает его рельефную грудь. Так волнительно, истомно тепло, и от предчувствия ёкает сердце.       Не до приличий, перед кем им выпендриваться. Она и сама в ночной одежде, не причёсанная и бледная, будто обескровили. Укутанная в покрывало, и одиночество вместо него лежит рядом с ней. Ей трудно не смотреть на нижнюю линию оби, традиционно завязанного гораздо ниже талии, где у девушки, обычно, ничего не топорщится. Рассчитывать не на что. Но сам факт пронимает колени иголками.       — Что ж. Осенью я на тебе женюсь, — Буцума протянул ей свиток и ответил на вопросительный взгляд. — Это печати. Уцува не жилец, я не дам ему шанса, но ты просила не убивать. Для чего он нужен тебе мне не интересно, и сколько протянет зависит от тебя.       Суйрен тихо ужаснулась. Его техники, те, что известны многим шиноби, не самые милосердные, и что он сделал с бунтарями догадаться не трудно. Земля умеет дарить жизнь и в могилах.       Сёдзи распахнулись, на пороге появилась Акане, удивлённо вскинула голову, глядя на Буцуму в юкате. Без штанов.       — Буцума-а-до-но…?       — Доброй ночи.       Акане проводила его взглядом даже по коридору и только после вернулась вниманием к Суйрен. Она вопила словно сумасшедшая, когда увидела госпожу в крови и едва не лишилась чувств от синяков на её шее. Бросилась готовить отвары — для успокоения и снятия возбуждения.       — Я что… помешала?       — О чём ты говоришь, — вспыхнула Суйрен, потёрла горло и перешла на шёпот. — Он порядочный мужчина.       — А лучше бы наоборот, — пробурчала Акане, смачивая полотенце в воде. — К утру совсем опухнет, — сокрушаясь, констатировала она и раздосадовано плюхнулась на пятки. — Почему не сказали мне госпожа? Молчите. Не напрягайте голос. Мне доверять можете! Ух, я бы этого Уцуву! — она погрозила тонким кулаком. — Буцума-доно бы не понадобился!       — Всё позади.       Акане лисой прильнула к плечу Суйрен, глянула снизу вверх.       — А Буцума-доно что?       — Сказал, что меня не любит.       Улыбка слезла с её лица.       — Аа-аа, он всегда такой, — Акане подобрала ноги, обняла колени. — Когда широ-фудзин была жива, незадолго до… тех событий… Буцума-доно влюбился. Ходил лицо-камень, а самого приподнимало над землёй. Это До-сана он обмануть умеет, но не опытный девичий глаз, — Акане широко улыбнулась, указывая пальцем на себя. — Сутками с полигона не вылезал. Видимо унимал… юношеский пыл.       Шиноби рано становятся мужчинами. Суйрен ежегодно наблюдала, как отцы вчерашних мальчишек, которым ещё кунай настоящий в руки не давали, тащили их в бордель, а не слишком богатые — прямо на подворье с молоденькой кухаркой учили радостям взрослой жизни. У Буцумы до неё были женщины — это совсем не новость, но вот его чувства — задели.       — И кто она?         — Даже До-сан не знает.       О, нет. До-сан как раз всё знает. Стены у паланкина бумажные, и выезжая из столицы, Суйрен от начала до конца слышала все байки.       — Ты такая наивная, Акане.       Суйрен выдавила улыбку, отвела взгляд в сторону и поймала на уловку охочую до любовных историй Акане. От пережитого шока не сомкнуть глаз, а трещать, под успокоительный чай и нудную смену полотенец, Акане может бесконечно. Суйрен иногда задумывается — к смерти Белая Ведьма не только ослепла, но и оглохла — не был ли тому виной не замолкающий рот Акане?       — Мягкая, а со стержнем. Малыш Буцума вполне может расшибить себе голову.       Горизонт медленно поднимается к середине неба затерью пролитой ночью крови. Волопас прощается с возлюбленной, что так близки только одной ночью. Откровение для обоих, наука доверять. Много дней им идти навстречу друг другу, смотреть с разных берегов, притираться мыслями и характерами.       До-сан рядом пыхтит кисеру. Первый раз за долгие годы, что помнит Онрё.       — Ладно, если расшибёт, — по ветру поползли дымные кольца. — А то и свернёт совсем.       Они оба знают Буцуму так давно, что в пору задуматься об уютном месте на кладбище. Ещё с тех пор, когда он сиську слюнявил и взгляд его не имел волчьих оттенков. Он, как земная твердь, а она — рябь невесомая. И всё-то они, старики, видят. Всё-то подмечают. Возраст открывает глаза, а раньше казалось — деды, что гоняли их самих — конченные придурки, горазды лишь задирать молодёжь.       Земля. Землю обтекают волны.       — Даже родник точит камни.

***

      — Отомсти, любимый? — тяжело выдохнул Сугуру, когда Яманака с перекошенным от ярости лицом и стеклянными глазами, сжимая два камня, бросился через лес.       — Если бы я не знал тебя, решил бы… а-а, блять! Уруми, я тебя убью!       Уруми заострила взгляд на его лице. Резкий удар в подбородок вернул голову на импровизированную подушку. Остриё куная поддело спёкшуюся корку, из раны выступил гной и сгусток крови и внутрь бесцеремонно залез палец. У них с детства нежная любовь друг к другу. Он её за косичку, она ему под дых.       — Не ной, как девка, — усмехнулась Уруми и ехидно добавила: — Су-гу-ру-у тай-чо-о.       Остановка недолгая. Уходят снова верхами. Задерживаться нельзя — шиноби Травы со счетов не сбросить, но пока суть, да дело, нужно уйти. На тех скоростях, на которых привыкли передвигаться, они практически ползут. Это предел возможностей раненного.       Сугуру откашливается ошмётками крови и всё чаще теряет сознание. Сквозная рана через живот и ключицу обычным итогом — скорбная могилка. Внутреннее кровотечение убивает медленно, верно и надёжно. Ему бы отлежаться пару дней, но переполох в городе слишком вышел за рамки.       Дорога предстоит кривая-дальняя — по границе между Дождём и Землёй. Можно и напролом, и так бы и сделали — взрыхлили унылую картину серого пейзажа, не будь Сугуру настолько плох.       Таджима не любит Дождь. Куда не сунься воняет тиной всё и по всей стране. Женщины, пища, шмотки. В варадзи моментально селятся лягушки, чвакают при каждом шаге, а ходить босиком — оставлять следы, ходить босиком на чакре — оставлять следы чакры. Бесконечные попытки согреться — сыро, зябко, тянет на тёплых баб и похлебать горяченького, а в наличии только питательные пилюли. С миссий даже самые суровые шиноби возвращаются сопливыми. Учихам не комфортно: туман, чуть вылезет солнце — дышать невозможно, не то что катоном плеваться. Таджиме не комфортно вдвойне — волосы и без того тяжёлые, а напитаются водой — берутся кудрями.       — Не надорвись, дрищ худосочный, — хрипло выдохнул Сугуру.       — Держишься? — уточнил Таджима, отталкиваясь от ветки.       Любое движение, как удар по яйцам, особенно когда не в состоянии идти. Тут и морально для шиноби и физически не угадаешь, когда надо мягче, а когда можно быстрее и безболезненно. Не раз тащил, не раз тащили.       — Не пойми неправильно, времени нет.       — Нормально. Не оправдывайся.       Шинго подхватил Сугуру с левого бока и нести бессознательное тело стало проще. Раньше времени остаться без правой руки Таджиме никак не улыбается. А шансов-то всё меньше. Болезненный жар пополз по лицу красными пятнами и серовато-бледными прожилками. Старики называют это гнилокровием, тяжко вздыхают над больным, поят водичкой-травками. Сильный — выживет, чуть слабину даст — Ками заберут. Таджима видел, как это бывает: сгорают за сутки, кто покрепче за трое-четверо, совсем сильные — дней семь не больше. Чакра защищает от голода, холода, кровопотери, но не от заражения. Ирьёнины растерянно разводят руками — извините, не сможем.       Не дать Сугуру умирать тяжело и мучительно — долг, о котором просить не надо. Милосердный кунай заточен остро, бьёт в цель — быстро. Сам бы так не хотел и не простил бы слабости.       Возможность не прирезать есть только одна — сильный ведун. Таджима знает такого. По слухам между Дождём и Камнем стоит храм. Не богам, не духам, а отшельнику — живому человеку. Воздвигли его благодарные правители, что на поверку оказались просто людьми с кровью и болячками, а не небожителям бессмертными, в которых так верилось. Стоит уж сотню лет как. Ничего ему не делается. Там живёт мужичок, на одном языке со смертью разговаривает. Вот Таджима и наведается, проверит слухи.       Ксо.       Задание с начала пошло кувырком: шпион в группе, девка в лесу, неоправданно долгая задержка в Горячих Источниках. Но не отследил бы тогда — мог и потерять, а то, что библиотека Джашина место особое и проникнуть в неё книжки почитать не выйдет, Таджима прекрасно понимал. Парнишка, которого он застал там, ситуацию оценил моментально — не ошибся. И дал дёру. Не смотреть же как сверкают его пятки, унося потенциальный объект задания. Неклановые вряд ли отказались бы от возможности встать на ноги и показать клановым кто в Стране Огня настоящий папка. Они могут: безбашенную учиховскую молодежь Таджима гоняет по полигонам лично, вышибает из них избытки тестостерона исключительно методом пинка и палки. Помогает редким, остальные проникаются уважением и особо не ерепенятся. Потому он и предположил самый скверный исход.       Приказ уничтожить — группа просекла сразу. У Таджимы было много времени оценить башковитость их лидера, мастерство маскировки, знание местности и способность сваливать, казалось бы, из полного тупика. Но от него ещё никто не ушёл, не ушли и эти. Может и стоило оставить в живых. Они, как ни странно, впечатлили. Не техниками катона или шаринганом — разумностью. Ему бы таких в группу, да только не сподручно ждать предательства.       Парнишку Таджима догнал лично. Допроса с пристрастием не устроил, важнее было узнать, какой информацией владеют неклановые. Оказалось, ни сном ни духом, а когда единственной важной вещью обнаружилось любовное письмо, Таджима облегчённо выдохнул. Правда ненадолго.       Странное задание. Доставить письмо группой недо-Учих из Горячих Источников да никуда-нибудь, а в Траву. Таджима согласился бы с определением конченный параноик, если бы географическое положение заказчика ограничивалось ближайшими странами. Но Трава. Жиденькое письмецо между местными любовниками, не слишком богатых и влиятельных кланов, могло быть интересно ревнивому рогоносцу, не больше.       Через его руки, глаза и мозги прошли тонны информации, даже самая невероятная, но поверить в то, что это письмо могло заинтересовать кого-то в Траве, он не смог.       Предположений нашлось с десяток. Самым очевидным виделся подставной заказ. Задание не слишком сложное, в меру хлопотное и хорошо оплачиваемое. Вот кто бы вбил в горячие головы, что хвататься за такие заказы себе дороже. Особенно, если несёшь между ушами две очевидные причины расстаться с жизнью.       Неклановые Учихи молодые да неопытные, никто их в переносицу не бил и не наставлял, что глаза беречь надо, а не соваться и башкой, и жопой в ловушку, которая приведёт к межклановым разборкам. Ладно, если неглупые и обойдутся повышенными тонами, а то ведь и силу применят. Объясняйся потом перед даймё за какие прегрешения его подданные лишились чести общаться лично.       Таджима сдержал усмешку, представив злейшего врага с истинным косноязычием и наличием в речи исключительно боевых матерных команд, стоящим перед правителем и цензурно изливающим повесь о печальном становлении лидером клана. На такой спектакль он не поскупился бы прикупить билет в первый ряд.       Заманивали их. Верить в совпадения среди шиноби не прижилось. И каково же было удивление узнать в заказчике Яманака. Что за менталист такой? Где защита собственного сознания? Тажима почувствовал себя прожжённым стариканом, когда подумал — ну, и молодёжь пошла.       Тут то он всё и выяснил.       На войне самое жестокое поле боя из всех возможных — это театр сознания. Основы гендзюцу Таджима усвоил с молоком матери. Старейшины говорят — талант, но он считает иначе.       Пойманный Яманака не спешил делиться информацией. Его сознание — как тонкий лёд. Оступись — вылетишь. Выдавал слабо, дозировано — осторожный, но против ласкового взгляда и чуть больше, чем позволено, приоткрытой в кимоно шеи, устоять не смог. Пока он лобзался с девицей и тыкался стояком в её бедро, не заметил растянувшиеся сети печати, которая гарантированно превратит мозг в сгусток крови, при попытке проникнуть в его сознание. Таджима аккуратно оставил закладку, завязанную на ревности, уязвлённом самолюбии и зависти к более смекалистому, наглому младшему брату, вложил в руку два камня и отправил мстить.       Старый рыжий кот поворчал для приличия, затребовал корзину рыбы, но не отказался прогуляться следом за мстителем, да вернуть на путь, если собьётся. Нужен шаринган — получите. Привет вам.       Яманака не глупые люди. Узнали они, узнают и другие, а это гонка на время и пущенная по промежности секретность. Найти и ликвидировать болтуна с недержанием клановой информации статуса — запрещено, задача первостепенная, заминки критичны, но и Сугуру бросить нельзя. Не из-за душевной привязанности или братского долга — шаринган у него сильный. Пока не в состоянии держать оружие, нужна охрана. Негласно известен следующий глава клана. Не боятся Таджиму только покойники, и то через одного, но почему-то Яманака рискнули — есть весомые аргументы?       Обо всём сразу узнает Сенджу, и Таджима не поленился отправить ему послание — я в курсе, спасибо за шпиона. Буцума, конечно, преуспел, но кого он обмануть-то хотел? Рано ли поздно Шота выдал бы себя, не нанеся особого урона. Ему не давали заданий, которые могли поставить миссию под угрозу. Но замысел шикарный, исполнение блестящее — Таджима даже восхитился про себя, и сорвалось всё только потому, что у девки слух хороший. Наверное, обидно.       Отец требует результат — кто этот результат доставит его не волнует. Двое сильных шиноби, способных выполнить задание — преимущество, а преимущество нужно держать при себе.       Таджима знает себе цену, и проблемой неклановых займётся всерьёз, когда власть будет в его руках.       Место дислокации выбрали тихое, скрытое от посторонних глаз. Изглоданные временем черепа разрушенных домов. Полу-заваленные минка* с погнившей соломой на крышах, разбитый колодец, перекошенные изгороди. Безликий маленький череп с рыжей косичкой отрешённо встретил непрошеных гостей — уже не страшно, ни ему, ни кукле, обветшалые на ветру тряпки, где всё ещё угадывается рисунок бамбука — заброшенное после бойни селение.       Группа остановилась у тенистого места, скрытого стелющимися ветвями местных деревьев. Застоявшийся запах сырости, плесень, обильно поросшие грибами балки, местами пышные листьями ветки спускаются с потолка — минка, как и многие — заваленная.       Сугуру сгрузили на деревянный настил.       — Травы соберу, лихорадит его.       Таджима кивнул, окинул местность взглядом: периметр утыкан взрывными печатями и ловушками, следов присутствия нет, дозор на позиции. Сработано, как всегда, выше всяких похвал. Шинго — старший в отряде, молчаливый и нелюдимый, прекрасно знает свои обязанности. Ему не нужно напоминать, что он должен сделать в случае отступления.       Танто надёжно лёг в ножны и с приятной тяжестью оттянул пояс. Нет ничего более значимого, чем ощущение защищённой спины. Место хоть и скрытое, но не исключает разных хитрых возможностей.       Таджима размял затёкшие плечи, собрал волосы в высокий хвост и наконец позволил себе сесть. Затылок за подушку принял иссохшую балку.       Нара значит? Возрождение кланового союза, спустя долгие годы, не новость. Многие, сменив лидеров, подняли старые связи. Некоторых это спасло от вымирания, некоторые продвинулись в торговле и ремесле. Боевыми навыками слабые кланы не отличались и он не припомнит мелких союзов, которые ставили бы под вопрос территориальные нюансы. Эти — рискнули однажды позариться на территорию Учиха.       Масааки-сенсей застал Ино-Шика-Чо в расцвете и видел их распад, как раз за тридцать лет до рождения Таджимы, и много чего рассказал в своё время жадному до знаний пацану.       Союз Ино-Шика-Чо уже тогда насчитывал историю в несколько столетий. Удачное совпадение техник делало его сильным противником. Не на мировой арене, конечно, но бандиты лишний раз не совались. Вместе прошли трудности, войны, голод и засухи. Затем процветали, отличались доброжелательностью и любили друг друга искренне. Ровно до того момента, как Акимичи Чоуши, прозванный обжорой даже среди своих, кулинарно не позарился на священного оленя Нара. Его предупреждали, но угодить чреву, глядя на сочные ляжки, оказалось превыше интересов союза. Теневики обиделись, выставили ультиматум, а когда ультиматум — это уже не союз.       Больше всех преуспели на поприще самостоятельности Яманака. Менталисты по природе требуются во многих областях, а с учётом того, что в Стране Огня они единственные, клан быстро усвоил прелести независимости и оправился от разрыва.       Нара добились успеха в медицине, да ведении войн, как советники при богатых господах. Зачастую друг против друга. Но в последние тридцать лет запасы лекарственных средств поистёрлись, выросли более умные и более дешёвые тактики, а ирьёнины Сенджу продвинулись в умении обходиться без лекарств. И предприятие Нара захирело.       Акимичи тоже остались не у дел. Какое-то время они служили при дворе в качестве охраны, но правитель быстро смекнул, куда утекают продовольственные запасы и разорвал контракт с кланом.       Таджима не вникал в подробности падшего союза и не придавал мелким соседям особого значения, отслеживал крупные дела, не считал их опасными. Но пришло время перемен. Сменился лидер. И так же, как Буцума вывел Сенджу из стойла, союз Ино-Шика-Чо приподнял рожки.       Каким же надо быть хитрожопым, чтобы в сердце страны втихаря от даймё и фактически под носом Учиха суметь скрепить тройственный союз. Угрозы вторжения на территорию клана он, конечно, не представляет, но под талантливым командованием с грамотным использованием техник и ресурсов и, если они снова рискнут, возрождённая сцепка может стать неслабым геморроем. Вот только партизанских войн ему не хватает.       Нара и Акимичи наивно полагают, что роль сыграли прошлые связи. Отнюдь. То, чего не знают неклановые Учихи прекрасно известно Яманака, потому и охотятся за шаринганом. Поняли — сами не справятся — обратились за помощью: давайте жить дружно, а на деле — мясо, чтобы получить додзюцу и перехватить задание. Возродить возродили, но не сработались. В тактике просадок много, и слишком явно желание отхватить кусок, по размеру больше, чем унесут. Отслеживали они неклановых. Опередить решили, да не с тем Учихой связались.       И снова тонко прошёлся по интуиции слабый импульс. Не видит — чувствует. Осталось в том лесу у границ с Сенджу нечто важное. Сколько не потирай виски — оно предельно невесомо, на мысль не откликается, не становится плотным и само ответ не даёт.       — Воды.       — Лежи. Нельзя воды.       Таджима перебрался ближе, отжал тряпку и сменил повязку.       — Кто это, блять, такие?       — Нара.       — У них же боевой потенциал, как у куриц.       — Не слабо тебя курицы потрепали, нэ?       — Бля-я, — прохрипел Сугуру. — Им-то чего надо?       — Союз они возродили и скрепили кровными узами. У нас под носом.       — Типа мальчик Яманака трахает девочку Нара?       — Со всем пристрастием.       — Ками, главное не Акимичи. Ты их женщин видел?       Сугуру потёр шрам на подбородке.       — Сложно не увидеть.       — Как они их…? Такие задницы, — руки изобразили шар. — Наверное, даже моего размера не хватит, чтобы достать между булок, — он тяжело отдышался и продолжил: — Однажды в городе хлопнул, с виду аккуратный попец, а она увеличилась и хлопнула мне…       Таджима тогда чуть не скончался со смеха. Там даже не задание: Кано взял его в город за покупками. Ушёл Сугуру целым племенным жеребцом, а вернулся униженным ягнёнком с переломом челюсти в шести местах, и долго восстанавливал втоптанную в землю самооценку.       — Зацепки есть, где остальных искать?       — Исойо остался в городе. Жду доклада.       — Ясно. Я только одного понять не могу. Убрали мы этих щенков, а с письмом зачем в Траву отправились?       Другая группа, которую отправил Кано, тем и занимается, что вырезает внебрачных Учих. Неклановых — не достанут, а вот малолетних, да подросших ублюдков от проституток, следы утех — уничтожают. Они ведь тоже могут шаринган открыть. Особо не скрываются, следы не заметают, а заодно и группу Таджимы прикрывают. Так сказать — тактическое отвлекающее маневрирование. Если, конечно, в случае с теми Учихами — тактическое — применимо.       Кано заставил мужиков в селении всех до единой любовниц вспомнить чуть ли не с первого стояка, и куда они его на миссиях совали. Он сыновей с детства приучал не разбрасываться семенем. Да не всем в клане втолкуешь науку размножаться исключительно в пределах селения, исключительно с любимой супругой. Учихи от мимолётных связей предпочитают избавляться, чтобы не было таких ситуаций. Но не все. Есть — плюнул и пошёл, а что родилось после не его забота.       — Мы ведь не за этим пошли.       У Таджимы проблем выше крыши, глаз щиплет после гендзюцу, отдача пульсом в ушах, и отвечать на неудобные вопросы, ему и не охота, и время не то. Укол чакрой в сонную артерию отправил Сугуру в надёжный глубокий сон.       — Болтаешь много.