Фиалка

      Кротость. Послушание. Смирение.       Наверное, не про неё.       Деревянная рукоять медленно перекатилась от указательного пальца к мизинцу. Плоские рёбра режут ладонь. Тетива звучно бренчит о древко, мешает слышать полёт стрелы, но это всё, что удалось достать. Сумире злится на себя. Всё не так, всё не то: ощущения, мысли, цели, и руки дрожат и пальцы изнежились — соскальзывают, будто лук никогда не был её оружием. А может, она снова себя оправдывает. Это низко. Как же низко пала дочь егеря.       Что заставило когда-то взять лук, Сумире не ответит. Скорее всего — зависть. Лук не слушал её, но оживал в руках Сузуран. Неистово пел, и стрела несла смерть завораживающе, как рождение солнца.       Отец обоих гонял в лес: тренируйтесь, глаза обманут, слух — никогда. Сузуран перестала прислушиваться к нему, когда пробудила шаринган. Сумире подражала ей, иногда задерживалась, ловила звуки и правда — слышала: грудной низкий голос вдохами-выдохами со звонким смехом старшей сестры. У Сузуран был возлюбленный. Первая любовь, первый поцелуй, первый секс. Её за это ругала мать. Лишний рот в семье не нужен, пока живы младшие сёстры.       А потом шаринган пробудила Сумире и боялась, что не сможет пользоваться им, как не смогла Сузуран. Сумире не напрягалась — наблюдала, как капли росы в короткий миг разбивались радугой, как струился горячий воздух и текла жизнь внутри замерзшей лягушки, и надеялась однажды… а оказалась лишь ничтожной песчинкой в темноте собственной головы. Металась, кричала, душой плакала, искала место, куда можно упасть, спрятать голову.       Когда местный лекарь, разящий спиртом и травами, осмотрел глазницы, неприятно прошёлся грубыми пальцами по нежной плоти и молча вынес вердикт — первые несколько минут только щемящая пустота там, где раньше скулила надежда. И всё. Отпустило.       Если бы когда-то ей сказали, что она не сможет понять сидит или висит, Сумире посмеялась бы, ведь у неё был шаринган. Оказалось, не до смеха, когда не в состоянии найтись в пространстве, ощущая тело перевёрнутым, а футон под задницей твердит обратное. Несколько дней ушло на то, чтобы усвоить: низ — это всегда там, где ноги, а верх там, где голова. Потом были первые осознанные шаги. Наука держать равновесие без ориентира в высоте. Просто — встать, оказалось совсем непросто. Знакомиться с тем, что всегда в темноте, но не её тело, и учится понимать себя изнутри, себя снаружи и всё то, что окружает. Как слушать звук падающей иголки — не важно, что это иголка, важно обострить восприятие, сосредоточиться и пропустить через себя часть окружающего мира. Увидеть на ощупь тёплый шорох татами под ступнями, волокна полированной древесины на рамках сёдзи, натянутый хруст рисовой бумаги. Сверчки эти глупые в разную ночь поют разные песни.       Глазницы побаливают, но свинец из головы вытек. Страх со временем перестал глушить и мир неизбежно наполнился звуками. Всё вернулось на места, принять себя стало проще. Боль отступила, сошло на нет отчаяние и осталось чистое понимание, что делать дальше. У неё сестра. О сестре надо заботиться. Старик прав. Правота его не изменилась, только отчётливее стала пониматься суть. Он очень просто заставил слышать. Именно заставил - сама бы она не смогла. Из-за ужаса утраты. А вокруг люди. Те, кому она дорога, те кто её не знает, те, кто молча оценивает. Нужно быть сильной, нужно быть смелой.       Мир никуда не делся. Руки и ноги всё так же растут из привычных мест, уши — слышат, нос — различает запахи, а способность чуять задницей опасность, оказалась недоразвитой сенсорикой. И лук в руках ластится. Кажется, она впервые слышит его. Стоило лишь заткнуть гордыню.       Это — теперь — её лук, это — её стрела. Сложно осознать каждый палец, наделить осязанием, ещё сложнее заставить работать каждый по отдельности, но вместе. Тело помнит стойку, руки — натяжение тетивы. В груди бьётся сердце, по-прежнему отсчитывая время — всё, что нужно. Хорошие лучники не смотрят на цель, а ловят ветер и траекторию. И никогда не промахиваются.       Говорят, сильная мысль облачается желаемым. Лгут. Недостаточно просто хотеть.       Вдох. Медленный выдох.       Отец твердил — ты должна быть ястребом на руке сестры. Им оставаться в этом доме нельзя. Пока младшая непорочна, есть время подняться на ноги. И что заставило взять лук сейчас, Сумире хорошо понимает. Кику будет глазами, а она — ястребом на её руке.       На энгаву выбежала сестрёнка. Застыла, наблюдая, и Сумире точно определила сопение и шорох мнущейся в руках ткани. Звуки, как отпечатки пальцев: подойди молча и удивись, что она выучила голоса и шаги всех шлюх в бане, и даже тех клиентов, что заглядывают чаще остальных.       — Кику, я тебя прекрасно слышу.       — Как ты узнала?! — восхищённо взвизгнула сестрёнка.       Сумире резко выдохнула.       — Уши мои никто не трогал.       — Прости.       Шаги приблизились, руки сомкнулись на талии. Кику молчала, усиленно сопя ей в бедро.       — Говори, — вздохнула Сумире.       — Сегодня танабата… — издалека зашла сестрёнка. — Я хочу погулять с тобой.       Лишний раз высовываться на люди нет желания. За спиной тишком переговариваются, не слишком стараясь прикрыть рот — инвалидка, сестре обуза, но хуже всего — ограниченная в возможностях. Сумире глотала гордость, досаду и желание рявкнуть в ответ. Да, что они знают! Видя её слепоту, окружающие решают, что она и не слышит. Наверное, походка слишком неуверенная, и не всегда Сумире отвечает на вопросы. А ей всего-то — плевать, и быть любезной с каждым никакого здоровья не хватит.       — Ладно. Но!       — Что, нээ-сан?       — После, ты поможешь мне с сенсорикой.       Подбородок кивком прошёлся по бедру. Сумире скептично хмыкнула — будто она может увидеть, что делает Кику.       Привыкнуть надо всем.       Городская суета всегда вызывала тошное чувство пресыщенности. Случалось бывать с отцом на рынке, обменивать пушнину на еду. Без глаз — ничего не изменилось. Те же голоса, смех, крики, детский плач. Зазывные речи владельцев палаток, от которых сыто пахнет пищей, будто прилёг отдохнуть в тенёк и прикрыл лицо ветошью. Шума слишком много, чтобы чувствовать себя комфортно, или хотя бы не спотыкаться. Её унизительно ведут под руку. С одной стороны Кику, нетерпеливо жамкает ладонь. К другой руке притёрлась девушка с певучим голосом, та, что безуспешно пыталась научить её играть. И обе трещат, как красиво вокруг. Танабата в Стране Огня похожа на ураган, особенно ночью, когда на самой большой городской площади затихают сотни людей, а в вышине слышен шорох листьев бамбука, что доносит молитвы к богам, и небо взрывается пламенем.       Сумире видела однажды фейерверки. Стыдно было показаться перед старшей сестрой соплюшкой, у которой от восторга колет пятки — засмеёт, и она просидела всё представление с кислой миной. Больше её не брали на праздник в город.       Память рисует огромные красные фонари с символом страны и императорской семьи, разноцветные ленты, вкус сакубей. Танзаку воздушно шуршат, как шёпот красивой легенды о любви. Ткачиха и Волопас, по разные стороны звёздной реки. Как подло разделить влюблённых ради собственной выгоды, и как жестоко давать им видеться раз в год. Наверное, лучше не видеться вовсе.       Сумире задумчиво улыбнулась — кто ждёт её на том берегу. Мечты о любви лишь чаяния девичьих грёз. Ей не приходилось задумываться о парнях, сигая с утёса в реку или собирая ягоды в чаще. А теперь вряд ли светят муж и детки, и она не может представить себя ни хозяйкой дома, ни супругой, ни матерью. Слепая, позарится на которую пьяница. И то, из жалости.       Ближе к центру праздника трещат тайко*, люди отплясывают традиционный танец.       От Сумире быстро избавились, усадив на соломенный настил рядом со старушками, которым слабые ноги, да кривая поясница не дают танцевать. Бабушки притопывают, нахваливают резвую молодёжь. Наверняка, косятся на её повязку, на обрезанные волосы, потому что странным образом разговоры стихли. Жалеют, а это раздражает. Сумире обхватила себя руками и постаралась отрешиться.       Учится слышать гораздо важнее, чем обижаться на сестру и старух. Сквозь топот ног и хлопки ладоней, ритм тайко, пение, разговоры, она нащупала стариковый голос. Нет, он не плод воспалённого надеждами рассудка, он реален. Топчется по краю сенсорики, пахнет куревом, звенит по другую сторону у торговых палаток, булькает связками, но не подходит. Гэта полетели в сторону. Ступням роднее твёрдая поверхность, и Сумире удерживая звуки на слуху, медленно пошла вперёд.       Похоже, перед ней расступались, потому что она добралась не на кого не наткнувшись. Нашла рукав и обхватила. Мгновенно воцарилась тишина. Удивлённое молчание отразилось на её лице довольной ухмылкой. Не ошиблась.       — Хе-хе, гнезда-арька.       Старик схватил в ответ и отволок в сторону.       — Как ты меня нашла?       — Я слепая, — Сумире сглотнула от смелости признать факт: — а не глухая.       Его рука неожиданно тепло накрыла её.       — Пришла в себя?       — Оота, пьяный пес, ты где? Я почти протрезвел!       Голос приблизился: запах перегара, лука и гнилых зубов ударился в нос. Сумире невольно прикрыла лицо, за что тут же получила хлопок по ладони.       — Вот ты где, старый развратник, — похотливо зачвакали рядом с ухом раскисшие от алкоголя губы. — Шлюшку нашёл?       Сумире возмущённо повернулась на голос.       — Не мешай, — хохотнул старик, крепко пережал кисть, затягивая Сумире, очевидно, за спину. — Мы оба голодны. Понимаешь?       — Погоди, ты говорил она глуха-ая, — тот второй смачно продрал горло, и ядрёный перегар душевно прошёлся по лицу, словно он её рассматривал. — Хэ-э-э? Учиха?       Старик досадливо цыкнул.       — Ха-а, решил единолично награду получить? С другом не поделишься?       — Вот хороший ты человек, Таканаги-сан.       Сумире не почудился калёный звон лезвия о ножны, и бубенцы в голосе зазвучали, как симфония смерти.       — Только лезешь не в своё дело.       Резкий, хлюпающий звук вспоротой полости, придушенный вскрик и удар. Она отпрянула, вжалась в деревянную стену, дрожащими губами втягивая воздух. Невидимый запах крови пеленой закружил, запутал, судорогой подкинул желудок к горлу.       — Не поворачивай головы, — обвинительно рыкнул старик, дёрнул на себя, лишая опоры, — иначе решат, что ты слышишь.       Он рванул сквозь толпу, пока не нашлись зрители, и тащил так, что Сумире едва успевала. Даже мысли остались где-то позади — решил утопить. Как свидетеля. И руку-то не вырвать: сталь в узловатых пальцах, сталь в поведении, сталь в голосе. Решила проверить — проверила, — права, слышит, умеет разобрать, да поздно. Бежать некуда.       — Носи хенге, слышишь, — заговорил старик низким тяжёлым голосом, проникающим, как хороший нож в мясо. — Носи хенге не снимая, чтобы, как кожа, чтобы твое лицо забыли. Ты знаешь, что такое хенге, а, гнездарька? Или тебя и этому учить?       Сумире испугалась, потянула руку и пальцы на запястье сжались крепче. Стариковы уроки жизни действенны и запоминаются с первого раза, она уже и этот выучила, пусть только отпустит. Вокруг закружилась барабанная музыка, голоса людей, пенье. Старик увлёк в кутерьму.       — Танцуй.       Она не посмела ослушаться. Любой знает традиционные танцы обон, движения, которые не меняются из года в год. Она никогда не танцевала незрячая.       — Не трясись, не трону. И перестань губы грызть. Подцепишь какую заразу — сдохнешь.       Сумире старалась попасть в музыку, не свалится и не потерять в толпе старика — слышать разом и разбирать сотни звуков. Всё равно, что бросить в воду, чтобы научилась плавать. Плавать в воде Сумире умела, а плавать в звуках ещё не слишком. Смогла лишь ухватиться за невесомость его шагов и следовать, ориентировалась по касаниям её спины, когда нужно двигаться вперёд.       — Зачем меня нашла?       Она не искала. И даже не подумала в тот момент, какой ёкай толкнул пойти и проверить. Много раз — сначала делает, потом думает — слышала от матери и старшей сестры. Но то в прошлом. Ныне это может погубить. Сумире закусила язык, поддаваясь чужим рукам и ломано шагая вперёд. Ни за что она больше так не сделает.       Но просьба есть. Взять лук в руки не достаточно. Не для развлечения и отвлечения от тяжких дум она это сделала. Ей нужно чувствовать ориентир и правильно вставать в позицию, чтобы качественно убивать. Отец использовал перчатку. Добротную, из хорошей кожи, но дорогое удовольствие и теперь, скорее, потешила бы её самолюбие, чем стала помощником в стрельбе. Когда были глаза, вместо перчатки, роль фиксатора исполняла обычная намотка с петлёй на запястье. Угол обзора женского шарингана больше мужского и Сумире не теряла ориентир по краю глаза, даже если приходилось убегать и отстреливаться.       — Мне нужен металлический шарик на цепочке.       — Для чего?       Сумире постучала пальцем у основания большого пальца.       — Намотки нет?       — Я её не вижу, — зашипела Сумире.       — Ах, ну, да, — крякнул старик, связки характерно забулькали смешком. — Что мне за это будет?       Да ничего. Разве что пустит стрелу ему не в лоб, а в ногу, и не плюнет на загривок, когда он станет старым, а она сильной.       — Молчишь? В этом мире всё покупается за деньги. Или предлагается что-то в замен. Что у тебя есть?       Руки пошло прошлись по её бёдрам и животу. Сумире вспыхнула. Если она не видит — это не значит, что не даст отпора, и позволит себя лапать незамужняя, да ещё и наглому старикану с сомнительным душком. И со всей тощей дури в своем тощем организме, Сумире обрушила накопившийся гнев на его ногу. Прочувствовала все косточки с жадным удовольствием — были бы силы, сломала бы!       — Ох! — восхитился старик.       Руки тот час вернулись восвояси, и ей польстило, что он удивлён.       — Бедный Синта-кун! За что ты его так?!       Сумире охнула. Злорадство схлынуло стыдом, оставляя на лице холодящую корку. Нога не та. Несдержанную брань старик остановил извинениями, мол слепая девчонка, куда наступает не видит, а тут танцевать ей вздумалось, уж прости, Синта-кун. Сумире попыталась виновато улыбнуться, но старик снова подхватил её в танце.       — И не улыбайся так. Зрелище — жуть. Так что, надумала? Чем платить будешь?       — Нечем…       — Такова вот жизнь, гнездарька. Танцуй.       Танцуй, девочка или беги. Иного жизнь тебе не даст.       Тайко смолкли. Праздничную речь завёл какой-то важный человек.       Сумире осторожно добралась до настилов, не без чьей-то помощи, не исключено, что пацана с отдавленной со всей страстью ногой.       — Нээ-сан! Как хорошо ты танцевала!       Кику врезалась в живот, не дав возможности сгруппироваться.       — А говоришь, не можешь, — вторил медовый голос той, что учила играть.       Спрашивать видели ли они с ней старика, Сумире посчитала лишним. Он не только преподаёт уроки, но ещё и быстро избавляется от слишком глазастых. Она не ждала от него поступков и не удивилась, вопросу о плате, но осадок остался. Подло спрашивать, заранее зная, что платить нечем, а платить тем, что есть — Сумире скорее сдохнет под забором. Гордая и голодная. Мелодичный шелест танзаку отвлёк на секунду. Тонкие полоски защекотали лоб и щеку. Она поймала одну.       — Кику, напиши за меня.       — Что написать?       — Я…       Ладонь прошлась по короткому ёжику ото лба до затылка, по узлу повязки, привычно сползшему на уши, скользнула по шее и сжала отворот юкаты на груди. Мысли выстроились в строгом порядке. Порой Сумире задаётся вопросом зачем судьба оставила её в живых, тогда, как отняла опору и подвесила головой вниз. Болтаться в темноте? Болтаться по жизни никем и никого не любящая. Зачем её подобрали на дороге, когда Учиха бросил подыхать? И чего она на самом деле хочет?       Видеть? Пустые глазницы укрепили понимание, что этого не будет. Переступила. Переживать — целая жизнь.       Любви? Она не припомнит никого, кто близок ей по душе. Как отцу, который любил мать, больше жизни или Сузуран, что по кустам валялась с женишком.       — Чего же ты хочешь, нээ-сан?       С тёплым ветром, под нелепую поздравительную речь, блудливый шёпот, плач капризного ребёнка и запах жареного кальмара она, возможно, впервые очистила разум от напускного и прочувствовала собственное желание, ясное, как летнее небо, как невидимая глазу точка в высоте — ей нужен тот, кто сможет отомстить и даст возможность не бояться. Совсем необязательно ради этого связывать себя узами брака.       — Сына.

***

      — Ч-что это?!       — Где?       Таджима повернулся вокруг оси и огляделся так, будто не стоял в персиковой юкате.       — Это что, блять?! — Сугуру вздёрнул не завязанные полы одежды.       — Я не по сезону кимоно выбрал? Вроде хорошее.       — Какого хера ты одет, как баба?!       — Это прикрытие, — Таджима поправил причёску. — Хенге нельзя, сенсоры могут быть.       Сугуру глубоко втянул воздух, мысленно посчитал до десяти, постучал по лбу двумя пальцами, приводя себя в состояние спокойствия, затем протяжно выдохнул. Шиноби обязан быть готов к любой миссии, в том числе перевоплотиться, но в случае с Сугуру дело скорее, окончилось бы умышленным вспарыванием живота, того, кто рискнул бы заставить надеть бабские шмотки.       Таджима напротив не гнушается примерять маски. Ему и комплекция позволяет и опыт. Чего только стоил феерический задел под Буцуму в доме терпимости, пару лет назад. Посетили бордель они по делу и неожиданно наткнулись на переодетого, под хенге, тогда ещё просто наследника клана Сенджу. Разведка Учих частенько прихрамывала на одну ногу, ибо папенька всех толковых извёл, но чтобы в тот день споткнулась сразу на обе — такое было впервые. Буцума встал памятником самому себе, и Сугуру за кружечкой пойла наблюдал, как тот багровеет, зеленеет и принимает все оттенки лилового, от истинно учиховской лыбы на лице Сенджу. В борделе вопросов не задают, и по какой причине богатый господин пришёл к местным дамам всякие сомнительные личности под хенге права спрашивать не имеют. А кто первый успел, тот и Буцума. Ситуацию спас Сума, который всегда отличался благоразумием. Миссия у них секретная — человека припрятали. Только не знали, что Учихи на него зуб имеют, разведка хоть и хромая, но вычислить нежелательный элемент сумела, а тут, оказывается, и Сенджу. Вот так встреча интересов.       Из борделя тихонько сбежали, когда Сума резко осадил сына и напомнил о деле первостепенной важности. Личные счёты сводить будет в другом месте при других обстоятельствах. Если бы Сенджу тогда знали, что та, к кому столь секретно заявились папаша с сыном, уже мертва — Учихи легко бы не отделались.       Именно сегодня Таджима решил переодеться бабой, ведь заезжая семейная чета в столице страны, как сотни других, подозрений не вызовет, а вот два издёрганных шиноби без маскировки и опознавательных монов, будут смотреться крайне подозрительно.       — Я, конечно, понимаю, что у тебя щетина на морде не растёт, но яйца ты куда дел?       — Фундоши иначе завязал.       — Не хочу этого знать.       Сугуру заткнул уши и ретировался на улицу.       Таджима вывалился следом, раскрашенный, с цветами в причёске и веером у морды. В Сугуру проснулась маленькая, плачущая навзрыд, девочка. Ладони судорожно закрыли обзор, а тело притворилось мёртвым.       — Идём, шалунишка, — пробасил Таджима, обвёл сложенным веером напряжённую челюсть Сугуру. — И не смей трогать мою задницу.       Сугуру собрался мыслями, духом и силой воли. Исполнить роль супруга не слишком женственной дамочки он способен.       — Сдалась мне твоя плоская задница.       Они пошагали по улице привычно украшенной стеблями бамбука. Народу — не протолкнуться. Бумажные шары всех оттенков, разноцветные танзаку, пёстрые юкаты, обилие красок и форм быстро скорчили мозг в грецкий орех.       Вскоре они услышали музыку: навстречу двигалась процессия танцоров, похожая на обдолбанных тануки. Они издавали неразборчивые гортанные звуки, резкие, будто задние ряды наступают на пятки передним, нелепо притопывали и хлестали себя любимых веником подозрительной травы. Не дай Ками всё это увидеть шаринганом — долго слюни с футона подбирать придётся.       В Стране Огня танцы плавные, яркие, как пламя, но в то же время поэтично-лёгкие. Одно движение влечёт за собой другое, простое, понятное. Сугуру любит танцы и считается среди клановых мужчин едва ли не лучшим. Лучше только тот, кому… фундоши не мешают.       От вони табака к дурацким танцам под дурацкую музыку дурацких инструментов, запершило горло. Все, от детей до стариков, курят: дети — дымящиеся конфеты, девушки ароматный табак, а старики привычным, чуть островатым на запах, плотным дымом. Видимо, от этого танцы у них и дурацкие.       Таджима споткнулся и ухватился за руку. Лапища у него аккуратно-медвежья и сколько не подбирали — с самого большого женского гета свисают и пятки и пальцы, а потому и размер давит, и вроде дамочка идёт, как мужлан. Когда он весьма ощутимо поволок к палатке с дамскими штучками, у Сугуру поседели брови. Муж, покупающий гребень супруге, не выглядит болваном в отличии от покупающего женский гребень шиноби с хвостом до жопы. Пара сотен однозначно слегла жертвой густой мощи его шевелюры. Поэтому, как истинный ценитель хорошего чесала, пройти мимо Таджима не смог. Костяной гребень, шириной в две ладони с толстыми редкими зубчиками, в довесок к цене богато украшенный камнями, он счёл отличным приобретением и невинно похлопал ресницами — мол, нехорошо будет, если дама расплатится.       Сугуру пообещал своей внутренней девочке сахарную вату и килограмм конфет, если она прямо сейчас подаст ему яри*, чтобы нанизать Таджиму, как, блять, бабочку на булавку. А потом продать на чёрном рынке сей редчайший экземпляр, за стоимость, равную стоимости гребня.       — Дай сюда, — Сугуру спрятал покупку. — Вывалится в драке, позора не оберёмся.       — Позорнее будет, если он вывалится у тебя, — под веером растянулась слащавая ухмылка.       — Заткнись.       Покрутившись среди толпы, они прибились к навесам и просто стали ждать. Солнце жарко пыхтит над головой, плавит мозги и мысли, но спасительный тенёк, да порция какигори* немного успокоили хнычущую девочку внутри Сугуру.       На противоположной стороне улицы из-за палаток выглянул мужчина в неприметном кимоно. Бледным взглядом прошёлся по толпе, не цепляясь ни за кого, но одновременно выстёгивая каждого — опытный взгляд опытного шпиона, Сугуру заметил моментально. Типичный Яманака: светлый, как солнечный зайка, бесучие блядски-голубые глаза, бестолково замотанный в калач хвост, от чего на висках грязно топорщатся пряди; видно, не привыкли волосы в такому положению. По Таджиме знает: с распущенным хвостом его запросто можно спутать с нечёсаным представителем Сарутоби.       — Вижу.       — Кто?       — Блондинка в зелёном. У палаток на той стороне.       Таджима огляделся поверх веера.       — Яманака.       — Так далеко от клана?       — Им-то чего ровно не сидится. Полужопицы круглые?       Яманака в другой стране получают отчет от неклановых Учих. Что может быть страннее? Даже если выгодно шантажировать богатую особу, тащить письмо из Горячих Источников в Траву могут только идиоты. Таджима за веером задумчиво поджал губы. Подумал о том же — бросил взгляд Сугуру — дать бы ему в ухо, чтобы язык развязался. Кулаки согласно зачесались.       Яманака заметил подставленное на обзор письмо. Недоверчиво покосился: не ожидал, что наёмники переодеты будут, а может, тех хорошо знал. Некоторое время он перетирал зубы о зубы, подозрительно щурился, отчего походил на мерзкую крысу. Следили, и понятное дело доложили: наёмники с письмом прибыли накануне вечером, вдвоём. Остальных нет. Не добрались или ушли на задание не суть. Вошли в Траву скрытно, но всё равно, как неумехи, через главные ворота — вот и думайте, специально или правда умом недалёкие.       Передать письмо — получить деньги, даже дети справятся. Но Яманака отчего-то тянул. Провалился бы план, искать бы им его, как ветра в поле.       Подготовка прошла идеально: Исойо и Шинго раньше всех добрались в город. Шинго — разведка снаружи, Исойо — внутри. Уруми за день до тайчо вместе с приезжими на ярмарку торговцами. Последними Таджима и Сугуру с письмом. В городе не пересекались, призывы не гоняли. Если сомневается Яманака, чует подвох, чего тянет? Или не письмо нужно? Если Яманака знают, что наёмники — неклановые Учихи, рисковать станут только в случае перевеса сил.       Яманака клан многочисленный, но особым боевым потенциалом не отличается. Хорошие сенсоры, менталисты, отличные шпионы. Вывернуть мозги умеют не хуже Учих, а опытные, пожалуй, ещё и преуспеют. Во всяком случае, калек после их техник ничуть не меньше.       И он рискнул. Жестом указал следовать.       — Ловушка.       — Понял.       Таджима подал сигнал, сложив веер и убрав за пояс. От гуляющей толпы отделился прозрачный силуэт в светлой юкате — удивительный результат соития палочника и водомерки, о который даже солнечный луч не задерживается, и если бы Сугуру не знал, что это Исойо, никогда не обратил бы внимания. Как, впрочем, и Яманака. Зацепился за наёмников и пропустил, зашедшего в тыл шпиона.       Шли долго. Яманака петлял переулками, уводил от центра, где всё тише становится музыка и меньше всего свидетелей. Даже тугодумы поймут, что к чему. Вскоре свернули и проулок разделился пополам полосой солнечного света. По обе стороны обшарпанные постройки высотой в три этажа. Зажимают. Там, где начинается глухой навес между домами, скорее всего засада. Яманака замедлился, склонил голову и, наверное, думал, что незаметно следит из-за плеча.       Сугуру, не сбиваясь шагом, снял обувь. Перехватил кунай в рукаве и тут же понял, что не может двинуться.       — Беги!       Таджима метнулся в сторону, инстинктивно отбил сюрикены. Черепица треснула под стопой, брызнула крупицами, оставляя щербины. Яманака бросился следом.       — Техника Теневого Связывания. Выполнено.       Голос тонкий. Баба. Даже скорее девчонка. Сугуру зло засопел. Везёт, как утопленнику. Баба должна заниматься домом, и перемещаться исключительно от кухни до родильной, а не в бой лезть. Претит ему уродовать миленькие мордашки и тела на куски рубить. Особенно молоденьких. Их трахать и трахать. Сколько мужиков без ласки, а они строят из себя вояк. Куноичи, естественно, считают иначе и всякий раз отбивают ему причинное место. Сугуру прочувствовал скорбно поджавшиеся штаны в области паха.       — Ну? И-и?       Девчонка неловко замолчала. Ему показалось на миг, что под навесом неистово шепчутся. Не скажут же — погодите чуток, шиноби-сан, Яманака-сан освободиться и убивать придёт. Не факт, что Таджима не прожарит его до хрустящих костей.       Сугуру тем временем оценил состояние. Двинуться не может, похоже на топкое болото, надо приложить усилие, чтобы выбраться, но пальцы шевелятся. Не без усилий, сжал кулак. Плюс один — не смердит немытой стариковской сракой. Сугуру потянул плечом, затем другим, навалился, словно тянет повозку. Шаг вышел робким, как у мальца, но это достижение.       Техника хороша, когда противник далеко или, хотя бы, уступает физически. В случае с ним, девчонка не угадала ни в том, ни в другом. Под навесом противников несколько, но зацепило только его. Значит либо рассчитана на одного, либо действует только в тени.       Сугуру пригляделся. По тени широкая полоса на тон темнее от его ног до припавшей на колено девчонки. Сугуру глянул шаринганом. Под навесом трое. Та, что держит обливается потом и трясётся. Очередной рывок плечом вызвал у нее побледнение и вздутые вены. От следующего девчонка взвизгнула, опрокинулась назад. Сугуру отпрыгнул в сторону. Выхватил кунай, рванул к навесу. Летящие иглы отмахнул в стену. В бой вступила другая. Припала на колено: те же печати, но чёрные полосы отсёк солнечный свет. Девчонка на короткий миг застыла маской, наблюдая стремительно приближающуюся смерть.       Сугуру нырнул в шушншин и вышел у края тени. Замах. В тот же миг из тени навстречу вырвались чёрные иглы. Третий за спиной широко улыбнулся. Он даже боли не почувствовал. Вдруг повис, так и не дотянувшись до противника, а потом тонкие холодные струны зазудели внутри. Краем глаза Сугуру увидел вьющееся из-под ключицы чёрное щупальце. Кровь пошла горлом.       Он осел, когда техника прервалась. Рядом вдруг оказалась персиковая юката и скорость подошла к горлу тошнотой. Откуда-то издали донёсся отчаянный крик, прежде чем потонул в месиве досок, черепицы и пламени. Полыхнуло всё: деревья, строения, люди.       Ксо. Как же так.       Уходили верхами, опережая крики, нарастающий за спиной звон пожарной бригады. Спина Шинго впереди смешалась в зелёную муть, несущихся перед глазами деревьев. Большего он не помнил.

***

      Яманака Инору в новом поколении считается талантливым и весьма перспективным менталистом. От боя никогда не убегал и не боялся получать раны. Учихи соперники опасные, но молодежь у них неопытная, странно, что не попали ни в одну ловушку. То ли правда умные, то ли другим путём пошли, главное письмо притащили, а дальше дело за малым — перевес сил не на их стороне.       Почему из группы неклановых Учих осталось только двое, Инору знать не хотел. И о невесте своей старался не думать. Может положили половину — эти сумели вырваться.       Чакру считать Инору не смог и слегка напрягся, но в лицо он видел только одного из неклановых, и письмо доставлено вовремя — рискнул, предпочёл расправиться с соперницей менее проблемной, пока трое Нара держат её дружка.       Учиха ушла налево. Инору опешил, когда она распахнула подол юкаты и обнажила волосатые ноги в стандартных штанах шиноби, перехваченные у колен, но погоню продолжил. Не уйдёт: никто не знает, что первое, чем занялся нынешний глава клана — поднял старые узы с бывшими союзниками.       Густой кустарник захрустел, не выдержав веса шиноби. Свистнули сюрикены, тот отбил не глядя. Оттолкнулся ногой от дерева, напал в лобовую.       — Выполнено.       Кунай сверкнул лезвием, застыл в замахе.       Нара Шикочу довольно блеснул улыбкой в листве.       Инору припал на колено, сложил печати и только открыл рот, чтобы озвучить технику, Шикочу отпустил тень. Мгновенно поплатился вспоротым горлом.       Олень, сука, недобитый — последнее, что мелькнуло в голове Инору.       Как же он ненавидит состояние, после промашки шинтеншином: будто месяц беспробудно напивался в компании Акимичи, без сна и пищи.       — Проснись, — ласково тронул слух знакомый голос.       Разлепив глаза, он увидел короткие пряди тёмных волос и взволнованный взгляд.       — Задание выполнил?       — Юми?       Сухой язык протолкнулся по нёбу: похмелье, как есть — ни капли влаги. Вдох заколол в груди и голова тронулась с места в круговерть мути сознания, сна и реальности. Юми, по приказу нынешнего главы клана, внедрилась к Учихам почти год назад, с миссией предельно простой: трахаться с каждым, кто владеет информацией. А после, как обещали — вернём в клан, выйдешь замуж. Да только с такого задания никто не возвращается. Инору месяц не слышал ничего о своей невесте и в день танабаты, как символ пары, разделённой обстоятельствами и чужой волей, они должны были завершить и вернуться. Домик в чужой стране, для влюблённых обычных жителей без прошлого, возможно, с будущим. Но вот так сразу?       — Почему ты… где ты… так долго?       — Знаю, — коротко остановила она. — Гоняли нас месяц, насилу ушли. Сам понимаешь, призыв отправить опасно. Главное успели. Задание?!       Последнее задание — доставить письмо, считай шаринган, из Горячих Источников в Траву. Сначала лидер неклановых отказался, но Юми своё дело знает отлично и умеет убивать мужской мозг одними только словами. Настой Учиха на своём, сорвалась бы вся операция и не видать невесты ещё долго. По Стране Огня неклановые не передвигались — опасались нарваться на клановых, потому времени им понадобилось много. Инору, конечно, на пути следования расставил ловушки: якобы напали бандиты письмо отняли, Учих убили. Обычное дело. Юми координирует, где и когда пойдут, вот тебе и шаринган, и невеста живая. Последний месяц Инору старался не думать о Юми, и гнал от себя тревожные мысли: когда передавали письмо, в библиотеку Джашина ввалился ни кто-нибудь, а сам Учиха Таджима. Неклановые дёру дали. А кто не дал бы, когда по пятам несётся Учиха, прозвище которого опережает его же имя.       Инору сел, потряс головой. Привычно проверил ток чакры — ровный, не сбоит, на всякий прогнал и придирчиво осмотрелся. Место то же: изломанные схваткой кусты, каменистая дорожка, в тени шумливый перелесок. Времени прошло немного — солнце в небе высоко, с площади далёкие звуки и запахи праздника. Мёртвый Шикочу в кустах расплылся зрачком и обильно полил кусты мочой и кровью — цена глупости и завышенной самооценки. Поодаль ещё два трупа, один в персиковой юкате.       — Какое задание?       Юми похлопала длинными ресницами. Приложила руку к его плечу: кай. Картинка не изменилась.       Инору огляделся ещё раз.       — Шаринган — ты — забрал? — настойчиво тормошила она его плечо, качнула подбородком на трупы: — Те двое.       Инору напряг мозг. Он ударил шинтеншином и всё. Темнота. Что там дальше было не скажет.       — Не помнишь?       Ладошка Юми на лбу показалась божественно прохладной. Тонкие пальцы остудили виски.       — Такое бывает, когда сознание сильное, а ты неудачно вышел.       Несколько минут Инору приходил в себя под чувственными руками Юми.       — Как ты? Вспомнил что-нибудь? — Юми присела на колени перед ним, заглянула в глаза. Инору смутился, отвёл взгляд. Не верить ей, возлюбленной, той, что знает, как массировать ему виски.       — Эти из ваших?       — Да.       — Почему так мало?       — Мы прятались несколько недель. Клановые выйти не давали, потом прорвались, но попали в ловушку на границе Инузука. Нас троих сюда отправили, деньги для селения важнее жизни.       — А остальные?       Юми понуро покачала головой — не выжили: знаешь ведь кто шёл по следу. Остальные остались, чтобы дать шанс. Инору тонко отследил эмоцию Юми. Она трахалась с командиром группы, и говорила как-то, что он влюблён в неё. Нормальный мужчина всегда выведет свою женщину из опасности. И тот, блестящий каплей горя, отсвет во влажных глазах, Инору совсем не понравился. Она его! Всегда, и во всём, и безоговорочно. Домик ждёт их. Инору обнял невесту. Много пришлось пережить ей. Добралась, выжила, пусть даже привыкла и прониклась к неклановым Учихам, так какого блохастого Инузука, он вдруг ей не верит.       — Не помню-ю…       Инору зарылся носом между упругими грудями и втянул родной запах.       — Тише-тише. Нужно время. Вспомни, какой мой любимый цветок?       Инору, пойманный врасплох, застыл с идиотской улыбкой.       — Лис-пе-ди-ца?       — Да, нет же!       — Прости, всё время забываю.       Инору протёр лицо, заметил кровь на пальцах. Раскрыл ладони и не поверил: два глазных яблока с поддёрнутой алым радужкой, с чёрными хвостиками томое. Не промазал он шинтеншином. Другое что-то случилось. Учишьи мозги то ещё веселье для менталиста.       — Напугал, — Юми прижала руку к груди. — Я подумала мне снова к ним.       — Не пущу, — покачал головой Инору. — Хватит.       — Шаринган у нас. А свиток?       — Свиток?       Инору полез в память. Неклановые, как ни странно, не в курсе оказались, учитывая тот факт, что информацию Яманака получили от пленного старика, что осел и забаррикадировался в храме у границ трёх стран. Болтливый дедок не любит Учиху Кано, падлой считает и сынков его — мразями неадекватными. Обиделся он, что не пришли на выручку, а обиженные Учихи, обычно, развязывают кровные вендетты. Но с какой же ехидно-радостной рожей он выдал информацию, Инору вспоминает до сих пор. Как можно так ненавидеть своих?       Юми тогда назначила личную встречу и рассказала, что была в селении неклановых Учих. Их там столько! Большинство полукровок. Шаринганов немного, молодые, все по группам, по заданиям, выживают, как могут.       Когда Кагуя устраивали в Стране Огня локальный хаос, сам Инору под сиськой лежал. Говорят, трясло даже мелкие кланы, много народа в плен взяли. Судьба их малоизвестна, но оказалось, что старейшины Яманака своих людей нашли и связь держали.       Глава клана узнал об этом. Отправил в селение неклановых Учих толковых менталистов, одни донесут другие нет, во всяком случае шаринган у них будет. Остаётся отследить и отнять свиток.       За чем — пошли клановые Учихи, Инору узнал позже, а вот куда — не знает никто. Официально-секретно — убрать неклановых. А если сложить болтливый рот дедка и библиотеку Джашина, картина рисуется иная.       Да вот беда, Учиху Таджиму армией брать надо, а в купе с его братом-дебилом — двумя армиями. Таких смелых Инору знает только Сенджу с их трёхнутым на бошку главой. Но делиться с лесным кланом Яманака не намерены, за добычу встанут и против Сенджу. Цена слишком высока. Яманака всего лишь союз подняли, армией не обзавелись. Акимичи, может, и справились бы, но чтобы прокормить, союзникам надо отдать последние запасы. Зима была голодной. Егерь Учих пропал, вроде и в угодья зайти можно, но по лесу то Учихи, то Сенджу — не поохотишься.       Инору устыдился недоверия к Юми. Нашёл её губы. Долгий поцелуй после разлуки, пошлые мысли, близкое тело и тепло, от которого сводит зубы. Он не отпускал бы Юми больше никогда, никуда, но есть задание. Задание важно выполнить.       — Надо вернуться домой, — прошептал он, сглатывая поднявшийся от возбуждения пульс.       — А можно, — робко прошептала она. — Скажи, что я погибла. Вместе с другими.       — Зачем?       — Не хочу возвращаться.       Инору аккуратно коснулся её головы. Юми и не сопротивлялась. Наверное, настал тот миг, когда она готова раскрыть причину. Воспоминания просыпались словно горох сквозь пальцы. Живописные картины жестоких совокуплений с его младшим братом. Мелкий ублюдок взял силой не только власть, но и его невесту. Заставил, вынудил. Наступил на горло старшему брату, наплевал на долг, на честь. Инору не возражал, когда младший стал главой клана, хоть не слабо пришлось по самолюбию, стерпел, потому что хотел жить спокойно, насколько это вообще возможно, рядом с Юми, а не ковыряться в бумагах с утра до ночи. Такого подлого предательства Инору не ожидал.       — Вы-ы-ыблядо-о-ок!       Он сжал её, тонкую, в объятиях, просил прощения и целовал, куда придётся. Она вся любимая.       — Я пойду в селение. Отдам ему шаринган и оставлю клан. Помнишь дедка того, Учиху?       — Помню.       — Беги к нему. Оставайся там.       — Ты хочешь отомстить?       — Убью его, — зло плюнул Инору, едва не раздавив глазные яблоки в руке, — и будь, что будет!       Тёмные завитки Юми согласно качнулись в такт голове. Она погладила его щёки, сомкнула нежно руки на шее, поцеловала и прижалась виском к губам.       — Ступай, любимый, отомсти.       Инору сжал шаринганы, бросился через лес. Любовь — возможность жертвовать собой. Юми не за чем знать, что он, скорее всего, не вернётся. Инору не питает иллюзий, но прежде чем испустит дух, он возьмёт с собой и подлого брата.       Бежать без остановок. Бежать, что есть сил. К отмщению, к справедливости, к смерти.       Учиха Таджима мрачно улыбнулся уголками рта и смахнул со щеки кровь.