Фиалка

      Интуиция взвыла, стоило девке предстать перед глазами. Рваная, грязная, едва прикрытая куском замызганной одежды — не иначе как вылезла из могилы, где основательно разложилась. Раны гноятся, опухшую ногу не спасти, только ампутировать, и чем раньше, тем лучше. Пустые глазницы прикрыты почти высохшими веками — она по привычке, вытягивает на лицо волосяные сосульки. Озаботилась бы запахом: смесь застарелой мочи, гангрены и нелёгкой судьбы не сакурой пахнет. Но чего не отнять, того не отнять. Скукоженная у дерева, хоть грязная, хоть полумёртвая, она гармонична со своими костями. Привычная красота в уродстве в жизни шиноби встречается гораздо чаще, чем благоухающие девы в дорогих нарядах, но есть в ней что-то, что скрывается от опытного взгляда — крохотная деталь, неуловимая подсказка, как тот хвост интуиции, что потерялся в лесу на границе кланов. Может худоба её, торчащие ключицы, угловатые формы, ресницы цвета угля, скользящее по губам молчаливое презрение, пальцы тонкие, плечо, едва прикрытое сползающей тканью дзюбана. Ей не быть красавицей ни с глазами, ни без. Лицо её слишком худо, губы на нём несуразно огромные и чуть лёгкое присутствие цвета сделало бы их уродливыми — бледные, сухие-обветренные, сечёны глубокими складками, но не теряющие полноты — надменные в своей желанности. Их хочется касаться. Смягчить языком засохшие корки и целовать долго, вдумчиво, распробовать на вкус слепоту и отчаянье.       Холодный запах сухой полыни, сонное солнце на горизонте. Бледнота ей к лицу. Лишь кровь на губах — макияж идеальный.       В ней ответы. На неосознанные вопросы.       Таджима растёр странное желание по нёбу, и весомо почувствовал, что насчёт — отдохнуть и баб, Сугуру был прав.       Он мог бы допросить. Сделал бы это с особым удовольствием. Вывернул наизнанку всю до нерва. Любой его вопрос в ней. Важнее — о свитке. Если он ошибается, и в Горностае нет искомого, придётся начинать с начала. Разумно залезть в голову, где информация о лисе наверняка есть. А может, и нет. Непростая дилемма. Уберегает её лишь его чёткое понимание — должен быть в форме. Техника, которой он вскроет её сознание — сложна. Жрёт столько чакры, что с лихвой хватит на большой отряд. Последнее использование отправило отсыпаться на трое суток. Это не говоря о головной боли и общем самочувствии. Шаринган, естественно, необходим, но глаз тяжёлый после использования, колет изнутри. Беспокоиться есть о чём — наполовину слепым справиться с лисом невозможно. Он не переоценивает себя и не может сейчас рисковать. Горностай — храм союзников, но тёплого приёма ждать не стоит.       Со стороны перелеска послышались шаги. Чакра коснулась сонной артерии и девка сползла вниз. Бесконтрольные ноги разъехались, некультурно приоткрыв срам. Юбчонка короткая совсем, от того видать, что куски на ногу намотаны. Таджима поддел носком её лодыжку и сдвинул колени.       Сугуру выволок брыкающегося пацана лет семи, вздёрнул за шиворот и поставил на ноги.       — Ещё одного нашёл — по сопке рыскал.       — Как ты смеешь! — запищал мальчишка. — Я Сайго-сама, сын даймё! Пусти!       — Принц? — нахмурился Таджима, окинул взглядом с головы до ног.       Знать, в мальчишке грязнее пьянчуги, что в угаре ночует со скотом, с первого раза не угадать. Может одежда когда-то и несла признаки высокого происхождения, но ныне — это тряпки, неясного цвета, коим не положено источать зловоние. Исчуханный, голодный, по худобе превосходит Исойо.       — Добро пожаловать, принц.       Мальчишка поднял подбородок, видно, по привычке вытянулся, принял осанку.       — Меня зовут Учиха Таджима.       — Вуа-а-а!       Обычно Учихи созерцают сверкающие пятки. Однако Таджиме определённо везёт наблюдать редчайший вариант реакции. От восхищения мальчишка завизжал и затопал точь в точь, как петух топчет курицу.       Таджима чутка опешил.       Мальчишка, впрочем, быстро собрался, откашлялся и деловито поднял вверх палец:       — Я читал секретные донесения о вашем клане. Ото-сама никогда их не прятал.       Затем его глаза превратились в масляные блюдца, и прижав грязные кулаки к лицу, он словно молитву прошептал:       — И глаза у тебя особые есть?!       — Есть.       Блеснувший болью шаринган, вызвал новую волну восторга.       — Как ты попал сюда, принц?       — До-олгая история.       — Расскажи, мне интересно.       Таджима протянул руку и мальчишка, не подумав, взял.       В лицо рванул ветер, уколол холодом. Мельтешня снежинок налипла на ресницы — такое важное воспоминание. Наверняка, подумалось, пацану, выросшему в застенках замка, открытый мир удивителен, но Таджиме лишнее мешает. Он не эмпат, ему нужна не соплями воспетая чувствительность — шиноби от этого дохнут, как неспелые мухи. Он отстранился, перенаправил поток чакры на физические восприятия. Недалеко костёр, вокруг люди в доспехах. Тишина, лишь тонкий скрип первого снега ломается под стопами. Страшно мальчишке, наверняка не вернулся бы, но раз возвращается — есть нечто важнее страха. Он пошёл первым.       Таджима не вмешивается, не останавливает, просто смотрит, сводя последствия к минимуму. Прогонять чакру по неподготовленному мозгу, всё равно что играть во рту сенбоном.       Небольшая группа болванчиков с монами Сенджу — лица помнить принцу нет нужды. Безликие, и такие же безмозглые. Гул от голосов, не разобрать ни слова, да и не важно. Охрана расположилась у деревьев, едят, смеются, запивают саке. Тот, что главный, крошит рисом, рассказывает весёлые байки.       Они миновали сидящих у костра, вошли в центр. Мальчишка уселся на бревно рядом с красноволосым монахом, достал из-под снега юлу, отряхнул талую грязь, и сделался самым счастливым.       Таджима сдержал нежелательный порыв в отношении Узумаки. Ашина и впрямь напросился в сопровождение. В харе его радостной, даже без лица — ехидная маска торжества. В руках старый лоскут с рисунком. Шаг даётся трудно, усталость налила тело, давит к земле смертельной тяготью. Мон круговорота, три луча. По глазам стегануло тенью.       На них напали неожиданно, со всех сторон. Глава охраны так и остался у дерева со вспоротым горлом, не успев проглотить рис. Всё, что принц помнит дальше — зубы, рвущие с людей куски мяса. Без сомнения — Кагуя. Нутро обдало холодом. Пятнадцать лет минули, клан пополнился.       Ашина, блюя кровью, активировал печать и оставил беззащитного пацана среди людоедов. Принц пытался бежать. Догнали, но не тронули. Требовать за жизнь принца мешок риса выгоднее, чем прятаться от возмездия разгневанного правителя. Так бы поступили большинство грабителей.       Таджима крепко поймал на заметку летящую ленточку очередной странной информации для большинства не представляющей интереса.       — Эй!       Гендзюцу слетело. Сугуру молча кивнул на принца. От напряжения у него кровь носом пошла, осел, свесив голову на грудь. Для него секундное гендзюцу будет лишь дурным сном с головной болью. Может, парой ночей с кошмарами. Мозг молодой — справится.       — Принц?       — Принц.       — Хрен редьки не слаще.       Всё-таки принц, которого по глупости своей или чужой, Буцума, как последний неудачник, потерял. Отличный шанс Учихе красануться при дворе, доблестно вернув высокородного отпрыска целым, невредимым и надёжно отмытым. Сенджу притихнут, а статус Буцумы, и так на честном слове держащийся, пошатнётся ещё больше. Не то чтобы Учихи стремятся стать ближе ко двору, но лишний раз поставить авторитет Сенджу под сомнение не упусткается. Без поддержки даймё клан не сдохнет. Буцума самостоятельный, не уронит. Кому, как не Таджиме быть в Буцуме уверенным, как в себе.       Таджима ждал, когда главный противник станет главой Сенджу. Ждал с нетерпением и страстный желанием растоптать его морду в грязи, чего никому, кроме него сделать не удастся. Силы равны. Как бы не старался один, переплюнуть другого не может. Соперничество порождает азарт.       Копаясь в свитках отца времён войн с Кагуя, Таджима больше и больше проникался уважением к такой противоречивой личности, как Сенджу Сума. Удивительно умный человек, мудрый лидер. Возвысившись в юном возрасте, ему хватило силы воли и крепости мужского естества опуститься в глазах страны на самое дно презрения. Он пошёл против бабки, женился на возлюбленной, и в любви же родил сына. Белая Ведьма отличалась недоброжелательностью и скверной манерой казнить неугодных, но Сума не позволил тронуть уличённую в измене супругу.       Не пойди Сума в свое время на союз с Кано, неизвестно существовали бы сейчас оба их клана. Он дал шанс сыну повзрослеть, окрепнуть, стать мужчиной. И чуется, выросло именно то, что растилось. Но, кажется, Буцума жертву не понял. С Сенджу, кроме щепок, много не взять.       — Мне казалось, приказ был чётким.       Таджима отвлёкся от мыслей, окинул взглядом девку.       — Если она здесь, значит, есть причины.       — Или не уследил.       — Сам веришь?       — Я верю, что приказы должны быть выполнены.       — Верно, — усмешка вышла с лихвой довольной. — Оставайся здесь. Пригляди за принцем и девкой. В храм пойду один.       — Не пойдёшь.       — Это приказ.       — Блять. Я тебе что — нянька?       — Нет, надёжная опора мне и охрана пленникам. Я не прав?       Сугуру посмотрел вязью непечатной лексики.       — Эта — никуда не побежит, а этот — не скоро очухается. Не пойдёшь, я сказал. Пока не глава клана, я ведь тебе вмажу.       — Пленников одних оставлять опасно. Сенджу ищут принца, а мы можем неплохо поторговаться за его жизнь. Пойду вперёд — времени нет. Догоняй, один могу не справиться.       — Ладно, — ткнул в него пальцем Сугуру. — Но если приду, а ты башкой и жопой в неприятностях, пеняй на себя.       Таджима в смирительном жесте поднял руки вверх. Сугуру включает старшего брата, когда Таджима действительно рискует сунуться многообразием частей тела в полную клоаку. Свиток лиса — игра на выбывание. На кону не только собственная жизнь, но и будущее клана. Если не вернётся один, другой встанет во главе Учих. Имея в рукаве мощный козырь в лице принца, с Сенджу можно многое стребовать. Сугуру понимает расклад, ему повторять не надо.       Собирается он быстро, натягивает бронь под одежду, не замечая, проверяет доступность оружия, крепко перевязывает на затылке волосы.       Всё Таджима оставляет за спиной, когда непринуждённо уходит в шуншин. Каждая ветка, каждый прыжок, едва слышное побрякивание сюрикенов в подсумке, раскалённый предвкушением танто на пояснице, всё — приближает его к цели.

***

      Свечи мерно дрогнули, погасли, бамбуковая плошка перевернулась, расплескала на камни краску. Кисточка описала полукруг вокруг пучка мокрой щетины и замерла вместе с пылинками в широкой полосе света. Шаринган остановил руку в секунде от артерии.       Тонкая кожа больно разошлась лодочкой раны. Капля стекла по лезвию. Он испугался через нескольку ударов сердца, когда смог осознать. Зрачки расползлись на всю радужку, а страх комками бросил кровь по венам. Не остановись рука — не понял бы, что умер.       Удивление свелось в однобокую ухмылку.       Маленький послушник. Темноволосый, темноглазый пацан ничем не походит на блондинку мать и старшего брата. Форма носа, разрез глаз, естественно прямые волосы, ровные до тошноты — те черты, что не Учиха не разберёт, и немой вопрос — за что — замер в испуганном взгляде вместе с остриём куная.       — Кагема…       Пацан сморгнул, узнав имя. Таджима аккуратно положил его на пол. Кунай отправился в подсумок.       — С волосами беда. Меняй прическу.       В храме Таджиму встретили сносно. Отвели в покои и оставили дожидаться. Как водится, встреча, у нежеланных и не особо дорогих гостей, состоится не раньше, чем посетитель состарится. Таджима повременил до беззвучного щелчка в скважине замка с обратной стороны каменной двери. Монахи считают, принятых мер достаточно удержать пленника. Храмы Узумаки надёжно защищены от вражеской атаки изнутри и снаружи. Фуином, подавляющим кейракукей, затянута вся территория. Не учли мастера печатей самого важного — шаринган не завязан на очаге, в актив можно войти при полном истощении, главное быть в сознании.       Учихам не приходит в голову задуматься о работе шарингана. Активация додзюцу не зависит от количества чакры, иначе многие блистали бы развёрткой томое лёжа в люльке. Сам Таджима пребывал в неведении и только после поздравительного похлопывания отцовой рукой по плечу, пришло время использовать мозги. Уруми помогала, предложила вскрыть Сугуру черепок да поглядеть.       Но дело даже не в этом — монахи элементарно не разглядели комплекцию замурованного шиноби в соотношении с окном. Убеждённые в своей же неправоте, менее проблематичны. В крайнем случае, положить всех, труда не составит. Их, вместе с послушниками и утварью, от силы человек десять.       Сидя уже на подоконнике, Таджима стал свидетелем предсказуемой сцены: встретивший его монах, схватил за шировот послушника, быстро зашептал ему на ухо, а потом дал пинка для скорости. Цели могут быть разными: послал за бодзу* потому что гость ждёт, отправил предупредить или же перепрятать свиток. В разнообразии Таджиме ковыряться некогда. Ашина шёл в Горностая не за просто так, значит к союзнику относиться нужно не более чем к не агрессивно настроенным шиноби. Сами не нападут, побоятся реакции Учих, а провоцировать будут, и вряд ли существует хоть единственный шанс, что отдадут свиток без боя. Дерьмовый союзник хуже хорошего врага — сложно предугадать траекторию удара.       Таджима, конечно, пошёл следом за пацаном, само собой не догнал, но и помыслить не мог, что найдёт то, чего не искал.       Храм Горностая — храм только на словах. Ему далеко до великолепия храма Сокола или библиотеки Джашина. Искусная резь по камню несомненно скрашивает убогое существование обитателей, равно как и витиеватые ходы, что заканчиваются в философии дзен буддизма. Он испетлял весь храм, прежде, чем вышел в круглую залу с хитро прорубленными под потолком окнами. Свет от них ложится ровно в центр на каменную чашу с водой, у которой маленький послушник зажигал свечи.       Уже у самого горла понял, что не тот. Тот толще, старше, в сравнительно новой одежде.       Удивительная всё же штука — судьба. Вероятность встретиться с Кагемой — нисколько из нисколько, а он трясётся перед ним, живой, из плоти и крови, и абсолютно не понимает, в чём суть. Не исключено, что и с чужаком столкнулся то впервые.       — Боишься меня?       От слабого хлопка по плечу, не во вред, а для поддержки, Кагема вжал голову в плечи.       — Бояться не стыдно. Скажи-ка, малец, где в здешней богадельне хранятся свитки?       — Обитель слова. У реки, — пискнул Кагема.       Воспоминание само легло на шаринган. Таджима отпустил мгновенно. Не стоит травмировать мальчишке мозг. Информации достаточно: отвесная скала по другую сторону храма ведёт ступеньками вниз. Круглое сооружение с сотней колонн, внутри небольшая библиотека. Стеллажи от потолка до пола утыканы бумагами — искать ему тот свиток до окончания веков.       Таджима сделал шаг и будто бы вступил в непроходимое месиво. Тяжесть прилегла на плечи, по ощущениям плотнее ки. Он ни на миг не забывает, что Узумаки — спецы фуин, но дело в ином.       Шаринган осторожно скользнул по стенам, устремился в черноту, отсечённую размытым светом полдня. Сквозь сумрак проглядываются отпечатки рук и бурые пятна. Там на потолке, известным, как кровавый, нашли пристанище десятки дзисей*. Многие воины по велению судьбы или чести заканчивают жизнь клинком в животе. После остаётся лишь красивое слово, написанное — до, ровным почерком, дорогой кистью и лучшей краской. Но есть те, кто насмехается над смертью. Шиноби, мужчины пишут прощальные слова, обмакивая пальцы в тёплую кровь собственного брюха. Ни слова лжи лишь истина. Пусть кривыми линиями, неровным почерком — перо, примеру выдержки ни к чему. Таблички сушат и уносят в храм. Давит к земле заложенная в слова воля, слабым не выстоять под ними.       Холодок прощупал позвоночник, заставив невольно сглотнуть.       Таджима скосил глаза на кисть. Самое время сбросить напряжение художественным росчерком разлитой на полу краски. Послание достигнет адресата, потому что дурак-Сенджу идёт по следу принца.       Кагема не удосужился вежливо придержать челюсть закрытой. Удивлённо наблюдал пример шинобьего варварства прямиком на полу храма. На последнем витке, в залу вбежала женщина и, громко вскрикнув, застыла в проёме.       — Та-ак, так, так, — выпрямился в рост Таджима.       Вместе с размеренными шагами ей на встречу, зрачки женщины расширялись, пока не превратились в сплошную черноту. Она, может, и не знает, кто перед ней. Чтобы испытывать ужас, достаточно, что он знает, кто такая она. Остановившись на расстоянии десятка шагов, Таджима демонстративно выронил кисть.       — Сенджу Юкина.       Юкина побледнела пуще прежнего. Сознание в худенькой блондинке удерживается лишь взглядом на живого мальчишку за спиной самоуверенного шиноби. Она шумно втянула воздух, намереваясь звать на помощь, но Таджима медленно приложил к губам палец. Юкина зафиксировалась на жесте.       Чистой воды глаза окунулись в шаринган. Сова, послание-приказ, обещание сильного союза сыну: цена — старый свиток под печатью. За ним она и бежала.       Непреодолимо захотелось раскроить Ашине башку. Сенджу в храме Узумаки сюзников Учих. Прекрасно. Очередная ленточка размышлений смоталась гадюкой в мыслях и осталась дожидаться очереди. Отвлекаться нельзя.       Таджима прервал контакт, глянул через плечо на Кагему, в испуге таращащегося за стекающей на пол матерью, и весьма убедительно сообщил:       — Откроешь глаза — вернусь. И убью. На твоем месте я бы не рисковал.       Кагема выразительно пропихнул бугорок кадыка по пересохшему горлу, замотал головой — того гляди оторвётся, а потом зажмурился до побелевших век.       — Смышлёный, — усмехнулся Таджима. — Живи спокойно, не тронут.

***

      Буцума почти вбежал в залу, схватил Кагему за грудки и вздёрнул на уровень лица.       — Что он сказал тебе?! Отвечай!       Кагема вскрикнул громко, повис, не посмев вцепиться в запястья. Только, зажмурился сильнее, поминуя убедительный взгляд страшного шиноби, да пролепетал:       — Он сказал… сказал: открою глаза, вернётся и убьёт.       Буцума с минуту обдумывал слова, затем медленно опустил мальчишку на пол. Устало бухнулся на лавку. Опоздал.       Драный учиший хвост, несущийся к главным воротам, мелькнул, когда подножие скалы оказалось прямо перед ним. Взбираться пришлось столько, что времени у Учихи было достаточно обыскать весь храм.       В храм могли и не пустить — всё-таки Узумаки не подчиняются ни стране Огня, ни стране Земли. Кроме того — Сенджу враждуют с Учихами. Но его впустили. Вежливость — рулит, правда Буцума склонен думать, что вопрос — куда главный претендент на место главы Узумаки подевал принца страны Огня — всё-таки весомее.       Монахи побежали выяснять, оставив гостей без присмотра. На территории храма невозможно использовать никакие техники. Пришедший с оружием и дурными помыслами, на чакру может не рассчитывать. Хозяева истово берегут покой и нетронутость храма. Здесь обитают чистые Ками. В нужде — помогут, в болезни — вылечат, во вражде — уничтожат. Они не союзники, но среди Узумаки есть здравые рассудком шиноби. Много лет назад сюда привели женщину Сенджу с младенцем. Монахи не спросили о принадлежности к клану, хотя не скрытый мон видели — не слепые. За плечами Учихи Кано ловко проворачивались махинации, грозящие развалом союза, которые с той же ловкостью Кано не замечал.       Как и почему храмы Узумаки не трогают и не претендуют на клок земли, мало кто интересуется. Отшельнический Горностай возведён ещё до тех времён, когда горные обезьяны спустились со скал и стали гордо именоваться — шиноби Земли.       Буцума зацепился за знакомый штрих кисти. Мимолётно отметил, что с каждым разом добавляются детали. В целом неплохо — реалистично. Но ведь даже ритуальной тушью не побрезговал, маляр-натуралист херов. Однажды, когда эта хвостатая тварь станет малевать художества, Буцума его и прикончит — обещание на крови.       — Открывай. Открывай, не бойся, не вернётся.       Кагема осторожно разлепил веки. Тут же прикрыл глаза ладонью, покривился от света.       — Ка-сама, — всхлипнул Кагема и кинулся было к матери, но от взгляда Буцумы оцепенел, упал лбом в пол.       — Прости, о-нии-сама, я сделал недостаточно!       — Замолкни. Ступай к себе.       Просить дважды не пришлось.       По правую руку послышался слабый голос. До-сан растормошил Юкину, легонько похлопал по щекам, приговаривая утешительное — тише-тише, бережно приподнял её, усадил. В его широченных ладонях болезненно бледная женщина скрылась едва ли не целиком. Когда-то До-сан поклялся Суме во всём и всегда оберегать Юкину. Не права — отстоять, права — поддержать. Сыновей в обиду не дать.       Юкина тяжело вдохнула и прошептала:       — Буцума, не вини его, слышишь. Он просто ребёнок.       Просто ребёнок. У просто ребёнка перспективы не радужные. Стать к юности неуравновешенным параноиком и перекрошить одной прекрасной ночью всех постояльцев, шансов выше, чем у любого Сенджу. Благо фамилии он не носит, как и прелюбодейка мать. Парадокс — она не знает правды о себе. Искренне не понимает, почему старший не относится к младшему с должным теплом и любовью. Буцума не может похвастать широким спектром эмоций. Он не испытывает к Кагеме ровно — ничего. Даже зная — ненависти тоже. Малой просто факт — сын его матери. Старший брат любить его не обязан, но не даст и пальцем тронуть, а тем более — рассказать. Не его это дело — решение отца.       И сошлись ведь звёзды — разделил блядскую правду именно с Таджимой.       Буцума упёрся локтями в колени, скрестил пальцы на лбу и помассировал подушечками больших пальце виски. Стоит остудить голову. Сюда он за принцем шёл, а не на разборки с Учихой, за хвост его туда-сюда.       Оказалось, принца в храме не ждали и узнали о том, что Ашина ведёт его в Горностая, именно от Буцумы. Странный, если не сказать загадочный поворот. Ладно, подневольные охранники Юдая приказа ослушаться не могли, но здравые мозгами Узумаки почему туда же.       Принц не найден. Ни одного следа за весь путь, как сквозь землю провалился и бредёт неведомыми тропами. О последствиях Буцума не думает. Он ко всему готов.       Юкина подошла, села рядом, робко коснулась с той нежностью, какую мать дарит любимому ребёнку, погладила по волосам. В ладонях её, во взгляде, морщинках у глаз, всё то, что люди называют амаэ* — мальчик мой, и он не имеет сил уйти из-под ласки. Его отлучили от матери едва повитуха перерезала пуповину. Прабабка взяла воспитание наследника в свои руки. Никакие слёзы, мольбы, и даже слово Сумы не заставили старуху подпустить Юкину к ребёнку.       Буцума не помнит того времени. Зато Онрё-сан без утайки ответил на все его вопросы. Впервые мать Буцума увидел на третьем сити-го-сан, куда отец её привёл тайком. В конце концов, отчаяние, одиночество и тоска по сыну привели её в постель другого мужчины. От той связи родился Кагема и стал её смыслом. Буцума не поступит, как должен. Хотя может. И имеет право.       Рука на мгновение дрогнула — кажется, она не верит, что наяву — он рядом. Без оглядки на Белую Ведьму можно говорить, касаться не отстраняя рук. Его мать не молода, но красота лица не покинула, лишь жизнь в тяготах наложила неизбежный отпечаток. Ей тридцать шесть, могла бы стать старейшиной и помогать Суйрен с будущими детьми. Он просил её вернуться, но Юкина не мыслит жизни вдали от младшего сына. А Кагеме в клане места нет.       Простил бы Буцума супругу? Он не знает ответ. Наверное, слишком молод для мудрых решений.       — Отец умер, — низко сказал он.       — Знаю, — Юкина сжала отворот накидки. — Я оплакиваю его смерть каждый день.        Затянулась пауза. Буцума нашёл безмолвие мыслей в голове и просто замер. Мать гладит его волосы, плечи, нежно, искренне желая сыну добра. В дальнем углу шуршит затёкшими ногами Кагема. Думает: спрятался — шиноби не найдут.       Буцума устал. Так устал. Ему бы в онсен и под одеяло. Лет на сто не меньше. Шесть ночей к ряду без сна, почти без остановок, по непролазным дебрям хвойных лесов. В иных местах и птичьих следов не сыщешь. Снега в оврагах по грудь. Холодно. Облазили ближайшие горы, нарыли нескольких решивших померяться силами групп шиноби. Но принца — нет. Сгинул благородный. Один в диком лесу вряд ли день продержался. Ночи ледяные, хоть и снега не было. Прошло много времени — хорошо бы труп по весне откопать, да похоронить, как полагается. В довесок Учиха…       И тут Буцума осёкся. Последнее донесение прислала Токаи много недель назад. Учиха шёл в сторону Страны Птиц. Место, как предполагало большинство — храм Сокола на границе трёх стран. Со смертью Токаи следы Учих оборвались, и Буцума ждал вторжения в селение биджуу каждый божий день.       Сузуран рассказала о свитке задолго до того, как на поиски отправился Таджима. Священные места, в которые в случае неудачи обратным призывом вернётся свиток, печати, способы снять. Она была талантливой, почти любимой — пусть не жена, достойная любовница наследнику клана, и половина учиховской крови в глазах Сенджу делало её уникальной. Если бы в ту ночь диверсия удалась, свиток неизбежно оказался бы в руках, Сузуран рядом, такая же неотступно преданная, как и Токаи. Лиса Сенджу призвать не под силу, Буцума не питает иллюзий. Поэтому нужны Узумаки, и вариант с союзом он готов был рассмотреть повнимательней. Но, как оказалось позже, Сузуран ошибалась. Свитка в селении и не было. Учихи в своей неподражаемой манере просрали важнейшую клановую реликвию десятки лет назад.       Разум прояснился. Буцума опустил нос на сложенные кулаки и задумался свежими извилинами. С новости о смерти Токаи времени прошло достаточно, чтобы добыть свиток и вернуться. С горячестью Таджимы — раза четыре точно. Тем не менее, не вернулся. И лиса не приволок.       Буцума осторожно допустил мысль, что в храме Сокола свитка не оказалось. Если так, и Таджима не вьёт клубок интриг, ближайшее священное место от границы трёх стран — Роуран. Вторжение в город-крепость бесшумно бы не прошло, а значит, он должен быть в пустыне, в нескольких неделях пути от Горностая. Однако факт на лицо — Таджима наведался в храм союзников. Исключительно нечто серьёзное могло изменить его маршрут — в этом Буцума уверен.       Так какая же муха и куда его ёбнула, что он — здесь? Всяко не на мальчишку посмотреть пришёл.       Буцума поднялся. Что бы там ни было, а Сенджу наверняка не понравится. Рука инстинктивно прошлась по подсумку. Оружие на местах, доспех сидит добротно. Чакра на территории храма не помощник, куда бы не пошёл Таджима — в наличии только физическая сила — остановить на полпути вполне реально.       До-сан безмолвно последовал за ним.       — Буцума, постой, — окликнула Юкина у самого выхода.       Она тяжко вздохнула, когда Буцума обернулся, нервно затеребила на груди ткань.       — Есть короткий путь.       — Ты знаешь, куда он пошёл?       Волны её белёсые согласно качнулись.       — И знаю — зачем.

***

      Как Таджима влетел под лезвие, не расскажет и под пытками.       Он знает своего соперника, как облупленного, но Сенджу, гад, зная, что его знают, как облупленного, каждый раз преподносит сюрприз. И факт остаётся фактом: не горло Буцумы зажато между острием куная и кулаком.       Таджима медленно перевел взгляд.       — Режь, Босеки. Это твой единственный шанс.       — Не зови меня так, — зарычал Буцума, остриё плотнее вжалось в жилу. — И не смей приближаться к моему брату.       — ТВО-Е-МУ — брату?!       — МО-Е-МУ — брату.       — Имею право.       — Не имеешь ты никакого права.       — Не мешай. Разболтаю.       — Подойдёшь — убью.       — Ха-ах!        В лезвии отразилась кривая ухмылка. Самодовольство в каждом хвостике томое медленно разошлось от центра. Хитрый, самоуверенный и сильный — может позволить себе улыбаться в лицо врага. В лицо этого врага улыбаться — дразнить шинигами. Любому, но не ему. Так же, как Буцуме смотреть в самую глубь шарингана.       — Серьезное заявление.       Он легко вышел из-под лезвия и увеличил дистанцию между ними на три шага. Стандартная предосторожность. Пятачок скалы не столь обширен, чтобы позволить большее. Три шага — расстояние с запасом от атаки катаной.       Оба, аккуратно переступая с пятки на носок, разошлись в стороны, так, чтобы не ждать удара в спину. Крутая лестница вниз с одной стороны, с другой обрыв, а внизу ледяные волны океана. Исход решён за них давным-давно. Уйдёт один, другой останется, и смысл слов меняется подобно обжигающему ветру.       — Что ты здесь делаешь?       — Интереснее, что — ты — здесь делаешь?       — Твои союзники потеряли принца. Ищу.       — Не забивай голову, Босеки.       — Не зови меня так!       — А я вот гуляю. Красота неописуемая.       Буцума качнул подбородком на харю в ссадинах.       — Здоровьице подводит?       — Не дождёшься.       Из подсумка вынырнул продолговатый бамбуковый футляр. Простой, потёртый, никак не украшенный, но в груди у Таджимы ёкнуло. Буцума повертел футляр между пальцами, так, чтобы соперник вполне оценил ситуацию.       — Не это ли ты ищешь, Зенчи?       Уголок рта нервно дрогнул и перестал изображать улыбку. Веки сузились: свиток лиса выжжен чакрой: монами Узумаки-Учиха. Видно их лишь шаринганом, слепым, как Сенджу не разглядеть. Сомнений в подлинности нет — вот то, что он искал.       — Не сокращай, — танто обратным перехватом вытянуло лезвие вдоль руки, когда Таджима единым слитным движением извлёк оружие и рукоятью указал на Буцуму: — теряется смысл. А свиток отдай сам. По-доброму.       Футляр снова скрылся в подсумке. Просить отдать по-доброму, человека, который по-доброму не умеет, в той же степени, как договариваться и идти на компромиссы, впустую тратить слова. Смысл проще доносить в бою.       Свиток для Буцумы бесполезен. Ему всего лишь нужно увести биджуу — превосходящего соперника за забором никому не надо. Сам не воспользуется, продаст, подарит или выдумает ещё какую дичь. Единственный вариант — помощь Узумаки, а их за глотку держат Учихи. Неспроста после создания свитка создали и союз. Тем не менее, Рёске сдал лиса врагу. Великолепный повод пообщаться языком стали, и Таджима будет, ох, как красноречив. Ему потеря свитка встанет малое — подпорченным авторитетом. Среди Учих ошибка чаще всего заканчивается бунтом годам к тридцати, когда вынужденно засевший за бумажки шиноби, накопит жирок, да растеряет навыки в якобы послушном клане.       Таджима сорвался с места. Камни брызнули из-под стопы. Звон стали тряхнул перепонки. Блок кунаем у шеи, медленно для шарингана, рассыпается искрами. Смотреть в глаза — врагу. Несгибаемому, мать его, Босеки — живая грань голого адреналина и исступление восторга. Ками, как же он соскучился по бою с ним. Пока дурак-Сенджу поливал кровью честное имя, Таджима перекусывал миссиями и врагами, которых с места снесёт одной Ки. Огибал мыслями как пережил целый год военного целибата. Порой потеря личного соперника превращает в тряпку. В пример — отцы. Пусть Сума не считался сильным шиноби, но Кано погас без него.       Буцума скидывает с куная танто, без промедления бьёт локтем в ухо. Выпад откликается ударом в челюсть в перевороте. Прыжок назад уводит тёплое брюхо от острия.       Больно, оказывается, сразу, когда чакра не защищает тело. Буцума утирает грязь на подбородке, наблюдая, как на другой стороне Таджима коротко тряхнул головой, будто избавляет хвост от пыли. Звенит в ухе то.       Буцума крупнее и удар у него тяжелее — преимущество, когда от чакры лишь воспоминания. Однако он не забывает, что Таджима тренирован не меньше и недостаток веса с лихвой компенсирует точностью и скоростью. И чрезвычайной хитрожопостью. Благо гендзюцу сейчас ему не друг и не товарищ.       — Как и прежде, — иронично ухмыльнулся Таджима. — Что роднее в руке, тем и сражаешься.       Ха-ха, детские забавы. Буцума в несмышлёном детстве топил за это в реке, потому что шуточки его, с виду приличные, всегда имеют двойное, тройное и ещё чёрт знает какое по счету дно. О размере — очевидное. Пошляком был — так и остался, жизнь его не меняет.       Таджима непринуждённо рассмеялся, когда Буцума потянулся к рукояти катаны. Шуточки кончились, Учиха — прочёл он по нахмуренной роже. Сделай один неловкий шаг.       Рубящий удар сверху в блок танто. Таджима отпустил вниз, чтобы катана съехала, оттолкнулся стопой от склона и в прыжке с разворота ударил коленом в затылок. Перевернулся по спине противника, прихватив с собой ножны.       Буцума потерял равновесие, но быстро вернулся в стойку. Стремительно бросился вперёд, нанося резкие рубящие удары — шея, грудь бок, бедро. Верхние — в блок танто, нижние — со скрежетом в ножны.       Отдача заставила Таджиму отступить на пару шагов назад.       Вдогонку прилетел прямой режущий. Он зацепил движение на шаринган и резко выставил ножны навстречу. Катана звонко взвыла, цубой стукнулась о коигучи*, плотно вошла внутрь родных ножен. Рывком вниз противник потерял оружие. По сцепке танто описал полукруг, целясь в шею, но Буцума из-под удара не ушёл, ребром ладони просадил в запястье и на излёте крепко ухватил рукоять.       Рокировка оружия бой не остановит.       Катана тускло блёкнула и Таджима рванул вперёд, нанося удары в разлёт, катана сверху, ножны снизу. Звон металла сотряс покой храма.       Лезвие танто намного короче и, прежде, чем Буцума сообразил, как нужно защищаться таким коротким мечом, удары по ногам прошлись впечатляющие. Замах сверху он отбил инстинктивно, и как только ножны пошли в атаку, придавил их стопой к земле. Кулаком с зажатым танто пробил Таджиме в лицо. Его откинуло, шаг в пропасть повис на середине стопы, едва сумел удержать баланс, крутнувшись по оси у самого края. Прыжок в сторону вышел квёлым. Скорее не прыжок, а пьяный переворот с бока на бок.       Буцума нападать не стал. Подождал, когда кровь утрёт.       Катана тяжёлая. Отдача от удара душевно пробивает локти. Таджима не понаслышке знаком с длинным мечом, в случае надобности отобьётся, но длительный бой не выдержит. Таджима сплюнул, занял стойку, которую учил в случае боя катаной. Опустился на колено, завёл оружие за бедро и выставил вперёд кисть, готовясь нанести ответный удар. Буцума свёл брови. Поглядел на представление молча. Голова его опустилась, и где-там под свисающими прядями его тупой причёски затерялся совершенно неподабающий грудной смех.       Таджима с катаной выглядит, как муравей с палкой, но сам то ржёт — носорог с иглой. Машет танто, как девица-вышивальщица. Того и гляди из рук потеряет. Лодыжки, небось, ровно гематомой покрылись.       Буцума сжал губы плотной полосой, чёткими движениями, без уловок, положил танто на открытые ладони и протянул Таджиме на полностью вытянутых руках. Таджима в ответ сделал то же самое. Шаг навстречу. Поравняться, не теряя взгляда противника. Перехватить рукоять, затем лезвие в открытую ладонь и шаг назад.       Отдать оружие — не слабость, сила духа равных воинов. Честь для мужчины — быть уважаемым своим врагом.       Выпад Таджимы Буцума мастерски поймал на середину лезвия, направив удар поверх руки, виртуозно вывел танто вверх и, уйдя под мышку, рукоятью пробил ему в солнечное сплетение. Доспех, конечно, заглушил всю прелесть удара, но по болевой пришлось сильно. Таджима по инерции отъехал назад, согнулся пополам. Кашель брызнул мелкой кровью, но падла эта в своей манере — улыбнулся. Встал, спиной к океану и развёл в стороны руки, открываясь для удара. Ошибку Буцума понял, когда увидел в кулаке зажатый подсумок. Бросился выхватить, но Таджима нырнул в обрыв.       Буцума разразился такой бранью, что даже самому стыдно стало. Не собирается ублюдок Учиха пафосно скончаться, потому что не стал бы стягивать на лету доспех. В океане печати Узумаки не действуют, а с чакрой разбиться с такой высоты не получится.       Завязки натужно треснули. Пластины полетели в сторону. Напоследок, сигая головой вниз и совсем не зная, чем это закончится, Буцума запоздало услышал командный голос До-сана.       В полёте Таджима с удовольствием отбивался нагрудником доспеха, но драки толком не вышло, потому что слюни, слезы и рвущийся во все стороны рот боевой накал поубавил. Перед самой поверхностью Буцуме удалось вцепиться в одежду, и они вдвоём с громким плеском ушли под воду.       Таджима первым выполз на берег, шатаясь, словно после недельного загула. Наглотался воды на всю оставшуюся, лёгкие жжёт от соли. Танто бесславно ушёл на дно. Оглядевшись, он бухнулся на колени, судорожно выпотрошил подсумок, но кроме сюрикенов и пары кунаев о камни не брякнуло ничего. Таджима, часто дыша, запрокинул голову и в тот же момент на горле сжался локоть.       — Ты думал я совсем идиот?       Захват усилился перехватом запястья. Кадык вдавился в гортань, прострелил болью уши. Колено упёрлось под лопатки, вынуждая прогнуть спину. Таджима ухватил противника за шею. Удачно колено сошло за точку опоры, и один рывок запросто перекинул через плечо. Буцума упал на спину, оттолкнулся и, описав ногами в воздухе круг, прыжком встал.       В лицо полетела галька. Буцума отдёрнул голову и влёт получил удар в левую скулу. От удара его развернуло. Сменив опору, он ответил смачным ударом с разворота в предплечье. Таджиму с придыхом влепило в дерево.       Шаринган уловил летящий в лицо кулак, а безотказная выучка отдёрнула голову на безопасное расстояние. Кора разлетелась чешуйками и запахом смолы. Апперкот в челюсть отшвырнул Буцуму на шаг. Следом удар с ноги в открытое плечо Буцума принял в блок, и коротким разворотом выбил из-под Таджимы опорную ногу. Мелкая галька описала полукруг вслед за стопой, когда Таджима перевернулся, удерживаясь на одной ладони. И приземлился же падла на обе ноги. Хвост не успел опуститься на лопатки, когда следующий удар вскользь задел скулу. Блокировать не успел, перекинул его руку на плечо, ушёл спиной под торс и с упоением дважды пробил локтём в солнечное сплетение. По сцепке вывернул руку и коленом просадил в грудь. Буцума вырвался. Попятился назад, подсознательно прикрывая живот скрещенными руками. Боль сжала грудину так, что вдоха не сделать. Таджима атаковал. Камни заскрежетали, варадзи наполовину вошёл в гальку, когда Буцума в последний момент выдернул стопу. Придавил, к земле, в ответ ударил с локтя в нос. Таджиму откинуло, но не настолько, чтобы не успеть схватить за грудки и с маху ударить лбом в переносицу.       Боль прошибла мозг. Шатаясь, оба попятились и где остановились, там и рухнули.       Несколько минут тупо буравили друг друга глазами. Чакра вновь напряжно заныла в очаге, потекла по каналам. Раны обезболила, укрепила кости.       Дважды попасться на одну уловку непростительно. Таджима костьми ляжет, а свиток достанет.       — Так и знал! — послышалось в глубине леса.       Меж деревьев мелькнула фигура Сугуру. Он в три прыжка преодолел расстояние, скинул с плеча безсознательное тело мальчишки. Буцума напрягся. Принц играет роль отличного предмета шантажа, чем Таджима тут же воспользовался.       — Отдай свиток, — лезвие куная до крови вдавилось в тонкую кожу. — Знаешь ведь, что прирежу. Пожертвуешь им?       Рядом приземлился До-сан. Молча окинул взглядом противника, принца и перевел внимание на Буцуму. Они разделились, когда вышли из храма. Для До-сана выживший принц не меньшее удивление, как и для него самого. Вопросов много, но ответы сложно получить от мертвеца.       — Ну?       Принца живым не ждут. Можно плюнуть, свиток важнее для безопасности, но правда непременно всплывёт. Шаринган при надобности покажет события и любой менталист подтвердит словами. Учиха предложил обмен, Сенджу отказался. Как следствие — труп принца. Труп Буцумы недолго будет тёплым. Дворцовая охрана моментально выскачет из состава под главенство Юдая, а селение Сенджу уничтожат. Судьба его супруги ещё менее завидна. Казнить не казнят, но до конца дней в оковах клейма предательства. И не докажешь, что старался во благо страны, а подсесть на крючок Таджиме — лучше здесь и сейчас башку о камни раздолбить.       Буцума собрал по рту слизь, сплюнул кровавую кляксу на перемолотый с грязью снег. Свиток с особой тяжестью приземлился во вражескую ладонь. Он почти картинками наблюдал дальнейшие события: захват биджуу, разрушенные селения, и возвысившийся над миром Учиха. Как дурной сон с дерьмовой концовкой.       Таджима отступил сначала на шаг, затем ушёл в шуншин. Сугуру следом. Принц вялым мешком уткнулся в ствол сосны.       — До-сан, — пульс на шее мальчика бьётся ритмично. Спит. — Отнеси в безопасное место. И оставь мне оружие.       — Что задумал?       Буцума не ответил. Нет плана. Всё, что необходимо сделать — вернуть свиток. А если не вернуть, то уничтожить. Скорее всего ценой жизни — своей и его. Потому что не отдаст.       — Буцума! Нам принц нужен, не Учиха! Слышишь?       Слышит. До-сан не знает о свитке.       Зарвавшегося Учиху, присевшего отдохнуть, он сбил с ветки увесистым пинком. Таджима сгруппировался, но колено отлично прочувствовало форму печени. Он отлетел спиной в соседнее дерево, в щепу разбив ствол. Буцума сорвался в шуншин, на лету оголяя катану, но траекторию ему поправил основательный удар сверху. Сугуру настиг на полпути к цели, шлепком о землю с высоты вмял в снег. Приземлившись рядом, огляделся и не найдя признаков жизни, рано обрадовался. Едва он сделал шаг в сторону, как земля всосала по пояс. Всосала бы с головой, но он успел среагировать — сложил печать земляного щита, да так и повис меж двух техник. Буцума вслушиваться в угрозы не стал — не тот соперник, на какого тратят время.       Найти Таджиму оказалось просто. Шорох сгорающей на лету хвои стремительно ухнул справа. Меньше секунды на ручные печати, катон обогнул грязевую стену по обе стороны, выпалив ближайшие сосны.       За шумом шипящей смолы впереди различил узнаваемый хлопок распечатки свитка. Внутри замерло, но опасения не подтвердились. Лис не огласил рёвом окрестности — Таджима всего лишь обзавёлся привычным для него оружием.       Буцума набрал скорость, на ходу сложил печать, плюнул каменной пулей. Бесполезно само собой. Танто влёт разрубил пополам. Буцума с прыжка нанёс рубящий в блок. Лезвия яро запели, скользанули друг по другу. Таджима вышел переворотом на коленях, прыжком поднялся и пробил кулаком в плечо. Буцума шатнулся, ударил по косой, но клинок лишь свистнул над носом соперника. От второго замаха по косой снизу вверх, Таджима перевернулся колесом, не попав под удар. Следом в лицо полетел катон. Буцума мелькнул шуншином на ветку ближайшего дерева, отбил две пары сюрикенов.       Таджима ломанулся через лес, огибая по дуге. Буцума спрыгнул с дерева, на лету сложил печать и припал ладонью к земле.       Дотон: каменное болото.       Твёрдая порода под ногами дрогнула. Таджима среагировал прежде, чем стало поздно. На чакре отпрыгнул, разорвав завязки. Подальше на ветку, ещё раз назад. Варадзи с чавком пожрала твёрдая с виду поверхность.       В тридцати шагах Буцума скептично хмыкнул, демонстративно глянул на босые ноги. Катана дважды рассекла воздух, перевернулась вокруг кисти. Таджима сплюнул ругательства в сторону.       Раздумывать Буцума не дал. Рванул с места в лобовую. Таджима стремительно оттолкнулся от ветки так, что она издала тот же звук, что и натянутое древко лука. Перехватил танто лезвием к локтю. Когда сошлись на расстояние удара, замахнулся, целясь в горло. Но буцума в последний момент резко затормозил на чакре. Грязь брызнула в стороны. У лица он перехватил запястье Таджимы, с замаха сверху ударил рукоятью катаны в плечо. Связки бодро хрустнули. Буцума по сцепке ударил стопой в подмышку и вырвал руку из сустава.       Таджима жизнеутверждающе пролетел несколько метров и остановился, лишь врезавшись в ствол. Боль оглушила, в глазах поплыло. Шаринганом он уловил последовательность печатей. Схватил танто и ушёл шуншином из-под дотона.       Ведущая рука бесполезна. Печатей не сложить, а противник целёхонький.       Кс-со!       Несколько прыжков по деревьям, подальше от Буцумы. Укрыла его уродливая сосна, чью сердцевину лет сто назад не пожалела природа. В обхват — три человека. На уровне третьих веток ствол выскоблен почти до середины. Таджима уткнулся в расщелину спиной прощупал плечо. Рука висит на коже. Связки порваны, мышцы отекли, хрящи раздроблены — вправить некуда. Чакра потекла к ране, обезболила, но слабо — не для того предназначена. Хорошо — болевой порог не подводит. Таджима помотал головой, проясняя мысли.       Левой он сражается не хуже, но на то правая рука и ведущая, чтобы бить эффективней.       Когда в поле зрения возник Буцума, в руку легли сюрикены. Напились чакрой, плотно уткнулись острыми вершинами в пальцы. Уловка проста, но действенна, когда противник в любой момент ждёт нападения. Сюрикен метнулся по дуге, другой следом сбил траекторию, так, чтобы первый полетел с противоположной от него стороны. Буцума рефлекторно отвлёкся на атаку, и Таджима шуншином прыгнул вниз.       Машинальным махом сюрикен отлетел от катаны. Буцума поздно заметил движение слева, и щеку тут же обожгло болью. Кожа лопнула от виска до подбородка, он отшатнулся, и остриё танто вместо горла по касательной вспороло грудь — удачно промазал. Таджима по инерции полетел вниз. Катана махнула наотмашь. Хвост прыснул в стороны срезанными прядями. Буцума ошалело отпрыгнул. Кровь хлынула потоком на шею и грудь. Тронул щёку — пальцы ощутили оголённые зубы — кожа свисла, открывшись сквозной раной. Буцума провёл языком по верхним зубам, прощупал верхний край раны.       Таджима хрипло засмеялся, гордо вздёрнул подбородок, хоть и стоит, сука, на коленях. Оружие на уровне глаз — не намерен сдаваться ни живым, ни мёртвым.       Буцума крепко перехватил рукоять катаны двумя руками. Сорвался с места, вложив чакру в стопы. Замах над головой кровожадно блеснул в верхней точке.       В точке схода Таджима сделал резкий выпад вперёд и коротко резанул с внутренней стороны бедра. Лезвие глубоко вошло, вскрыло артерию и мышцы. Возвратной атакой пошёл вверх, в шею.       Кровь брызнула тугой струёй — Буцума рухнул на колено, но рука не дрогнула пробить Таджиме остриём катаны в левую подмышку — обновить застарелый шрам. Тот изумлённо прохрипел, когда так и не закончил атаку в опасной близости от последнего вздоха, а остриё катаны вспороло связки и застряло на выходе, плотно обтянувшись кожей. Пальцы разжались, но танто не выпал. Таджима снял плечо с клинка. Заплетающимися ногами отступил назад. Надо же — дважды на один и тот же приём. Неудачно сошлись звёзды.       Буцума безсполезно пытался зажать рану. Не будь чакры — истёк бы за минуту.       Тяжёлое дыхание, привычный запах, а небо над головой безмятежно прекрасное. Меж сомкнувшихся игривым кругом верхушек сосен чистый свет. Дивный день — умереть вместе.       Для последней техники нужна вся чакра. Очаг высохнет досуха, с гарантией отправит к ирьёнину, но хороша техника тем, что от атаки не уйти. Гарантия с тем же успехом распространяется и на противника, правда чаще дело оканчивается в могиле.       А ведь он прав — иронично усмехнулся Таджима, сдерживая дрожь в непослушной руке — свиток не достанется ни Кано ни клану, последут за ним на другую строну. Суждено — здесь и сейчас — так вместе.       Танто остановился на уровне глаз, клюнул остриём вниз. Над касирой замер большой палец. Остатки чакры потекли в одну точку, плотно, словно не проходящая мозоль. Может, от боли и бывают слуховые галлюцинации, но Таджима поклянётся, что слышит нетерпеливый зуд под подушечкой.       Буцума придавил взглядом под окровавленными прядями в бою растрёпанных волос. В глазах его дикая свистопляска разъяренных ёкаев.       Общаться без слов они научились слишком давно и слишком просто. Из поединка не выйти живым. Ставки слишком высоки.       Шаринган разобрал на микродвижения детали мгновенной атаки. Последовательность печатей Земного Покаяния и удар, наполненной чакрой ладони в землю.       Под пальцем, каснувшимся касиры, локальный взрыв активировал катон.       Земля под ногами поднялась дыбой, подкинула на полметра, и вместе со смыкающимися на теле каменными пальцами мир раскололся пополам на огненный ад и безмятежное бытие звездой погибели Нагерабоши.       Сугуру выскочил из ловушки, как только почувствовал послабление. Подхватил на ходу девку и ринулся за братом. Таджиме нужен тормоз, когда дело касается боя именно с этим Сенджу.       Он пересёк лес так быстро, как никогда не умел. Остановился, словно ноги вросли. Небольшой пятачок между деревьями выжжен до основания. Расходящиеся лучи Нагеробоши проложили пятиконечный узор до верхушек. Зола, подобно снегу, сыплется с веток. Воздух пропитан горечью жжённой смолы и мяса. Обуглившиеся камни рассыпаются от взгляда.       Таджима лежит в шаге безобразно изломанным кулём. Острые осколки рёбер прорвали одежду и высунулись наружу окровавленными иглами. И багровая лужа на пепелище стремительно окрашивает картину в упоительную песнь смерти.       Он не обратил внимания на ничком лежащего рядом Сенджу, лишь краем глаза отметил в наполовину сожжёном теле удивительно белые кости.       Девку бросил на землю рядом, нащупал пульс на шее брата. Таджима ещё жив, но кровопотеря чудовищная.       Сугуру надкусил палец, призвал Кану. Кошка вильнула хвостом, поняла без слов одним взглядом. На земле вспыхнула печать. Обратный призыв — крайний случай и крайне неприятный. После — несколько часов таращит от чакроистощения. Вокруг собрались куча котов и ни одна падла не бросилась за помощью.       — Нэкобаа! Живо! — рявкнул Сугуру и швырнул в ближайшего кошака мешочком с монетами. Тот моментально скрылся в шуншине.       Сугуру выразительно блеванул в сторону. Просел в темень, да так и не вышел.

***

      Плотное полыми низкими облаками, отёкшая рыхлым снегом серая вата, узнаваемое из тысячи по густым разводам белесым на круглых скатах — небо Сора-ку. Старая сакура склонилась древней старухой. Коряги веток замерли узловатыми пальцами. В стоячем воздухе, падающие хлопья снега похожи на белых призраков, что пришли сопроводить в путь. Вода парит молочной пеной, пузырями на поверхности, соль паром на губах. Щиплет в ранах. Всё, что ниже подбородка, не родное.       Со всех сторон давят тиски настолько, что для вдоха места нет. Хрип беспомощно комкается в горле. Лёгкие наполнены кровью и дышит он ими разве что силой привычки. По груди разлита колкая печать ирьёнинчакры. Рёбра собирали по осколкам, лёгкие по ниткам. Вылечат, конечно, и следа не останется, но сейчас то время, когда чаша весов шатка как никогда.       Некобаа вздыхает над ним, может во сне, может по другую сторону жизни. Ворчит оставленная сиделкой Кана, оправдываясь необходимостью лечения, монотонно втыкает в болезненно чувствительную кожу острые коготки, спасительный укол чакрой приходится как нельзя кстати. Сугуру будит. Сквозь шум в ушах не слышно слов. Таджима силится улыбнуться, но выходит видно плохо, потому что братик смеётся от души. Только он не тот, кто умеет скрывать тревогу — в мешках под глазами и проявившихся резко, не по возрасту, морщинах отражается её глубина. Не всё исправить чакрой — организм может просто сдаться. Пульс ухает в ушах, словно набат, и нет необходимости уточнять по ком.       Тело ослабло, наполнено разными видами чакры, сердце защищают печати, но кейракукей заражена. Ему не забыть об этом — Земное покаяние, поддаётся изоляции преобладающей чакрой легко, но как неизбежная хворь, в мыслях оставляет лишь пепел. Организм постареет и сдаст, и тогда сопротивляться сил не станет.       — Не вздумай сдохнуть, Босеки. Не прощу…       Босеки — Буцума — кусочек жизни, вырванный у взрослых. Изломанные судьбы на перекрёстке детства и реки, чьё беспокойное теченье уносит искалеченные души. Изувечили, свернули крылья, в тот момент, когда мальчик становится юношей и обретают иной смысл понятия — друг. Понятие — брат.       Гораздо ближе, но ещё не — враг, что рядом, плечо в плечо, смысл чьего существования важнее мира.       В тот день верховья реки расписались в судьбе наличием мона.       В тот день — глаза прозрели.       В тот день друг-брат-враг опрометчиво шагнул назад.       И равнодушием Таджиму не обманешь. Слишком хорошо помнит он, как рыдают камни. Слишком цепко держится за полный отчаянья взгляд мальчишки-у-реки-с-рыбой. И не просто так до выеденных белым костяшек сжатые пальцы, и рука Учихи стирает кровь с разбитого лица Сенджу. Буцума не обернулся, хоть и знал, что Таджима за спиной. Лицом к лицу — они враги.       Без имён. Без фамилий. Потому что соль — это память — не вытравить, не выжечь, не смыть кровью.       Он не боится шарингана не потому что силён.       У каждого шарингана — свой Сенджу.