Fade away

Ты никогда не отступаешься, Если я теряю голову. Твои объятия всегда открыты, И ты быстро забываешь мои ошибки, Когда я их совершаю.© Plumb – Don’t deserve you

– Доброе утро, – улыбнулся Монс, входя на кухню. Кара сидела за столом, одетая в ту самую его старую серую футболку, которая была на ней в их первую встречу на этой кухне. Волосы спадали по плечам мокрыми, вьющимися волнами. Мужчина находил Кару прекрасной в любом виде: и в коктейльном алом платье с макияжем, и в растянутой футболке на два размера больше с мокрыми волосами. Его переполняла нежность к этой девушке, вызывая то странное ощущение бабочек в животе, которое возникает только тогда, когда ты по-настоящему влюблен в кого-то. Глядя на нее, такую хрупкую и беззащитную, Монс понимал, что ненавидел бы себя, если бы посмел причинить ей боль… Уже не впервые Кара подумала о том, что все люди, с которыми Монс работал, все поклонники, которые встречали своего кумира на концертах, видели его всегда бодрым и преисполненным энергией. Ей же посчастливилось видеть его уставшим после подобных мероприятий, расслабленным и каким-то беззащитным во сне и сонным с утра. Это была та его сторона, которая принадлежала только ей. – Уже девять? – протер глаза мужчина, выглядя довольно сонным. – Почему ты меня не разбудила? – Первая половина дня у тебя сегодня свободна, так что дала тебе возможность выспаться, – пожала плечами девушка. – Без тебя в постели неуютно, – посетовал Монс, присаживаясь напротив нее. Кара улыбнулась, но улыбка эта получилась какой-то слабой, словно измученной. И все же она хотела выглядеть бодрой. – Ты в порядке? – обеспокоено поинтересовался Сельмерлёв, беря ее за руку. Девушка кивнула. – Все хорошо. Просто, – Кара усмехнулась, – не выспалась, наверное. Ее слова вызвали у Монса ответную усмешку, хотя он бы еще поспорил, кто кому вчера не давал спать. Он склонился к ней, так что их носы почти соприкасались. – Тогда зачем ты встала так рано? Его полушепот и горячее дыхание прошлось по шее Эрикссон, вызывая «мурашки» по всему телу, но она снова улыбнулась, покачав головой, усилием воли заставляя себя не поддаться очарованию Монса. Вчерашняя их первая крупная ссора и ее последствия все еще живо стояли перед глазами. Она не только открыла другую сторону его, она открыла и другую сторону себя. – Интервью сами себя не оформят, – вздохнула Кара, хотя больше всего ей сейчас хотелось наплевать на них и забраться обратно в теплую постель, прижавшись к Монсу. – Почему ты у меня такая правильная? – наигранно расстроенно вздохнул Сельмерлёв. – Я правильная? – лукаво поинтересовалась Эрикссон. – Ну… – с улыбкой протянул он, – может быть, не всегда. Эрикссон снова почувствовала пробегающие по телу «мурашки». Ей нравилось, что, несмотря на устоявшиеся отношения между ними, они все еще постоянно флиртовали друг с другом. И почему-то в такие моменты, Кара осознавала, насколько она изменилась с тех пор, как встретила Монса. Хотя нет, скорее не изменилась, а открыла себя настоящую, что-то в себе, что спало внутри до их встречи. – Я сделаю тебе кофе, – пообещала она. – Я тебя обожаю, – улыбнулся он и, чмокнул ее в щеку, направился в душ. Кара с улыбкой покачала головой, но стоило только Монсу скрыться в коридоре, согревающее тепло и радостная атмосфера рассеялись, возвращая ей уныние и пустоту, которые она почему-то старалась скрыть от него в это утро… – Ты волшебница, знаешь? – улыбнулся Монс, устраиваясь на диване рядом с Карой с чашкой горячего кофе. – Черный кофе, две ложки сахара… – задумчиво произнесла девушка и слегка улыбнулась. – Это стало первым, что я о тебе узнала, кроме официальных сведений типа твоего имени и твоего адреса. – То утро очень сильно изменило мою жизнь, хотя тогда я об этом даже не думал, – отозвался Сельмерлёв, улыбаясь воспоминаниям. Незапланированное пробуждение в шесть утра, ночная незнакомка, разговор на кухне и предложение остаться. Что, если бы он не сделал этого? Просто позволил ей уйти в то утро? Тогда пустота внутри по-прежнему была бы с ним. Губы Кары снова искривились в легкой улыбке, но взгляд продолжал блуждать по домам, просматривающимся из окна. Остатки кофе в ее чашке давно остыли. Монс видел – что-то было не так, что-то ее беспокоило. – С тобой не все в порядке, – вздохнул он, разворачиваясь к девушке и проводя пальцами по ее щеке. – Что не так, Кара? Эрикссон вздохнула, сдерживая слезы, подступающие к глазам. – Сегодня мамин день рождения. Ей могло бы быть сорок восемь, – с трудом произнесла она, подавляя желание притянуть к себе колени и зарыться в них лицом, уступая слезам. – О, – удивленно воскликнул Монс, – прости. Я совсем забыл. Он действительно почувствовал себя виноватым за то, что забыл об этом. Он не был знаком с мамой Кары, потому что та умерла за год до их встречи, не знал, какой она была, но Кара все еще очень тосковала по ней, и ему было больно наблюдать в ее глазах такую печаль и тоску. Он знал, что у нее больше никого не было и всей ее семьей был друг Йохансен, и поэтому так сильно хотел заполнить пустоту в ее сердце, так как она заполнила его пустоту собой. – Ты не обязан помнить, – одарила его вымученной улыбкой Эрикссон. – Почему ты не напомнила? Мы бы могли… – Нет, – улыбка стала более легкой, – сегодня генеральная репетиция перед первым полуфиналом. Это то, что сейчас важно. Монс покачал головой, понимая, что она была права, но все же не соглашаясь с тем, что она словно жертвовала своими чувствами, не собираясь даже рассказывать о них, ставя превыше всего его интересы. – Обещаю, когда Евровидение закончится, мы обязательно съездим в Хеслехольм. Кара кивнула. Она ценила то, что он был готов отложить свои дела ради того, чтобы сопровождать ее в родной город, понимая, как для нее было тяжело туда возвращаться. Стокгольм стал для нее новой жизнью, новым дыханием. И все же Эрикссон не могла отделаться от чувства бегства. Она действительно пыталась убежать, и не так от города, сколько от самой себя, хотя и понимала всю тщетность попыток. Кара подняла взгляд на Монса, встречаясь с его теплыми, казавшимися в солнечном свете карамельными, глазами. Зачем она наговорила ему вчера столько обидных вещей? Почему обвиняла его в безразличии? Он так заботился о ней, а она не ценила это, устраивала глупые сцены ревности… – Я не заслужила это, – тихо отозвалась Эрикссон, отводя от мужчины глаза. – Не заслужила что? – опешил Монс. – Не заслужила такой заботы, – Кара все-таки притянула колени к себе, обнимая их руками, словно это помогало обретать ей какую-то целостность. – То, как ты смотришь на меня… словно я для тебя какой-то подарок судьбы… Но я далеко не такая. Я никогда не рассказывала тебе об этом, боясь, наверное, того, что ты посмотришь на меня другими глазами и поймешь, что я не достойна того, чтобы меня так любили. – О чем ты говоришь? – озадаченно поинтересовался Сельмерлёв, абсолютно не понимая, к чему она клонила, почему думала, что его отношение к ней могло быть другим? Кара вздохнула. Наверное, этот разговор должен был состояться еще год назад. Монсу стоило узнать об этой части ее жизни еще тогда, но Эрикссон боялась. Боялась потерять его снова… Но и скрывать то, что так ее мучило, она больше не могла. – Глядя на меня сейчас, наверное, сложно поверить, что я была очень сложным подростком? Мама никогда ничего мне не запрещала, считая, что запреты только провоцируют людей поступать наоборот, вызывая повышенный интерес. Наверное, со многими это именно так и работает. Но не со мной. Мне почему-то казалось, что моя вседозволенность – это моя свобода, и я далеко не сразу поняла, насколько сильно заблуждалась на этот счет. Алкоголь, вечеринки, на которые несовершеннолетних по идее не пускали, однажды были даже легкие наркотики… Это казалось чем-то обычным, потому что все вокруг так делали. Я позволяла себе приходить домой, когда пожелаю, иногда даже в не совсем трезвом состоянии. Мне было шестнадцать, Монс. Шестнадцать! Мама пыталась меня воспитывать, но понимала, что упустила тот момент. Я раздражалась, заявляла, что уже взрослая и что сама могу решать, что мне делать, а что нет. Она злилась, кричала, а я кричала на нее в ответ и убегала из дому. Я знала, что она после этого жалела о сказанном, корила себя и плакала, переживая за меня. Я чувствовала вину, возвращалась, и мы мирились… Но потом все начиналось сначала. Я не понимала или даже не хотела понимать, насколько ей было тяжело растить меня одной, насколько она любила меня и дорожила мной. Воспоминания накатывали огромными волнами, словно цунами захлестывая Эрикссон с головой. Она не замечала, что в ее голосе уже звучали слезы, что сам голос дрожал от волнения и злости на саму себя. Кара крепко обхватила колени руками, ногти впивались в кожу, но она не чувствовала этого, пребывая в другом измерении, глядя пространственным взглядом прямо перед собой. – Однажды на одной из таких «взрослых» вечеринок ко мне начал приставать какой-то парень. Я «отшивала» его, но до него, казалось, не доходило. Он едва не изнасиловал меня. Я всю ночь проплакала у мамы на плече и клялась, что больше никогда не буду вести себя так, как вела раньше. И я действительно перестала посещать такие вечеринки, отошла в сторону от некоторых компаний… Но я была ужасной дочерью, заставляя ее переживать за меня, причиняя ей столько страданий и боли… – Кара поняла, что всхлипывает: слезы уже текли по щекам. Спустя три года это все еще терзало ее. – Я была причиной ее болезни, ее катализатором. Доктор сказал, что нервные переживания и постоянные стрессы послужили тому, что болезнь начала прогрессировать. Только тогда, увидев ее такую измученную и бледную на больничной кровати, я поняла, что натворила. Я пообещала ей и себе, что исправлюсь… Но было уже поздно. Кара повернулась к мужчине, поднимая на него глаза, полные слез. Она чувствовала себя ужасной подавленной и опустошенной, но не хотела, чтобы он жалел ее, потому что сама ненавидела себя в этот момент. – Монс, она умерла из-за меня! И что бы я ни делала, я никогда не смогу искупить это! Никогда! Девушка уронила голову на колени, чувствуя, как рыдания сотрясали все ее тело. Больше не было смысла сдерживать их в себе. Все чувства рвались на волю, сметая барьеры, возведенные ею за последние года. Она была одна в этом вихре, не замечая ничего вокруг, снова возвращаясь к тому моменту, когда рука матери замерла в ее руке, а глаза закрылись навсегда. Монс не знал, как реагировать на все сказанное. Он действительно и подумать не мог, что за этими серыми спокойными глазами, радужной улыбкой и пусть даже пеленой грусти скрывается ТАКАЯ боль. Казалось, она разрушала Эрикссон на его глазах, разбивала все то хрупкое спокойствие, которое он видел. Он знал, что такое чувствовать себя виноватым, что такое причинять кому-то боль и корить себя за это, но он и представить не мог, что должен чувствовать человек, думая, что кто-то погиб из-за него, и не имея возможности попросить прощения, искупить свою вину… Но вопреки всему Сельмерлёв понимал, что это никак не меняет его отношения к этой девушке. Ее боль была его болью, он просто не мог наблюдать за тем, как ее хрупкие плечи содрогаются от рыданий. Ему хотелось спрятать ее в своих объятиях, защитить от всех острых осколков, которые ее сознание метало в нее. И недолго думая, мужчина притянул Кару к себе, крепко обнимая. Она продолжала плакать, сжимая его футболку. Монс гладил ее по голове, сожалея, что не может помочь ей избавиться от терзающей вины. Позитивное настроение беззаботного утра рассеялось, но вместе с тем Сельмерлёв понимал, что за прошедшие сутки они с Карой стали еще ближе, стерев все недосказанности, все страхи, сорвав с себя все маски. Прошло несколько минут, прежде, чем девушка успокоилась. Она поняла, что ей давно нужно было выпустить эти чувства на волю, высказаться… и не просто кому-то, а тому, кого она любила и кем действительно дорожила. – Теперь ты знаешь, – пробормотала Кара, хлюпнув носом и отстранившись от Монса. Она боялась смотреть ему в глаза. – Я не стою того, чтобы меня так любили. Я обвиняю других, не замечая собственных недостатков и собственной вины. Сельмерлёв покачал головой и подцепил пальцами ее подбородок, поднимая его вверх и заставляя Эрикссон посмотреть ему в глаза. К своему удивлению, она не нашла в них отвращения или презрения, которые так боялась увидеть, как тогда после ее неумелого поцелуя за кулисами его концерта год назад. Вместо этого Монс смотрел на нее сочувствующе и все также заботливо. – Мы все танцуем с демонами в наших разумах. И у каждого свои демоны. Я ведь тоже далеко не идеал, Кара. Я совершал много ошибок, и ты это знаешь. Мы все идеальны в своей неидеальности, – усмехнулся Монс, большими пальцами вытирая влагу под ее глазами. – Не кори себя за это, ладно? Что сделано, то сделано. Ты не можешь исправить прошлое, но твое будущее в твоих руках. Ты можешь измениться, можешь стать той, кем хочешь быть. Но, по-моему, ты уже ею стала. Той девушки, о которой ты рассказала, больше нет. И Кара, которую я знаю, которую люблю заставляет меня хотеть быть лучше. Только после этих его слов боль утихла. Кара понимала, что вряд ли сможет когда-нибудь простить себя, но рядом с ним груз вины становился меньше, рядом с ним все казалось возможным. – Иди ко мне, – с легкой улыбкой произнес мужчина, беря ее за руку и притягивая к себе. Его объятия действительно были лекарством и ответом на ее постоянные сомнения о том, что она не заслуживала его. Он ведь то же самое думал о себе. Они оба были повреждены своим прошлым, но оба все равно находили друг друга идеальными. Идеально поврежденными* частицами друг друга. Вчера вечером Монс действительно был зол на Сирмайса за тот поцелуй. Но после их с Карой утреннего разговора эта злость исчезла. Каждый человек хоть раз в жизни совершал ошибки, даже тот, кто казался образцом для подражания. У таких людей, зачастую наоборот их оказывалось еще больше. Да, он не мог списать латышу эту выходку, которая поставила Кару в неловкое положение, которая была весьма неприятна для него самого, и которая стала причиной их первой крупной ссоры. Но в то же время Сельмерлёв понимал: в том, что этот поцелуй заставил его усомнится в чувствах Кары, не было абсолютно никакой вины Юстса. – Пошли отойдем, – предложил Монс, подходя к нему в зале Глобена, пока был объявлен небольшой перерыв. Сирмайс нервно сглотнул, но утвердительно кивнул головой, следуя за Сельмерлёвым. Он сразу понял, о чем тот хотел с ним поговорить по его взгляду. Впрочем, он и сам пришел на генеральную репетицию первого полуфинала именно для этого. Отошли они не так уж далеко, оставаясь в пределах зала. – Слушай, – решил начать разговор первым Юстс, – я хочу извиниться за то, что случилось. Это был очень глупый… идиотский поступок с моей стороны. Я… – Она тебе нравится? – напрямик спросил Монс, сканируя парня взглядом. – Да, – кивнул Сирмайс, удивившись вопросу, но тут же поспешил добавить: – Но это неважно. Она с тобой. И с тобой она счастлива. – Ты так думаешь? – то, каким тоном Сельмерлёв это спросил, заставило латыша немного опешить. Неужели он действительно этого не знал, не замечал? Или просто хотел убедиться? – Я это вижу, – подтвердил Юстс. – И пусть порой она раздражается на то, сколько времени ты проводишь за работой, она знает, что это твоя жизнь, и ценит, что это делает тебя счастливым. И она не променяет тебя ни на кого другого. Между ними на несколько секунд воцарилось молчание. Каждый думал о своем. Юстс ожидал, что Сельмерлёв будет зол на него, и уже готов был к нелестным словам в свой адрес, понимая, что вполне их заслужил, но все, казалось, обернулось по-другому. Монс понимал, что должен был ему что-то сказать, но не знал, что, Сирмайс и так признавал свою вину. – Я правда очень сожалею о том, что сделал в клубе. Я бы очень хотел отмотать время назад и… Сельмерлёв несколько грустно и даже иронично усмехнулся. – Но жизнь не кинопленка, так что привыкай к тому, что о каких-то поступках придется жалеть. – Меня действительно тогда занесло. И я прошу прощение за то, что сделал… – вздохнув, посмотрел на него Юстс. – Тебе не у меня стоит просить прощение, – покачал головой Монс, смерив латыша несколько сочувствующим взглядом. Тот и так понимал, что больше всего виноват перед Карой и именно ее прощение будет трудней всего заслужить. – Она, наверное, ужасно сердита на меня… – Она не злится, – вынужден был признать Монс. – Просто ты действительно поставил ее в очень неудобное положение. На будущее запомни, что не стоит целовать девушек, которые заняты. А если их подобное не возмущает, а совсем наоборот… Задумайся, стоит ли начинать с ней какие-то отношения. Ты понимаешь, о чем я. Сирмайс кивнул, чувствуя, как лицо заливает краска. Давно ему не было так стыдно за сделанное. Наверное, легче было бы, если бы Монс разговаривал с ним более грубо, или даже съездил по лицу, но вместо этого швед выбрал спокойный разговор и даже давал ему некоторые советы. Юстс мысленно восхитился его самоконтролем и рассудительностью. – Тебе действительно стоит попросить прощение у нее, – напоследок бросил Монс, хлопнув латыша по плечу, и направился к Петре. Юстс вздохнул, понимая, что это будет непросто, но он все равно сделает это, даже если Кара и не захочет больше видеть его в своей жизни. *"Идеально поврежденными..." – отсылка к названию альбома Монса "Perfectly Damaged"