Fade away

Монс бросил ключи на тумбочку и прошел вперед по коридору, на ходу сбрасывая туфли. Этот момент ужасно напомнил Каре ее первое появление в этой квартире в ту ночь, когда они познакомились. Тогда он был для нее абсолютным незнакомцем. Сейчас же от него веяло отчужденностью и холодом, так что Кара невольно поежилась: он казался таким же чужим, как тогда. Всю дорогу оба молчали, и в салоне такси висело почти физически ощутимое напряжение. В голове обоих было много разных мыслей и много слов, которые хотелось сказать друг другу, но не там, не при ком-то постороннем. И все же мысли эти путались, и слова в соответствии с ними менялись. Оба чувствовали себя отвратительно в душе, но оба молчали. И вот сейчас они наконец-то остались одни, и молчание больше не должно было стоять между ними стеной. Девушка захлопнула за собой дверь, также на ходу снимая непривычные лодочки на высоком каблуке, от которых ноги ужасно устали. Выходя отсюда несколько часов назад в прекрасном настроении, она и подумать не могла, что возвращаться они будут вот так… Прошлепав босыми ступнями по паркету, Эрикссон вошла на кухню. Монс стоял к ней спиной, глядя в окно на огни ночного Стокгольма. Это напомнило еще один эпизод из их прошлого – разговор об Азре, когда Сельмерлёв вот так же смотрел в окно, рассказывая о причине их расставания. Сейчас Кара не видела его лица, но спина была напряжена, что отнюдь не было хорошим знаком. Молчание действительно угнетало. Она стояла и не знала, как начать разговор. Впервые с того момента, когда она просила у него прощение насчет злополучной статьи в «Хольм ньюетер», девушка чувствовала сверлящую изнутри вину. – Монс… – Кара облизала слегка пересохшие от помады и прохладного воздуха губы, – что случилось? Она тут же мысленно отругала себя за глупый вопрос, который казался совершенно не к месту. К тому же из ее уст сейчас он прозвучал лицемерно. Она знала, что случилось. И за то время, что они ехали в такси, она поняла, что и он знал. Он видел их. Мужчина медленно обернулся и поднял взгляд на Эрикссон, от которого у нее внутри все сжалось, настолько он был потухший и безжизненный. И было больно смотреть в такие глаза. – Ты ничего не хочешь мне сказать? – голос прозвучал глухо, каждой нотой закрадываясь к душу Каре и заставляя ее внутренне сжаться от произнесенных слов и взгляда, направленного на нее. – Ты видел, да? – на автомате переспросила она и рассеяно моргнула, почувствовав, что глаза слегка заслезились. – Ты бы предпочла, чтобы я не видел? – на этот раз в голосе Сельмелёва прозвучала сталь, взгляд ожесточился. Он не сводил глаз с Кары, будто сканируя ее взглядом. Сканируя на честность и ложь. Девушка опешила, некоторое время не найдясь, что сказать. От произнесенной реплики в голове снова возникли еще свежие яркие картинки и ощущения: стена клуба, диван, легкий запах сценического дыма, божественный аромат парфюма, лицо Юстса так близко от ее лица, его губы с горьковатым привкусом алкоголя… Чувство вины захлестнуло с новой силой, но лишь на несколько секунд. Постепенно смысл произнесенной Монсом фразы начал доходить до нее, вызывая волну отнюдь не вины, а возмущения, от которого девушка буквально задохнулась. – Ты что, всерьез думаешь, что я могла тебе изменить? Что я хотела это сделать?! – ее голос задрожал, так же, как и руки, которые она поспешила сжать в кулаки. Но больно впившиеся в кожу ногти не привели ее в чувство и не умерили негодования. – Как по-твоему я должен реагировать на увиденное? Когда мою девушку целует другой парень, а она даже не сопротивляется? Перед глазами снова возникла сцена, невольным свидетелем которой он стал: Сирмайс, рука которого тянулась к волосам Кары (его Кары!), целовал ее (теперь он был уверен, что инициатором был действительно латыш), а она даже не пыталась его оттолкнуть. По сердцу будто кто-то скреб когтями. Почему она его не оттолкнула? Ей нравилось? Эти вопросы мучали его всю дорогу домой, будто взрывали его мозг изнутри. – Может, тебе стоило постоять подольше и увидеть все до конца? – в тон ему ответила Кара, не совсем понимая, что заставляет ее говорить именно это. Вместо «прости меня» вылетали совсем противоположные обвинительные фразы. Лучшая защита – это нападение? Неужели так? Глаза Монса округлились. Он не мог поверить в то, что слышал, хотя разум подавал слабые сигналы логике, убеждая в том, что фраза эта означала как раз совсем противоположное. Поняв, что сморозила глупость, девушка поспешила исправиться: – Я не это хотела сказать… в смысле, я не имела в виду… Сельмерлёв наблюдал за ней с бесстрастным видом, лишь слегка подняв вверх одну бровь, что придавало его лицу весьма ироничного выражения, хотя внутри него бушевала буря эмоций: обида, ревность, злость, раздражение, страх потерять ее… – А знаешь, что? Ты сам то не хочешь объяснить мне свое поведение с теми девушками на вечеринке? – голос Кары прозвучал слишком резко. Ну вот, снова нападение. – Отлично, переключимся на меня? – саркастически хмыкнул мужчина, скидывая руки вверх. – А ты не думал о том, как я себя чувствуя, глядя на то, как ты с ними флиртуешь? – чувства уже вырывались на волю. Как бы Кара ни пыталась не придавать этому значения, не сомневаться в нем и забросить свою ревность подальше, сейчас она не считала нужным сдерживаться. Она не хотела устраивать ему глупые сцены и требовать объяснений, не хотела казаться ревнующей истеричкой, понимая, что это только разрушит их отношения. Но сейчас он сам ставил под сомнения ее верность, и от этого Эрикссон вскипела. – Я не думала, что нравлюсь ему. Тот поцелуй был слишком внезапен. Но он ничего не значил для меня! Кара ощутила, как в глазах зарождаются нежелательные слезы, и изо всех сил пыталась не дать им волю. Монс почувствовал, что ревность внутри утихает, удовлетворенная данным ответом. Он верил ей и чувствовал себя глупо из-за того, что позволил себе сомневаться. Но ее слова поднимали в нем волну возмущения, потому что она подозревала его в том, чего не было. – Это не флирт, а обычное вежливое общение, – довольно холодно ответил Сельмерлёв, не отводя от нее взгляда. Кара видела эти вспыхивающие огоньки раздражения в его глазах, но просить прощение для нее сейчас было равносильно унижению. Поэтому она стояла, скрестив руки на груди и, поджав губы, молчала, прожигая его взглядом. Молчаливый напряженный контакт глазами длился, казалось, целую вечность. Наконец Монс не выдержал и, вздохнув, подошел ближе к Эрикссон, касаясь ее руки. – Слушай, нас обоих сегодня занесло, и мы оба сегодня были неправы, – осторожно начал он, но Кара выдернула свою руку и отступила на шаг, качая головой. Он все минимизировал, словно на ее упреки или обвинения не стоило обращать никакого внимания. – Отличное у тебя общение, – язвительно хмыкнула она. – Да это моя работа в конце концов, общаться с людьми, так же, как и твоя. Что с тобой такое? – вспылил мужчина. Он пытался здраво поговорить с ней, но его слова словно разбивались о глухую стену. И мужчина вскипел: ‒ Значит, только тебе можно ревновать? Думаешь, мне было приятно наблюдать за тем, как столько парней крутилось возле тебя? Но я прекрасно понимал, что они были лишь частью твоего журналистского задания. Это твоя работа, и я принимаю это. Хотя кое-кто, ‒ мужчина неосознанно выделил голосом это «кое-кто», ‒ стал для тебя кем-то больше, чем просто участником Евровидения, у которого ты брала интервью. Ты думаешь, я не ревновал тебя к нему, когда видел, сколько времени вы проводите вместе? Я ловил себя на мысли, что ты можешь выбрать его, когда ты рассказывала о том, как много у вас общих интересов, как легко вы нашли общий язык, когда у тебя так горели глаза. «А почему нет, ‒ думал я, ‒ он довольно симпатичный, талантливый, он твоего возраста, в конце концов». Я словно заново переживал тот вечер, когда ты ушла на свидание с тем Томасом, только на этот раз моя ревность была в разы сильней. Я каждый раз задавался вопросом, как далеко зашла ваша дружба, пока сегодня не увидел тот поцелуй... Монс глубоко вдохнул, чтобы успокоиться и не выдавать своим дрожащим голосом, насколько больно ему было увидеть их там, в клубе. ‒ Поцелуй, о котором ты даже не посчитала нужным мне рассказать, ‒ тихо закончил он, не глядя на Эрикссон. ‒ Поверить не могу, что ты меня в этом упрекаешь! ‒ опешила Кара. Она ведь сказала ему, что тот поцелуй ровным счетом ничего для нее не значил. ‒ Это не упрек, ‒ устало вздохнул Монс, проводя ладонью по лицу, словно пытаясь избавиться от эмоций, что переполняли их обоих. ‒ А что же? ‒ Довод на твою бессмысленную и глупую ревность. ‒ Бессмысленную? ‒ Кара задохнулась от не меньшего возмущения, чем несколько минут назад Сельмерлёв. ‒ Ты ревнуешь меня даже не к Петре, с которой мы проводим уйму времени вместе на репетициях. Ты ревнуешь к каким-то барышням, которых я вижу первый или второй раз в своей жизни. Это странно и несправедливо, ты не находишь? ‒ мужчина пытался говорить спокойно и рассудительно, но в душе поднималось возмущение. Почему вообще он должен оправдываться? Он не сделал ничего, чтобы подозревать его в измене. Нет, больше никогда ничего подобного он не повторит. Почему она ведет себя так, словно она единственная жертва здесь? ‒ Потому что это чертовски невыносимо, когда половина твоих фанаток страстно желает, чтобы меня не существовало вовсе. И каждый раз я думаю о том, что не подхожу тебе, что однажды ты поймешь, что я была твоей ошибкой, ‒ кричала сквозь слезы девушка, давая волю чувствам, всем накопившимся внутри переживаниям, которые, подобно снежному кому, обрастали новыми болезненными чувствами. ‒ Что за бред?! ‒ возмутился Сельмерлёв. В его глазах удивление смешалось со злостью, словно он злился на нее за ее дурацкие мысли и глупую ревность. Но Кара была слишком на взводе, чтобы обращать на это внимание и анализировать его слова и взгляд, да и вообще рассуждать логично, ею управляли эмоции. ‒ Для тебя это бред? ‒ глаза девушки расширились от негодования. ‒ Значит, все мои чувства ‒ это просто бред, да? Не стоит даже обращать внимания? Я просто истеричка, которая решила устроить тебе сцену ревности на пустом месте? Кара кричала, повышая голос, но не замечала этого в эмоциональном порыве. ‒ Прости, я не это имел в виду… ‒ попытался сгладить углы Монс, но было уже поздно. Она не желала его слушать. ‒ Значит, только твои чувства имеют значение? Только тебе можно быть обиженным? Я еще раз повторяю: тот поцелуй не значил для меня абсолютно ничего! Каким бы привлекательным и интересным не был Юстс, он тебе не конкурент, в отличии от всех тех девушек, которые постоянно вьются вокруг тебя! ‒ С чего ты взяла, что кто-то может составлять конкуренцию тебе? ‒ настал черед Сельмерлёва удивляться. Что за дурацкие мысли, черт возьми, лезли в голову это глупой девчонке?! Кара молчала, избегая взгляда мужчины. Внутри нее все клокотало от непонятной обиды, от злости на тех женщин, которые сегодня на вечеринке не давали ему прохода, и от злости на самого Сельмерлёва за то, что он не «отшил» их. ‒ Они все из кожи вон лезут, чтобы обратить на себя твое внимание, ‒ наконец произнесла она, поднимая на него глаза. ‒ Но я не собираюсь сражаться за него вместе с ними. ‒ Тебе и не нужно, ‒ мягко произнес Монс, подойдя к ней ближе и снова попытавшись взять ее за руку и разорвать этот замок, но Кара еще сильнее сжала кисти. Мужчина вздохнул: ‒ Ты единственная, кто мне нужен. И, по-моему, я не давал тебе поводов в этом усомниться. Так почему я должен сейчас оправдываться? ‒ Не должен, ‒ сухо произнесла девушка, быстрым движением смахивая со щеки предательскую слезу. Она не хотела показывать ему, насколько ей обидно, но эмоции, как всегда, возобладали. Монс попытался коснуться ее плеч, чтобы успокоить, но Эрикссон выставила вперед руки, касаясь его груди и отталкивая от себя. ‒ Не трогай меня сейчас, ‒ бросила она в порыве еще неостывшей злости, и круто развернулась, направляясь к двери. Это стало последней каплей его терпения. Мужчина шумно выдохнул и резко схватил ее за руку, рванув на себя. Девушка опешила от неожиданности, забыв о слезах, душивших изнутри, об обиде, терзающей сердце, о злости, которую она испытывала к Сельмерлёву и себе самой в этот момент. Она не успела опомниться, как он развернул ее к себе лицом и, обхватив второй рукой шею в районе затылка, притянул ее лицо максимально близко к своему. Кара задохнулась от спонтанности и негодования, когда губы Монса накрыли ее. Он буквально впился в них поцелуем. Настойчивым, глубоким, пожалуй, даже диким. Эрикссон возмущенно попыталась оттолкнуть его от себя, вырваться, но хватка была слишком крепкой. Чем больше она сопротивлялась, тем сильней и настойчивей были его действия. Рука, сжимающая ее запястье, переместилась на талию, обхватывая ее, и притягивая Кару еще ближе, в то время как пальцы на ее шее впивались в нее настолько сильно, что не оставалось сомнений ‒ останутся синяки. Губы мужчины были слишком настойчивы, чтобы им вообще было возможно противостоять, заставляя ее собственные губы открыться им навстречу. Проведя по ним языком, он проник внутрь, лишая ее последнего желания к сопротивлению. Все ее тело, что до этого момента было словно натянутая пружина, обмякло в его руках. Кара не понимала, что происходит. Монс никогда не вел себя с ней так грубо. Каждое его прикосновение, объятие, поцелуй были полны нежности, но сейчас от нее будто не осталось и следа. То, что он делал сейчас, казалось совершенно несвойственным ему. Эрикссон никак не ожидала подобного. Должно быть, она слишком разозлила его. Но внезапно осознала, что ей не просто больше не хотелось сопротивляться... ей нравилось такое его поведение. Он вел себя словно зверь не собиравшийся ни с кем делить свою добычу. Кара судорожно вдохнула воздух, когда Сельмерлёв наконец оторвался от нее. Он также тяжело дышал, пораженно глядя на девушку, не ожидая такого от самого себя, удивляясь своему поведению не меньше нее. Их тела все еще соприкасались так, что оба могли слышать бешеное сердцебиение друг друга и физически ощущать нарастающее желание. Глаза обоих горели при взгляде друг на друга, но уже не от злости. Гнев и раздражение переродились и превратились в нечто новое ‒ в страсть. Всего несколько секунд понадобилось, чтобы понять, что у них обоих одна и та же жажда ‒ жажда друг друга. Эрикссон резко сократила расстояние между их губами, целуя мужчину так, как не делала этого никогда прежде, словно все ее чувства, инстинкты, порывы усилились, были доведены до наивысшей точки. Глаза Монса она всегда сравнивала с виски (и они были своеобразным алкоголем), от взгляда которых она чувствовала себя пьяной. Словно желая отомстить ему за все, что он заставил ее пережить в эти несколько минут их ссоры, Кара оттолкнула его к стене, прижимая к ней, но не разрывая поцелуй. Она почувствовала, как его губы расплылись в ухмылке, а затем он притянул ее к себе за талию, не оставляя и миллиметра пространства между их телами, будто сливая их воедино. Кара чувствовала тепло, исходившее от него, но этого было слишком мало. Она запустила руки под открытые полы его пиджака и заскользила по рубашке вверх. Пиджак слишком мешал и, не церемонясь, девушка потянулась к плечам Монса, таща за собой ворот и дальше рукава. На ее намек он резко поменял их общее положение, прижимая к стене теперь уже ее и давая ей возможность снять с него чертов пиджак, вслед за которым Эрикссон лишила его и рубашки, продолжая пальцами изучать каждый мускул его напряженной спины. Оставив в уголке ее губ короткий поцелуй, Монс начал опускаться поцелуями вниз по ее шее. Каждое прикосновение губ к чувствительной коже вызывало в девушке трепет, слегка щекотно, но безумно приятно. Впадина за ухом, сонная артерия, основание шеи... Рука Сельмерлёва скользила вверх по ее ноге к бедру, подымая за собой ткань ее обтягивающего платья и заставляя согнуть ногу. Она всегда была для него чем-то вроде хрупкой фарфоровой куклы, с которой он обращался с особой осторожностью и нежностью, даже не задумываясь об этом. Но сегодня все изменилось. Он не помнил, когда в последний раз кто-то злил его настолько сильно, когда в последний раз он вел себя подобным образом. Но похоже, что и в ней открылась какая-то другая сторона, более смелая, более вызывающая. Он чувствовал это в каждом ее прикосновении и каждом ее поцелуе, оставленном на его теле. Она действительно сводила его с ума! Внезапно, обхватив за бедра, Монс оторвал ее от стены, поднимая на руки и перемещая в противоположную сторону, усаживая на тумбочку. Девушка засмеялась, крепко обхватывая мужчину ногами и руками, чтобы не упасть. Она ответила на его поцелуй со всей жадностью, что овладела ею, обняв за шею, проводя рукой по затылку и ощущая колючую кромку волос. Ей безумно нравилось чувствовать его губы на своих; нравилось, как его сильные руки, скользнув под кромку платья, поглаживали ее бедра. Сколько неприятных слов они наговорили друг другу, сколько боли причинили… теперь старались стереть это все поцелуями и ласками. Вспоминая тот момент, о котором Сельмерлёв сегодня упомянул во время их ссоры, обвиняя ее в том, что она умолчала о поцелуе с Юстсом, Кара понимала, что никому, кроме Монса, не позволила бы вот так целовать себя, вот так владеть ее телом. И никому, кроме него, она не отдала бы свое сердце. ‒ Я люблю тебя, ‒ прошептала она ему в губы в коротком перерыве на вдох.