Вещи, смущающие Санса

Практически каждое утро Санса начинается с того, что он застаёт Папируса за утренней разминкой. Но зачем скелетам разминаться? Этот вопрос не давал ему покоя. Может, он сам чего-то не понимал?

      — Бро, я вижу, твоя гибкость вышла на новый уровень? — конечно, как я мог обойтись без очередного каламбура даже в такой напряжённой ситуации, как эта?       — Хм-м? Ты что-то сказал, Санс? — точно ничего не расслышав, спрашивает он, отвлекаясь от своей тренировки и вновь принимая своё исходное положение стоя, расставив оголённые короткими шортами ноги на ширине плеч, весьма широких плеч, прикрытых лишь верхней частью его «боевого тела».       Почему я занимаюсь описанием того, во что одет мой брат? Ведь я сам, применив всю свою чуткость и внимание, коими я не был особо наделён, когда-то помог ему с созданием его идеального, как часто повторял сам Папирус, образа будущего члена королевской гвардии. Что тут особенного? Будь на моём месте другой скелет — он бы не поскупился на старости лет помочь своему младшему братцу, хех. А разве нет?       Но почему-то именно сейчас, когда за окном только начинала просыпаться жизнь, а по телевизору крутили повторы этих любимых Папирусом шоу Меттатона, это имело какой-то свой особенный смысл?       Нет. Это странно. Просто странно. Или это просто я не в том возрасте, чтобы понять все эти порывы? А может, всё дело в наших характерах?       Нет, мне никогда не понять его неисчерпаемой гиперактивности, но почему-то даже от этой мысли мне спокойнее не стало.       Не сдержавшись, я изнеможённо зеваю (и, наверное, потянулся бы, если бы не так сильно хотел спать), чем немного отвлекаю Папса, выполняющего глубокие наклоны из стороны в сторону (при этом, по мере наклонов, держа руку то на одном боку, то на другом, с той же частотой оттягивая и другую руку в сторону).       — Санс, ты мешаешь мне сосредоточиться на грандиозных обдумываниях! — одновременно с выдохом произносит тот, вытирая своим шарфом выступивший пот.       — Бро, как я могу мешать тебе? — облокотившись на стену, я по своей обыденной привычке засовываю руки в глубокие карманы, с малой долей азарта посматриваю на немедленно напрягшегося брата и слышу его настойчивое «Санс…» Хех, словно это могло меня остановить. — Ведь у тебя нет ушей.       Я глухо посмеиваюсь и потираю свои глазницы, надеясь согнать с себя последствия очередной бессонницы, но, конечно же, это бессмысленно. Так же бессмысленно, как и надеяться на то, что я перестану обращать столь пристальное внимание на вздымающуюся грудную клетку Папируса и на его неприкрытый позвоночник, выгибающийся из стороны в сторону, демонстрирующий всю гибкость его позвонков и каждой косточки в его идеальном (разве нет?) теле.       Папирус нервно топает своим сапожком и складывает руки в замок на груди, наверняка норовя просверлить где-то во мне ещё одну дыру.       — Хэй, не кипятись, бро, я думаю, что сегодня ты, как и полагается будущему королевскому стражнику и любимцу всех людей, выполнил тонну работы...       Похоже, беру за живое: он светится в приливе своих грёз и стремлений и уже хочет вскочить на диван, наверняка чтобы подтвердить мои слова своим гордым смехом и изречениями, но, похоже, братец позабыл о том, к чему обычно приводят все мои похвалы.       — ...скелетонну.       Уже настроившийся на свой привычный лад Папирус ненадолго подзависает, стараясь осознать то, что сейчас произошло. Я, широко улыбаясь, наблюдаю за ним с непомерным интересом. И лишь спустя несколько секунд из него вырывается целая тирада недовольства:       — Снова твои ужасные шутки, Санс, ну сколько можно! — он вновь топает и, вскинув свои руки вверх, эмоционально таращит свои глаза, как умеет только он. — Пш-ш… — теперь он, немного успокоившись и расслабив свои обвисшие конечности, косится в сторону и, похоже, вспомнив о своей обязательной разминке, резко заводит одну из своих рук назад, тем самым вызвав смачный хруст.       Вы когда-нибудь испытывали резкую необходимость проораться, но при этом впасть в глубокий ступор? Что ж, я испытываю нечто схожее, но только сильнее, намного сильнее, и в сочетании с какими-то странными неловкостью и напряжением. Наверное, можно было бы сказать, что по моим косточкам пробежала тысяча мурашек.       — Зачем… — с потемневшими на какой-то промежуток времени глазами я оставляю послужившую мне опорой стену и зачем-то направляюсь в сторону кухни, до сих пор испытывая лёгкую тряску.       Папирус лишь пожимает плечами, провожая меня недоумевающим взглядом и явно не осознавая, что могло найти на его порой слишком странного старшего брата.