Северная сказка

Я смотрю на отражения – и душа, как прежде, стынет. С кем мне выиграть сражение, чтобы я тебя забыла?! (с) «Всё, что было и что не было», Энид и Чароит. Было ли это безумием и добровольным шагом в пропасть? Наверное, было, но Маргарите казалось, что, если она не шагнет, то сойдет с ума. Разминуться, не обменявшись ни словом, ни взглядом… А Марта ходит, как в воду опущенная, и молчит, только смотрит иногда вопросительно. Посмотрит – и сникнет. Девочка все понимает и ни о чем не просит, и наверняка успела вообразить себя заложницей придворных интриг, да так ли она далека от истины? Все они тут заложницы, кто более, кто менее ценные… - Ваше величество! – главное, не вцепиться снова в пояс или в юбку, руки должны быть спокойными. – Если… если вам безразличны страдания девочки, которую вы взяли под опеку, то я прошу для неё свидания с отцом. Её к Олафу не пустят, и сумасшествие продолжится, но перед Мартой будет не так стыдно. А Готфрид поднимает глаза, смотрит на жену внимательно, приподняв брови: - Позже, - и снова возвращается к бумагам, которые просматривал. Маргарита коротко втягивает воздух сквозь зубы, уж настолько она мужа знает – этот тон означает полный отказ. И умолять бесполезно, решение он уже принял. - Как пожелаете, Ваше Величество, - сдавленно произносит она. - Марта, идём! – кесарина врывается в комнату фрейлины почти без стука, губы в линию, глаз прищурены, голова поднята, кулаки сжаты, словно драться собралась. - Иду, а куда? – изумленная Марта поднимает голову от своей любимой шкатулки, она только-только успела спрятать в секретное отделение письма, которые снова перечитывала. Почему её так болезненно тянуло к пожелтевшей старой бумаге, она не слишком задумывалась и не очень понимала. Может, потому, что отец обронил, когда рассказывал: «Ты так на неё похожа…». Марте очень хотелось понять – на кого, какая она, эта Матильда Ракан, в девичестве герцогиня Алати. - Ты же хочешь к отцу? – ломким голосом ответила Маргарита. – Значит, едем. - Конечно!.. Марта вихрем пронеслась по комнате – теплые меховые туфельки, плащ для зимних прогулок, шерстяные перчатки – и через пару минут уже стояла в боевой готовности, сияя глазами. Собираться дочь моряка умела очень быстро. - Его величество разрешил?.. Маргарита ничего не ответила, взяла Марту под руку и повела. Девочка подумала и не стала добиваться ответа – взвинченной и взволнованной она Маргариту уже видела, но вот такой, в отчаянной ярости – никогда. Наверное, согласие пришлось вырывать с боем. …Пока они добрались до кареты, Маргарита успела успокоиться. Охрана увидела её величество привычно-задумчивой и немного взволнованной – такой она всегда была, когда ей приходилось выезжать за пределы дворца. Маргарита в самом деле, опасалась чужого города за накрепко запертой, надежной границей дворцового мира. Столица Флавиона манила, Эйнрехт пугал, и бегать по его улицам кесарина не стремилась. Каких усилий ей стоило сохранить привычный вид! В карете, где они остались в одиночестве, с Маргариты слетела шелуха притворного спокойствия. Кесарина сжимала похолодевшими пальцами ладошку фрейлины, смотрела на старательно занавешенное окно, и чувствовала примерно то же, что в детстве, когда тайком забралась на распахнутое окно верхнего этажа дворца. Вниз уходила отвесная стена, перед глазами плескалось распахнутое до горизонта море (дворец стоял на прибрежном скалистом холме), голова кружилась от высоты и собственной смелости, а мурашки бегали почему-то по ступням, щекоча и заставляя дыхание замирать в груди. Ужас, смешанный с восторгом. Тогда её быстро сняла с подоконника испуганная дама, старшая из тех, кто был приставлен к принцессам, и Маргарите стало стыдно, что она заставила её волноваться. Теперь хватать её за подол некому, и все последствия на её совести. Короткая остановка кареты, обмен репликами с охраной – и скромная не по чину кавалькада въезжает во внутренний двор Морского Дома. Маргарита дождалась, пока для неё почтительно откроют дверь кареты, хотя так хотелось вылететь оттуда птицей и без оглядки взбежать на крыльцо. А пришлось выходить с достоинством, волнения не выказывать… хорошо Марте, которая может не скрывать нетерпения! - Ваше величество! – ей поспешно кланяется сам комендант, невесть когда успевший оказаться рядом. – Мы не ждали вас… сегодня. «Вы меня вообще не ждали, не так ли?» - но вместо этого тихо ответила: - Моя подопечная скучает по отцу, а я очень привязана к ней и не желаю заставлять её ждать лишней минуты. Ни слова неправды, а фраза построена так, что согласие Готфрида само собой подразумевается. Марта рядом застенчиво теребит косы и улыбается, она пока не подозревает, что сотворила её покровительница. Комендант же делает многозначительное лицо, в эйнрехтском супе он варится давно, и намеки различает прекрасно. Поклон, приглашающий жест… - Вас проводят к господину Кальдмееру незамедлительно. Что и требовалось! Морской Дом вовсе не был страшен. Пыточные камеры, решетки, крохотнее комнаты с жесткими кроватями (а то и без них) и прочие «гостеприимные» вещи обретались в замке Печальных Лебедей, вот туда попасть боялись. Слишком редко из этого замка выходили на волю, чаще – на плаху. Печальный Лебедь – почти приговор, Морской Дом – почти надежда… Комнаты, в которых Кальдмеера поместили, походили не на тюрьму, а на неплохую гостиницу, со всем, что к такой гостинице прилагалось. Местным прислужникам, привыкшим «присматривать» за требовательными и капризными дворянами, оставалось только тихо благодарить Создателя за неприхотливого адмирала – ничего сверх необходимого Олаф не требовал. То же, что ему на самом деле было нужно, тюрьмой исключалось. Олаф привык считать себя одиночкой, но понял, как ошибался, только сейчас. Какое может быть одиночество, когда рядом с ним всегда были Отто, Адольф, Готлиб, Густав, у последних двоих ещё и семьи в Метхенберг, а дома Марта ждет. Маленькая, хрупкая, большеглазая и доверчивая – так похожая на птенца, не вставшего на крыло. Потом появился Руппи, нежданно и незаметно, но прочно обосновавшийся в его душе. Как ему всех их не хватало… Да Олафу даже Бешеного не хватало. В плену он не раз проклинал судьбу, поставившую их по разные стороны – каким бы другом был Ротгер, не родись врагом!.. О чем думал полукровка-марикьяре, оставалось загадкой, но в его странной системе ценностей Олаф Кальдмеер, определенно, занимал не последнее место. Друзья на дне, Вальдес готовится поднимать паруса для ответного «визита вежливости», Руппи он до суда не увидит… Марту, похоже, тоже. Кесарь не пустит, чтобы не забывался и помнил, от кого и от чего зависит. Как будто Олаф хоть на миг забывал. Когда раздался стук в дверь, адмирал как раз пытался очередной раз представить себе, что творится там, за стенами. Герцогиня Элиза говорила, чтобы он не забивал голову и беспокоился лишь о суде, а с остальным она разберется, но не думать Олаф не мог. И тем более никого не ждал именно сегодня. Неужели случилось что-то, заставившее кесаря поторопиться? - Господин адмирал, - ого, неожиданно, до сих пор к нему обращались исключительно по фамилии. – К вам посетители. - Хорошо, - совершенно спокойно кивнул Олаф, никак не показав изумления. Какие посетители, откуда?! С Анной они уже поговорили, с Элизой – и того раньше, никто из моряков не может покинуть прибрежные города и корабли (мало ли что взбредет в голову безбашенным и обозленным врагам), и не может навестить проигравшего адмирала… А защитники и товарищи фок Бермессера побрезгуют разговором с «оружейником», до тех пор, пока не наступит самый крайний случай. А он ещё не наступил. Эти, скорее, попытаются к Руппи подобраться и его уговорить – Олаф внешне остался невозмутим, но мысленно зло усмехнулся, представив, какое разочарование ждет господ придворных шаркунов. Мысли о том, что Руппи будут не уговаривать, а убивать, он отогнал подальше. Мальчик должен выжить! Должен! - Папа-а-а! – радостный вскрик в стеклянную пыль разбил надоевшие мысли. - Марта, ты?! Откуда?! – Олаф едва успел подняться со стула, когда на него налетели. Не смотря на то, что Марта вытянулась за последний год, по-детски повиснуть на отце она ещё могла, только делать этого не стала. Помнила, что ранен. Олаф сглотнул вставший в горле комок, крепко обнимая вцепившуюся в его одежду девочку. Марта дышала часто и прерывисто, но не плакала. Вот и вырос птенчик, сам летает… А у дверей молча стояла Маргарита. - Ваше величество, - да что ж такое, хорош Ледяной, с голосом справиться не может. – За разрешение увидеться… я должен благодарить вас? - Разрешение? – какие тревожные у неё глаза, и выглядит кесарина куда хуже, чем он помнил. – Его не было. Это моё решение, и его величество не знает… нет, - перебила сама себя: – Уже знает, наверное, но поздно мешать. - Поздно, - согласился ошеломленный адмирал. – Это смелый поступок. - Спасибо, - с трудом улыбается и мнет пальцами юбку. Как же она, такая тихая и застенчивая, против мужа пойти сумела? Олафа нельзя было назвать знатоком человеческих душ, но то, что милые тихони просто так не срываются, было понятно даже ему. Взбрыкиваний можно было ожидать от своевольной Марты, но Маргарита! Неужели ради девочки?! Марта тем временем завозилась и, не отцепляясь от отца, повернула голову: - Что же теперь будет? - Тебе ничего, - Маргарита опустила глаза и с подавленным вздохом закончила: – А мне, наверное, скандал, - и улыбнулась, виновато пожав плечами. Какая там корона, какая власть! Девочка, молоденькая и несчастная девочка… - Спасибо, - а что ещё тут скажешь. - Не стоит, - она подняла взгляд, и сколько же в нем было горечи и решимости. - Для ВАШЕЙ дочери я всё сделаю. Всё, что в моих силах… и что выше их. «Для МОЕЙ дочери?..» - Не беспокойтесь о ней, адмирал Кальдмеер, - у него после последних ранений часто холодеют и никак не могут согреться руки, но ладонь Маргариты ненамного теплее. – Пока я жива, я сумею её защитить. Я… я постараюсь. Олаф торопливо перехватил её руку, коротко прижался губами к холодным, подрагивающим пальцам, и тут же отпустил. С такими глазами, как у Маргариты, идут за победой или смертью, на море это понятно, только вот не ждал Ледяной Олаф, что за него так будут сражаться не на палубе, а на паркете. И – кто… * * * Попасть в свиту к кесарине всегда считалось более почетным, чем к принцессе. В Дриксен об этом не забыли, но наиболее практичные девушки старались сделать ровно наоборот – рядом с блистающей при дворе Гудрун, первой красавицей Дриксен, завоевать внимание которой стремились многие, было больше шансов найти себе достойного жениха, чем рядом с не любящей шум и пышность Маргаритой. После Хексбергского разгрома кесарина и вовсе стала почти затворницей, но раз уж попал в свиту к царственной особе, находись там, куда определили. Перевод из одной категории в другую совершался крайне редко. И все-таки иногда это случалось. - Иногда мне кажется, что она сходит с ума, - рассерженная Гудрун подхватила Викторию под локоток и геральдической лебедью поплыла по коридору – Выгнать вас из-за обвинений против друга его высочества! И кто бы обвинял! Оставить без помощи девушек из «свои» семей было просто неприличным. Когда Гудрун с самым невинным видом попросила у отца перевести их в свою свиту, озабоченный совсем другими делами Готфрид буркнул: «Забирай, раз так нужны». - Я могу понять, что её величество раздражает моя фамилия, - Виктория пожала плечами. – Но Гертруда пострадала лишь за то, что слишком восхищалась Его Высочеством и своим дядюшкой. И, - понизив голос: – Говоря между нами, из-за неприязни к её любимице, которую я полностью разделяю. Мещанка в кесарской свите – это ужасно… Родственница Амадеуса фок Хохвенде кротко вздохнула, изображая всем своим видом оскорбленную невинность. Гудрун высокомерно усмехнулась: - Что может понимать эта затворница в делах войны! Его Высочество истинный воин и полководец, но ей больше по душе выстарившийся оружейник, к тому же ушибленный реем… - А ведь Её Величество, - Виктория многозначительно взглянула на Гудрун, – Даже поссорилась с вашим отцом… из-за него! Девица фок Бермессер ожидала вопросов, и они тут же последовали. Гудрун было куда как интересно узнать из первых рук о событии, которое несколько дней обсуждал весь дворец. Первая ссора в венценосной семье с самой свадьбы! …Сколько времени занимает дорога от дворца до Морского Дома, многие дамы представляли. А кто не представлял, того более опытные товарки просветили. Фрейлины разговоры умудренных старших слушали взахлеб – всегда считавшаяся скучнейшим местом свита Маргариты неожиданно оказалась центром слухов и сплетен. По всему получалось, что разговор отца с дочерью, при котором Маргарита то ли присутствовала, то ли нет, занял едва ли больше получаса. По возвращении Маргарита заявила, что её подопечная переволновалась и теперь плохо себя чувствует, а потому она дает ей разрешение удалиться в свои комнаты. По Марте плохого самочувствия заметно не было, в глаза бросались лишь некоторая мрачность и насупленность. Очевидно, что Маргарита не хотела, чтобы девочка именно сейчас была при ней. Дамы и фрейлины затаились в предвкушении чего-то особенного. Маргарита тихо сидела в привычном кресле, с первой попавшейся книгой на коленях, но страницы перелистывала слишком редко – не читала, а о чем-то думала. Впрочем, за ней это замечали и раньше – задуматься над книгой, слушая музыку или глядя в окно для Маргариты было самым обычным делом. - Ваше величество, на улице прекрасная погода, не так ли? – ласково пропела Вильгельмина фок Ило, одна из самых пожилых дам. Маргарита вздрогнула, нервно дернула рукой, захлопывая книгу. - Да… прекрасная. Наконец-то потеплело, - её голос, тем не менее, был тих и спокоен. А вот дергаться и вздрагивать ей было не свойственно, раньше, когда Маргариту отрывали от раздумий, она выказывала, самое большее, легкую досаду. - Я желаю выйти в сад, - кесарина поднялась. – В такой день сидеть в душных комнатах – преступление. Тут же поднялся легкомысленный щебет о том, что да, разве можно просиживать во дворце такой чудесный весенний день, что скоро сойдет снег и на клумбах появятся первые цветы, и что её величеству, конечно, необыкновенно идет эта интересная бледность, но для здоровья все-таки необходим свежий воздух. Из комнат кесарских жен в дворцовый сад следовало спуститься через изящное, резное каменное крыльцо, на которое выводила такая же резная дверца, только деревянная. Когда появилась мода на широкие летние терассы в южном стиле и застекленные двустворчатые двери, его не перестроили – пожалели, слишком красивым показалось крылечко тогдашней кесарине. Старый выход в парк сохранился, а спустя какое-то время перешел в раздел достопримечательностей и обзавелся приметами, так что вряд ему что-то грозило и в будущем. Если её величество захотела в парк – значит, и свита будет ходить по парку, хоть бы там дождь был, хоть град. Но погода в самом деле разгулялась, светило солнышко, потеплевший ветер трепал верхушки деревьев, пахло талой водой, мокрой хвоей и пробуждающейся землей. Фрейлины постепенно разбрелись по парковым дорожкам, но не слишком далеко – кожей чувствуя, как надвигается что-то необычное, они не желали это пропустить. Необычное не замедлило разразиться – в парк явился лично Готфрид. Очень сердитый и желающей немедленно переговорить с супругой. Маргарита покорно пошла следом за мужем – разговаривать, но чувствовалось, что, упрись она, Готфрид бы её силой увел. Виктория и Гертруда, переглянувшись, аккуратно отошли в сторону. Маргарита всегда относилась к ним без особой приязни, а уж после того, как прозвучали обвинения Кальдмеера, замечала лишь для того, чтобы обдать седоземельским холодом. Знать, о чем пойдет речь, двум девицам было жизненно необходимо. …Подслушать получилось плохо. В прозрачном весеннем парке близко и тайно подобраться к кому-то тяжело. До них долетали лишь обрывки фраз, причем говорил в основном Готфрид, зло и резко, Маргарита отвечала редко и едва слышно. Ясно расслышали они лишь последний обмен репликами. - …Ты могла бы побольше уделять внимания своему ребенку, а не чужому, - под конец рявкнул кесарь. – Я тебя никогда не обвинял в том, что ты его игнорируешь! - Я Ольгерда не игнорирую, - голос Маргариты стал звонким, ломким и прозрачным, как подтаявший лёд. – Это вы его не замечаете, его никто не замечает, больного и ненужного... И я вас в этом тоже не обвиняла, никогда! Виктории показалось, что сейчас Готфрид жену ударит, забыв о приличиях и достоинстве, такое у него лицо стало страшное – покрасневшее от гнева, со вздувшимися на висках жилами. Маргарита же то ли плакать собралась, то ли в обморок падать, но пока стояла, судорожно сжав руки. Кесарь с собой все же совладал. Маргариту только схватил за локоть и дернул к себе, так, что она едва не упала на мужа, и тихо-тихо прошипел что-то, от чего кесарина страшно побледнела и пошатнулась. После чего брезгливо оттолкнул её, развернулся и ушел. Маргарита медленно опустилась на землю, прямо в нестаявший снег, и бессильно закрыла лицо руками. Подслушивающие тоже поспешили ретироваться, мало ли кто заметит их за столь недостойным юных барышень занятием. - Надо же, - Гудрун высокомерно усмехнулась. – Я и не думала, что у Маргариты НАСТОЛЬКО дурной вкус! Девицы переглянулись: - Ва-аше высочество, - страшным шепотом уточнила Гертруда. – Вы думаете, что… что её величество так страдала не из-за вашего племянника? - Подумайте сами, - принцесса невозмутимо пожала плечами. – Мой отец разъярился именно после того, как Её Величество побывала в Морском Доме на свидании… - многозначительная пауза, - …фрейлины с её отцом. Вспомнив о Кальдмеере, Гудрун нахмурилась – Вернера нужно было спасать, иначе отец точно подведет его под плаху, не смотря на более чем соблазнительные предложения вице-адмирала. Кесарь уперся – суд и только суд, Кальдмеер уперся ещё сильнее и на мировую не идет, а в суде многое решат показания как раз Руперта фок Фельсенбурга. Ах, Руппи! По «милому мальчику» два года назад не вздыхали только те фрейлины, которые успели влюбиться раньше, но мальчик променял дворцы и интриги на море и паруса. И все же слишком невероятно. Да, это выглядит так естественно – предпочесть адмирала его адъютанту… Конечно, если забыть о том, что адмирал старик и простолюдин, а адъютант – теоретически может претендовать на престол. Не мешай так сильно Кальдмеер Вернеру, Гудрун бы на него и не взглянула, но Маргарита такая странная… Надо выяснить всё точно, заодно поговорить с Руппи, он должен быть сговорчивей. Тем боле есть такой роскошный предлог – отец наградил Руппи орденом, не вызовет подозрений, если орден юному герою отвезет родная тетушка. …Сейчас Маргарита жалела, что сорвалась. Очень жалела. Да, Ольгерд был больным местом для неё, но Готфрида упоминания о сыне резали по живому. Ты можешь держать в кулаке всю страну, ты можешь уничтожить всех заговорщиков и завоевать все желанные территории, можешь завести десяток фавориток – но никакая власть, никакие деньги и титулы не дадут двух вещей. Искренней, беззаветной любви и здоровых детей. «Благодари Создателя, что Кальдмеер мне сейчас нужен больше тебя! Пока нужен…» - эти слова отзывались в голове похоронным звоном, а синяки на руке болели при каждом движении. Готфрид в ярости не думал о том, чтобы силы рассчитывать, а может, как раз таки думал и хотел, чтобы ей было как можно больнее. Во время войны кесарю не до семейных разборок, но после… он не простит и не забудет. И обязательно как-нибудь отомстит. Олафу опасаться стоит разве что выматывающих душу разговоров, за это действительно стоит благодарить Создателя и всех святых – слишком нужен стране талантливый флотоводец. После разгрома заменить его некому. А она не нужна никому, может быть, Марте, но девочка растет сильной и самостоятельной, скоро и ей не потребуется старшая подруга и советчица, скоро она сама сможет кого угодно поддержать и вытянуть. Как только до всех дойдет, что Ольгерд молчит не оттого, что дурачок, его тут же отберут на воспитание. И что тогда делать ей? В Эйну с моста? - А Гудрун взяла и уехала, - поделилась Марта новостью. – Ни фрейлин не взяла, ни дам, только охрану и слуг… - Да? – Маргарита безразлично смотрела на огоньки свечей. – Куда же она так? - В Фельсенбург! – Марта оглянулась по сторонам, сама подтащила к креслу пуфик и с чувством выполненного долга на него уселась. – Я одному радуюсь, при ней Руппи никто не тронет. Но Руппи, он же… а вдруг он с ней поссорится? Ваше величество, а как думаете… - Марта, - кесарина с явным усилием отвела взгляд от трепетных огоньков. – Пожалуйста, не надо наедине величеств… - Хорошо, - девочка кивнула с явным облечением и продолжила: – Маргарита, как думаешь, если она побежала Руппи уговаривать, то папу точно оправдают? Они же этого боятся? - И этого тоже, - Маргарита потерла лоб рукой. – Е… его величеству они давно мешают, если что-то случится с нами, он хочет оставить трон Иоганну, а не Фридриху. Кесарина задумалась, стоит ли говорить Марте о том, что Готфрид явно хотел выманить из Гаунау затаившегося Фридриха – тот не мог потерять поддержку принцессы и должен был забеспокоиться, не затмит ли Руппи его старательно создаваемый героический образ. К тому же, кроме Руппи, там был неженатый Мартин… Кесарь явно начал провокации против племянника, пока вполне невинные и неявные, но начал. - Значит, оставит, - с удовольствием заключила Марта. – И всё равно ничего у неё не получилось бы, никогда! Руппи папу не предаст! - Не предаст… как бы Гудрун ни уговаривала… - А ему такие и не нравятся! – позлорадствовала Марта. – Знаешь, как он её дразнил? Кесарина очнулась и внимательно посмотрела на Марту. Фразу-то она сказала очень общую, но девочка так, как поняла. А, сколько можно, какая там девочка – уже пятнадцать исполнилось, девушка на выданье!.. Во дворцах, к тому же, быстро взрослеют. - Марта? Она в ответ надулась и замолчала. А глаза-то грустные-грустные… - Ох, Марта, неужели ты сама?.. - Ну и что, - пробормотала нехотя. – Всё равно он будущий герцог, а я… - Иногда и герцоги по любви женятся. - Иногда, - Марта печально вдохнула. – Только он меня не любит. И, наверное, за войной уже и не помнит. * * * - Ваша Светлость, - Анэстия Цвайер склонилась в глубоком реверансе. – Для меня большая честь быть приглашенной в ваш дом. - Догадываюсь, - герцогиня Элиза сухо кивнула, указала на низкий диванчик: - Проходи, садись. Не стоит обижать на обращение, ты мне во внучки годишься и здесь по личному делу. Куда детей дела? Вдова вице-адмирала сжала дрогнувшие губы и тихо, твердо ответила: - В Альдейгьюборг. Пока не закончится война, им в Метхенберг делать нечего. А у дяди спокойно. У дяди – свобода, деревня и старый замок, который можно изучать всё лето, от подвалов до шпилей. И троюродные братья лишь чуть-чуть постарше двойняшек Цвайеров. И северное море, до которого не доберётся талигойский флот. Северное побережье ещё есть, кому защищать. Анэстия подхватилась в дорогу сразу же, как только поняла, что никто не вернётся. То есть понимала она это только головой, а на сердце лежала убежденность, что Густав всё равно вернется. Он же всегда возвращался, он такой удачливый, его так любит море и так ценит адмирал – разве он может откуда-то не вернуться?! К ней?! Их кухарка тихо ворчала, что мёртвые, которых так ждут, могут и вернуться – и обвешала рябиной все окна и двери. Этти такую осторожность одобряла, но сама потихоньку снимала низки со своих окон и клала под дверь детской, а потом садилась у окна и смотрела в непроглядную ветреную ночь. Пусть бы выходец, лишь бы пришёл. Но в окно стучался только зимний снег. Густав не пришёл ни на шестнадцатый день, ни позже, и стало понятно, что дождётся она только талигойский флот. Конечно, Метхенберг – военный порт, крупный город, и очень хорошо защищён даже без флота, выдержит осаду (если, конечно, у талигойцев вообще хватит армии для осады), но детям на войне делать совершенно нечего. Уж лучше север. Дядя детей любит и давно приглашал в гости гайифскую племянницу. Анэстия довезла их, оставила, не слушая возмущенных возражений, денег, и отправилась обратно. Ждать. «Пока я не видела его мертвым, он жив» - думала Этти и сжимала булавку с найденной у святого ручья плоской бусиной. Непрозрачное чёрное стекло, ярко-желтые разводы… неужели они встретились вопреки всему, лишь для того, чтобы расстаться через восемь лет?! - Правильно, - задумчиво произнесла Элиза, поправила безупречно уложенные седые волосы. – Детям нечего делать на плохо защищенном побережье. Во дворце сейчас им тем более нечего делать. Возможно, потом, когда им исполнится хотя бы по двенадцать лет… - Ваша Светлость? – она растерянно заморгала. – Как они туда попадут? Цвайеры, конечно, дворяне, но нетитулованные, а я… нет, я барону фок Альдейгьюборг близкая родственница, но… я и в Эйнрехте задержалась только потому, что хотела кое с кем увидеться, но не получилось. - С Кальдмеером, - герцогиня, кажется, развеселилась. – Боюсь, что до суда не получится. Кстати, как ты к нему относишься? - Хорошо, - Анэстия удивилась. – Он друг нашей семьи, его мой муж очень уважает, и дочь у него славная, - молодая женщина нахмурилась: - Если вы о разгроме… я рада, что он выжил. И я хотела бы чем-нибудь помочь, хотя бы добрым словом, ему, наверное, сейчас очень плохо. - А тебе самой? - У меня дети, - у Этти опять задрожали губы. - Достойный ответ. Во дворец ты попадёшь завтра, патент придворной дамы уже готов. - Я?! – заявление герцогини окончательно выбило Этти из колеи. Во дворце она себя представляла плохо. Конечно, было дело, дед задумывался, что неплохо бы спровадить внучку за какого-нибудь дворянина и прибавить к богатству ещё и титул, но потом всё пошло под откос, старшие умерли, Этти сбежала из дома на другой конец Золотых Земель, нашла своего адмирала и зажила спокойно и счастливо. Даже сейчас она представляла, что будет делать в ближайшие годы – и вдруг приглашение от герцогини Штарквиндской, патент придворной дамы… Предел мечтаний для иных молодых вдов, нечто совершенно ненужное и бесполезное для Анэстии Цвайер. - Именно ты, - отрезала герцогиня Элиза. – Удачно получилось, что я тебя нашла. Твоя славная девочка Марта Кальдмеер уже при дворе в качестве фрейлины, она тебе доверяет… доверяет же? – Элиза дождалась утвердительного кивка и продолжила: - Отлично. За ней надо присматривать, а заодно и за Её Величеством, которая славную девочку, - в этих словах слышалась непонятная Этти ирония, - приблизила. - Ваша Светлость, - Анэстия покачала головой: - Я бесконечно вам благодарна… за всё, но боюсь, что вы ошиблись. Я понимаю, все думают, что если я из рода гайифских купцов, то должна быть очень хитрой, изворотливой и себе на уме, но меня растили в оранжерее, и в шпионки я не гожусь. Простите, лучше я это сейчас назову своими словами, чем потом вас подведу. - Девочка, ты думаешь, я настолько плохо разбираюсь в людях? – Элиза насмешливо приподняла брови: - Все нужные мне тайны я узнаю из других источников. Мне нужна женщина, достаточно чистая сердцем, чтобы они начали доверять, и достаточно разумная, чтобы удержать их от глупостей. Я не нашла ничего подходящего в Эйнрехте, и тут встречи с Олафом начинаешь добиваться ты. Идеальный вариант. Поэтому завтра изволь прибыть ко двору. - Да, Ваша Светлость. Всё это Анэстии совершенно не нравилось, но Марта в самом деле очень хорошая, вроде бы ничего предосудительного от неё не требуют, а двор… ну что ж, вспоминаем родную Паону. И, в конце концов, мало ли что не нравится ей, надо думать о будущем Оскара и Хильде. * * * Весна способна украсить всё, даже нелюбимый город. Сквозь зазеленевшие деревья парка светилось ясное небо, а в укромных уголках парка безнадзорно прорастали дикие лесные цветы. Садовники с расчетливым мастерством оставляли такие уголки неприкосновенными. В парке Маргарита и проводила почти всё время – столько, сколько было вообще допустимо этикетом. Здесь создавалась призрачная иллюзия свободы, легче дышалось, и разговаривать потихоньку с Мартой было проще. Кесарина с горечью понимала, что собственное предсказание сбылось неожиданно быстро – Марта даже той небольшой поддержки, какой искала вначале, теперь не требовала. Освоилась во дворце, перестала дичиться, к тому же весной при дворе появилась вдова вице-адмирала Цвайера, с которой Марта, как оказалось, была хорошо знакома и очень её любила. Темноглазая гайянка держалась несколько отстраненно и явно не слишком понимала, что вообще ей здесь делать, Марта её поддерживала и помогала осваиваться, а кесарина почувствовала себя заброшенной и обиженной. Но и эти чувства доходили до неё, как сквозь толстый слой воды. После ссоры с мужем на Маргариту напала страшная апатия. Каждое движение приходилось совершать через чудовищное нежелание, совсем пропал аппетит, будь её воля, кесарина бы из спальни не выходила. Но статус обязывал – днями лежать, не шевелясь, она не могла. На свежем воздухе Маргарита хоть чуть-чуть оживала, да и Марта не давала ей окончательно уйти в себя. Девушка сообщала ей все важные новости, точнее, то, что хоть как-то было на них похоже – из Фельсенбурга вестей не доходило, по суду собирали доказательства, и они были не в пользу Бермессера. Фридрих гулял где-то в Гаунау, помочь дружку ничем не мог, даже если бы хотел, и временно обезглавленная партия войны могла только шипеть и хлопать крыльями. Маргарита кивала, через силу улыбалась и опять становилась безразличной, безвольной. Силы слишком быстро закончились, драться было не с кем и не за что, а на будущем лежала чёрная пелена безнадежности. Успеть бы Марте помочь прежде, чем Готфрид окончательно решит, что жена ему больше не нужна, и упечет её в какой-нибудь дальний монастырь. А Марта к лету из нескладного подростка выросла в такую же нескладную и худую, но, тем не менее, очаровательную девушку. Черные волосы в Дриксен – редкость, глаз на них невольно останавливается. Но и кроме длиннющих кос было на что посмотреть! Вот и смотрели, кто с завистью, кто зло, а кто с восхищением. Только сама Марта ничего не понимала, пропуская мимо ушей как злое шипение о «черномазой ручке от метлы», так и разнообразные комплименты мужчин. * * * …Гудрун обычно гордилась своим «мужским» складом ума и решительностью, любила сравнивать себя с тетушкой и противопоставлять нежным «оранжерейным цветочкам», думающим лишь о вышивании и женихах. Но сейчас вела себя как обычная разозленная и обиженная девица. - Они… они… они меня оскорбили! Они меня подставили! Обесчестили! И Лотту специально позвали, чтобы она… она… как она могла, меня, принцессу, выгонять! - Так, значит, подставили и обесчестили… - с ласковой доброжелательностью протянул отец. - Подставили, но не успели, - пошла на попятный принцесса. Герцогиня Элиза как сидела, выразительно обмахиваясь письмом дочери, так и продолжила сидеть, а Гудрун то краснела, то бледнела, сжимала кулаки и, несомненно, очень хотела кого-нибудь поколотить. - Бедная девочка, - с ехидцей посочувствовала тетушка племяннице из своего кресла. - Отец, сделай что-нибудь! – в глазах Гудрун стояли злые слезы. - Что же я могу сделать? – притворно развел руками Готфрид. – Брак с Рупертом невозможен, брак с наследником Фельсенбургов должен скрепить один из важных политических союзов… - Но ведь там бы не только Руперт, - Элиза встряхнула письмом. – Его дядюшка, как я поняла, тоже... кхм… отличился? - Мартин? Отличная идея! – поддержал сестру кесарь. – И он отнюдь не возражает! - К-как – Мартин? З-зачем Мартин? – Гудрун побелела и попятилась. – Но я не хочу замуж за… - Значит, ты хочешь, чтобы на нашу семью легло пятно позора?! Мартин фок Фельсенбург, к тому же, всё ещё хорош собой и подходит тебе по возрасту. - Я не Маргарита, меня старики не привлекают! – взвизгнула окончательно потерявшая рассудок принцесса. Кесарь побагровел и сдавленно рыкнул. - Или замуж за Мартина, или в монастырь! – заорал он на дочь. – Поняла меня?! Чтоб до конца лета определилась! А не то за шкирку под венец затащу, совсем стыд потеряла! Вон отсюда!!! …Элиза внимательно посмотрела на захлопнувшуюся за испуганной Гудрун дверь, перевела взгляд на тяжело дышащего брата, покачала головой: - Готфрид, если ты хочешь довести дело до конца, прекращай так злиться и так орать. Если ты сляжешь, нам придется тяжело. - Не злиться?! – Готфрид упал в кресло, раздраженно ударил кулаком по столу. – За что мне Создатель послал таких дур?! Доченька почти в открытую с Фридрихом спит, жена… - …Шесть лет вела себя безупречно, - отрезала Элиза. – И, уверена, после… всего будет так же себя вести. Дай ей пережить шок, Маргарита знает, что такое «долг» и вспомнит о нем, когда успокоится. Значит, ты согласен со мной, что Гудрун надо отдать Мартину? - А он точно этого хочет? – кесарь охотно подхватил другую тему, уходя от обсуждений поведения Маргариты. - Точно, - усмехнулась герцогиня. – В этом я Лотте верю, в отличие от всего остального. Гудрун его… поразила! Странно, за ней раньше ничего подобного не замечали, с чего это она взялась разгуливать обнаженной по библиотекам? - Не знаю и знать не хочу! Значит, сделаем так. Фридриха не выманили, но поддержки его лишим, особенно если Мартину намекнуть, что лучше жену лишний раз из Фельсенбурга не выпускать… - Лотта будет в ярости, - вздохнула Элиза. – Впрочем, жене канцлера настоящего и матери будущего больше подходит жить в столице, а не в фамильном имении среди ёлок и озер. Может, до неё это наконец-то дойдет…