Северная сказка

Нам бы – добраться домой, в город янтарного света… Через пустыни, лёд и огонь, через паденье и боль. (с) "Город, стоящий у солнца" - Дорогой мой родич кесаря, что же вы так скучаете? «Скучающий» Руппи обернулся к язвящему Вальдесу с крайне мрачным выражением лица. - Я не скучаю, господин вице-адмирал. Я думаю, что нам завтра возвращаться. - Так не хочется на родину? – вкрадчиво предположил Бешеный. - Хочется, - Руппи смутился. – Только как нас там встретят… Конец фразы повис в воздухе. Руппи замялся – как объяснишь вражескому вице-адмиралу, сколь бы дружелюбен и гостеприимен он ни был, что возвращаться они думали с победой. Героями… может быть, даже ранеными, но живыми. Как объяснить, ведь Вальдес – победитель, он унесётся домой, к своим ведьмам, а Руппи возвращать Анне фок Шнееталь браслет, рассказывать старику Канмахеру о судьбе внука, да и Марта, она ведь плакать будет, наверное. И это про Бермессера не вспоминая! Который точно будет вертеться угрём на сковородке, спасая свою шкуру, а значит, им не только нападать, но и защищаться. И если он, лейтенант, это всё понимает… нечему удивляться, глядя на мрачнеющего день ото дня Кальдмеера. На людях он по-прежнему каменно-спокоен и сдержан, посторонние ничего и никогда не заметят. Но Руппи-то свой! При нем Олаф не держит маску так старательно, а Вальдес просто и нахально влез в «свои», не спрашивая ничьего мнения. Им двоим прекрасно видно, как Олаф всё больше и больше уходит в себя, как ледяная корочка постепенно затягивает даже то, что раньше было от неё свободно. Он только иногда улыбался грустно, глядя на то шипящего закатной кошкой, то трепетно-заботливого Руппи, на старательно заговаривающего всем окружающим зубы Ротгера, но больше молчал и думал о чем-то своем, не желая делиться мыслями. - О, - Вальдес почесал бровь, прищурился – Понимаешь, парень, - продолжил он, без церемоний переходя на «ты». - А раз понимаешь, адмирала береги. Ему несладко приходится, и наш друг Вернер постарается утопить его окончательно. - Пусть только попробует! – ипостась закатной кошки распушилась и выпустила когти. – Я… не знаю, как, но как-нибудь его в Закат отправлю! - Если Вернер отправится в Рассвет, закатные твари нам не простят, - Ротгер зло оскалился. – Они будут так разочарованы… Руперт, - он схватил лейтенанта за плечо, гипнотизируя своими черными глазищами. – Твоё дело не Бермессер на рее или на плахе, где ты там жаждешь его увидеть, а живой и здоровый Ледяной. Понимаешь?! На Бе-Ме верёвка найдется, а второго Кальдмеера в Кэртиане нет! - А вам-то это зачем?! – оторопевший Руппи не возражал, что Олаф важнее трёх Бермессеров, но слышать такое от Бешеного… - Затем, - Вальдес, не отводя глаз, безрадостно улыбнулся. – Поймешь когда-нибудь, что враг не всегда враг, а друг – не такой уж друг… Впрочем, - перебил сам себя, отпуская Руппи. – Второго лучше не понимай, ни к чему оно. - У нас говорят, - Руппи нахмурился, переводя дриксенскую поговорку на талиг. – Честный враг лучше ненадёжного друга. - Лучше, - согласился Вальдес. – Не должны такие, как твой Олаф, так умирать. Драться придётся – будем драться, поминать придётся – помянем… но не так. Не в спину. Не от этой погани! Скрипнул зубами и замолчал. К окнам липла темнота, которая не казалась ни зловещей, ни мрачной, а почти испуганной. И сердце ныло, то ли Бешеный его растревожил, то ли оттуда, из ночи, что-то ползло. - Адмирал Вальдес… - начал Руппи, сам испугался своей бесцеремонности, но продолжил: – Скажите, от чего ведьмы плачут?.. - Руппи, тебе объяснили в деталях, как и от чего меня беречь надо? Ледяной смотрел на адъютанта чуть насмешливо, с теплотой, но в глазах пряталась тревога. Руперт смутился, пробормотал невнятно: - Предупреждал… - Меня тоже, - Олаф мрачно уставился на потухающий камин, провел пальцами по шраму. – «Делай, что должно, и сбудется, что суждено» - не помнишь, кто сказал? - Н-нет, - растерялся Руппи, помялся и, мысленно махнув рукой, забрался с ногами в соседнее кресло. Молчание начинало угнетать, и Руппи выпалил: – Всё равно у нас всё получится! - Что получится? – медленно выговорил Олаф. – Восстановить справедливость? Возможно. Кесарь вряд ли упустит возможность ослабить партию Фридриха. А дальше… - Дальше? – растерявшийся Руппи пожал плечами. – А флот восстанавливать? А побережье защищать? Мой адмирал… - Тише, - улыбнулся Кальдмеер. – Дальше будет дальше, нам до него надо дожить. - Значит, доживем. Умирать на родине, выбравшись живыми из того Заката, которым обернулась хексбергская битва, было более чем глупо. …а на последний вопрос Вальдес так и не ответил… * * * …В тот день ведьмам было не до слез – они смеялись, зло и весело, смеялись, обходя талигойские корабли и с удвоенной силой налетая на дриксенские, выбивая корабли из линии, окончательно раздирая продырявленные вражескими ядрами паруса. Только Руппи ещё не знал, что это ведьмы, вальдесовы «девочки», думал, что они – просто ветер… думал? Да ни о чем он тогда не думал, только торопился добраться до «Ноордкроне» раньше, чем всё закончится! И всё равно едва не опоздал. В тот миг, когда рушился весь мир, когда было так плохо, что уже не больно – судьба подкинула внучатому племяннику кесаря последний обломок, самый драгоценный, в который Руппи и вцепился с отчаянием утопающего. Капитан Шнееталь приказывал спасать адмирала – он и спасёт! - Лейтенант, худо дело! Руппи, который, стуча зубами, пытался в сумерках разглядеть, далеко ли до берега, перебрался к раненому. Олаф так и не пришел в себя. Лицо адмирала нехорошо заострилось, без мундира и кирасы, в одной рубашке, он казался совершенно беззащитным. А когда-то белая рубашка, и без того мокрая и вымазанная копотью, справа потемнела и набякла от крови. От плеча – весь рукав, бок… - Не останавливается?.. - Нет… - бледный Зюсс судорожно сглотнул. – Картечина, правильно сказали… тащить надо… а кровь не остановим, он до берега не дотянет. - Шварцготвотрум! Руппи в панике озирается по сторонам – ночь, море, поднимающийся ветер... никого! Конечно, они же на мелководье, сюда ни один крупный корабль не подойдет! - Эгей… Там, впереди! Смотрите! Впереди и чуть сбоку на неспокойных волнах пляшут рыжие отблески огня. Факелы… их свет выхватывает из окончательно сгустившейся темноты непривычный силуэт корабля – длинного, узкого, хищного, лениво пошевеливающего вёслами. Галера, гостья из Померанцевого моря. Руппи щурится – нет, не бред, галера как шла мимо них, так и идёт, а главное – над ней темный флаг. Темный, не красный, не проклятый райос! Когда Руппи отдавал команду двигаться наперерез вражескому кораблю, его голос не дрожал и сомнений в душе не возникало. Не до сомнений, когда у тебя на руках истекает кровью самый главный в жизни человек. Именно там, в неспокойном, вспененном подступающим штормом море, Руперт осознал, кем для него стал Олаф Кальдмеер. Не родной по крови, неровня по происхождению – важнее всей семьи, вместе взятой. После ухода на флот Руппи неуютно чувствовал себя в родном доме, стыдился, не понимая причин и не находя слов для этой отчужденности, но после перевода в адъютанты Ледяного всё это сгинуло, как не бывало. То, чем не баловал графа фок Фельсенбурга родной дом, отыскалось и согрело его в Метхенберг. Если бы тогда, в вельботе, возник сам Повелитель Кошек и предложил выкупить жизнь Кальдмеера, Руперт отдал бы, не задумываясь, и жизнь, и душу, и доброе имя… А тут требовалось всего лишь шпагу сложить – и Руппи кинулся к фельпцам, как к родным. - …Умирать из ложной гордости я бы не хотел. - Вы правда так думаете?.. - Я правда так думаю… У Руппи не то, что тиски с души свалились – разжались какие-то мерзкие, склизкие щупальца, не дававшие дышать. Пусть его весь мир осудит, пусть столичные шаркуны отвернутся, пусть! Главное, Олаф не осуждает. А буря завывает, остервенело бросаясь на берег и город, мешая воздух и воду. Помоги Создатель тем, кто в море… помоги им, хоть кому-нибудь… - Руппи, - лейтенанта легонько встряхнули за плечо. – Спать лучше в кровати. - А?.. Что?! - Иди спать, - Олаф улыбается, совсем как раньше. – Завтра нам возвращаться… - и улыбка гаснет, словно задутая. - Хорошо, - ему остаётся только послушно кивнуть и подняться. В любом другом случае Руппи был бы счастлив возвращению. Это – дом, это – родина, это – свои! С победой или поражением, из гостей или из плена – домой! Но в доме засел и наверняка успел раскукарекаться фок Бермессер, и возвращение обернется не радостью, а новой дракой. Ох, как прав Вальдес – с врагами иногда честнее и проще. - Что там? Кальдмеер, морщась, прижимает ладонь к левому виску. Правая рука согнута и пристроена на груди, её поддерживает повязка, уменьшающая нагрузку на пробитое плечо. - Там Альмейда, - угрюмо поясняет Руппи. - Поговорить с вами хочет, а Вальдес не пускает. Говорит, рано. - Может, он и прав, но господин Первый Адмирал на своём настоит… - Олаф прикрывает глаза, медленно выдыхает и тихо просит: – Помоги сесть, Руппи. - Но!.. - Руперт. Стиснув зубы, Руппи помогает Олафу подняться, передвигает подушки, чтобы адмиралу было удобнее на них опереться, сердито расправляет сбитое одеяло. Невольно замечает, как Олаф сжимает кулак, тут же распрямляет ладонь и прячет левую руку под одеяло. Сказать Руппи ничего по этому поводу не успевает – дверь распахивается без стука, в комнату залетает взвинченный Вальдес, который уже не «господин вице-адмирал», но ещё не «просто Ротгер». - Я возражал, конечно, - с порога заявляет он. – Но некоторые марикьяре упёртей трёх бергеров, и моей одинокой половинке его не переупрямить. - Мне сказали, - негромко перебивает Олаф. – Если господин Альмейда так желает со мной поговорить – я готов. Руппи с трудом удерживается, чтобы не фыркнуть гневно. Да Олафу бы сейчас лежать в тишине и покое, а не с вражеским командующим разговоры вести, но попробуй, возрази. Не послушает же, а талигоец тем более. Помрачневший Вальдес явно думал в том же направлении. - Готовы, так готовы, - сердито произнес он. – Хотя… а, Леворукий с вами, обоими! Ну что, Фельсенбург, пойдемте… - Никуда я не пойду! - Руппи, выйди. Не убьет же он меня, - а по безнадежному тону можно подумать, что именно к смерти Кальдмеер и готовится. - Не убьет, - подтверждает Бешеный. – Раз альмиранте сказал – «поговорить» - то будьте уверены, говорить он и будет. …В коридоре они едва не налетают на терпеливо поджидающего Альмейду. Талигойский адмирал с прищуром разглядывает дриксенского лейтенанта, усмехается в ответ на вызывающий, непримиримый взгляд и проходит мимо них, аккуратно и неожиданно тихо закрыв дверь. Руппи бы под этой дверью и сел, но Вальдес неумолимо уводит его дальше. …Олаф уже ушел к себе, пожелав спокойной ночи и на прощанье взлохматив Руппи волосы, что позволял себе крайне редко. А лейтенант торчал в коридоре, как дурак, не смотря на то, что глаза отчаянно слипались. Хорошо ещё, охрана не стоит прямо под дверьми комнат, как в дороге до Придды было, что бы подумали… В конце концов, он заставил себя доплестись до своей комнаты, раздеться и заползти под одеяло. Ничего Олафу не грозит. Сейчас, по крайней мере. Бояться надо будет в Эйнрехте, и не только им – такие, как Бермессер, на всё способны, а ведь Марта сейчас в столице. Адмирал старался поменьше говорить в плену о приемной дочери, но молчать – не значит не думать и не волноваться. Впрочем, о чем там волноваться? В доме Шнееталей ей точно ничего не грозит, теперь и отец вернется… И всё будет хорошо, ведь они – правы! * * * - Как это – живы?! Оба?! Хосс поморщился. Беситься, как и пугаться, Бермессеру категорически противопоказано – в общем-то приятный на внешность Вернер начинал пучить глаза, походя на рыбу. Ещё бы усы, и вылитый сом, к счастью, в Дриксен растительность на лице со времен принцессы Алисы из моды успела выйти. - Оба, - капитан «Звезды Веры» выразительно развел руками. – Фок Фельсенбург своего оружейника сумел вытащить у Альмейды из-под носа. - Щенок! – прошипел вице-адмирал. Щенок, не щенок, а «пнём еловым» Руперта на Западном флоте какое-то время честили. И пари заключали, как скоро его Ледяной вытурит. Но Кальдмеер, как ни странно, Фельсенбурга не гнал, а наоборот, пригрел и всячески обласкал. «Милый Руппи» за ним, вот точно что, собачонкой бегал. Бермессер, посмеиваясь, говорил, что Кальдмеер грозной Элизы опасается, но Хосс был склонен думать, что Руперт в самом деле толковым парнишкой оказался. Ещё бы, вытащить адмирала цур зее из-под носа у Альмейды надо суметь. Лучше бы сыночек канцлера был побестолковей! Вернер, глупец, предлагал Руперту уйти – неужели непонятно, что мальчишка тут же кинулся бы ябедничать кесарю, что его обожаемого адмирала бросили, а приказ не исполнили. Впрочем, он и сейчас бросится. А ведь всё так хорошо складывалось! Взамен молчания и подтверждения слов у Бермессера можно было выторговать что-то вкусное, например, вице-адмиральскую должность – всё равно больше никого толкового, «знакомого» с фрошерами у кесарии не осталось, а за другом Вернером должок. Флот, конечно, придется восстанавливать, а с Альмейдой воевать, да и этого… над собой терпеть какое-то время. Зато, если показать себя сейчас (на фоне Бермессера это совсем не трудно), то после можно и до командующего флотом дослужиться. Особенно если подсуетиться вовремя и выцарапать из-под кесарского крылышка кальдмеерского приёмыша, женив на ней младшего сына. Сиротка его Улле не пара… но ради карьеры, своей и, в будущем, сына, можно и потерпеть. Раз оружейника так любят на флоте, почему бы это не использовать? Всё рассчитано и распланировало, осталось лишь воплотить, и тут все планы осыпаются плохо закреплённой мозаикой от одной-единственной новости – Кальдмеер жив! Жив и возвращается, вместе со своим не в меру принципиальным адъютантом. - Этот мальчишка слишком опасен! – продолжал, тем временем, бушевать пока ещё вице-адмирал. – Виктория говорит, что её величество слишком… откровенно себя ведёт. - То есть? – уточнил фок Хосс, выныривая из своих размышлений. – У меня нет родственниц среди фрейлин… Вернер перестал пучить глаза и самодовольно заулыбался, как всегда, когда кто-то, намеренно или нет, льстил его самолюбию. - Моя кузина, - покровительственно пояснил он, – да и другие девицы, были свидетельницами, как её величество тосковала после известий о поражении. И как она оживилась, узнав, что кое-кто возвращается на родину. Если учесть, что кесарь тогда упомянул лишь о Руперте фок Фельсенбурге и нашем оружейнике, я думаю, всё очевидно. Хосс пожал плечами: - Возможно, - девушки падки на смазливую внешность, а Руперт куда как хорош собой. Молоденькая девушка при старике-муже вполне могла заглядеться на героического ровесника. - Теперь вы понимаете, - снова взвинтился Вернер. – Если Фельсенбург ответит на её чувства, у нас появится третий… претендент на трон, тре-тий! Ах, разумеется. Потонет Фридрих – потянет за собой и всех своих приятелей, значит, конкурента надо устранить, как можно незаметней. - Но ведь у Иоганна Штарквинда тоже появится конкурент, - вкрадчиво напомнил капитан. – Отчего бы не внести разлад в их клан? - Нет времени, - не к месту проявил сообразительность Бермессер. – Прежде, чем там появится разлад, меня… нас отправят на плаху! - Может, и не отправят. Поговорите с принцессой… мой адмирал. Наши друзья в ставке Бруно поделились, что беднягу Кальдмеера задело реем, а Руперт так долго был при вас, а потом добирался до флагмана – он мог многое не видеть, а Кальдмеер – многое забыть. Если Руперт подтвердит, что он, по крайней мере, ничего не видел… - Хосс многозначительно замолчал. - Может быть, может быть… вы правы, стоит поговорить с принцессой Гудрун, - Вернер кивнул и пробурчал себе под нос: – Пока ещё меня к ней пускают, - и, громче, - Хотя лучше будет, если Руперт не просто замолчит навсегда, но и обвинят в этом не нас. Хосс, вы говорили, что у вас есть человек, который может выйти на… знающих людей? Капитану захотелось по-моряцки сплюнуть, вот же паникёр! Медведь в посудной лавке! Вместо того чтобы действовать тонко, исподтишка, норовит пойти самым простым и грубым путём… а ему куда деваться? - Есть, мой адмирал, есть… Мальчику не повезло, но своя голова дороже. * * * «И говорите потом, что судьба – не кошка!» - Вальдес смеялся, когда говорил эти слова, он мог смеяться. Кошка-кошка. Которая нашла себе новую мышку… Кальдмеер рывком отодвинул грубоватую занавеску из какой-то темной ткани, прислонился лбом к холодному, неровному стеклу. На столе мерцали свечи – четыре, в Талиге поневоле станешь суеверным – на кровати, за спиной, дышал Руппи. Пока дышал. Олаф с напряженным вниманием слушал неровные хриплые вздохи, с ужасом ожидая, что вот сейчас они задохнутся и смолкнут. Глупо умирать на родине, выбравшись живым из Заката – так он говорил, блестя глазами и ероша волосы. Собирался защищать своего адмирала словом и шпагой… и первым поймал предательскую пулю. Когда-то Олаф пошутил, что продать душу Леворукому не сможет при всём желании, ведь его душа уже отдана морю. А сейчас продал бы, не то, что Повелителю Кошек – тем демонам, которым предки-вариты молились, лишь бы спасли, лишь бы не дали Руппи умереть. - Не смей, - еле слышно прошептал адмирал. – Не смей, Руппи, я этого не стою… В ответ донёсся не то стон, не то хрип. Олаф отвернулся от темноты за окном (слишком резко, голова закружилась), добрел до кровати, цепляясь за стол, почти упал на стул рядом. Языки пламени заколебались, потревоженные движением воздуха. - Маяк… - шепот бредящего Руперта едва угадывался. – Надо… надо... к маяку… - Надо, - вздохнул Олаф. – Конечно, надо, иначе заблудимся. Или разобьемся. Наверное, что-то Руппи услышал, потому что неожиданно ясно ответил: - Этот настоящий, - и замолчал. Очень осторожно, бережно, Олаф вытер испарину на лице раненого мальчишки, машинально сложил тряпку прежде, чем бросить её на стол. Ночь едва перевалила за середину, а Руппи всё так же метался между жизнью и смертью, хотя, по словам врача, должен был умереть ещё по дороге. Не умер, цеплялся за жизнь отчаянно, временами бормоча в бреду что-то про маяки, верный курс и крылья. Паркетным адмиралом Ледяной не был, с его адъютантами что только не случалось, одного Олаф даже похоронил… Но ни за кого сердце так, как за Руппи, не болело. Может, потому, что ни с кем ему не доводилось переживать поражение и плен? Может, просто старость? А может, дело в самом Руппи. Олафу доводилось видеть недолюбленных ребят, которые отчаянно тянулись за теплом, но встретить такое в семье Фельсенбургов, у «голубки»-Лотты, он не ожидал. Как не ожидал, что ему придется буквально заменить отца для будущего герцога, и получить в ответ безграничную преданность и любовь. Теперь этот мальчик умирает у него на руках. Четыре месяца назад сам Кальдмеер болтался между жизнью и смертью, сейчас они поменялись местами, и нет возможности кому-то сдаться, получить помощь. Всё возможное уже сделано. Всё зависит от кошки-судьбы. - Ты уж держись, - тихо попросил Олаф провалившегося в беспамятство адъютанта. – Что я бабке твоей тогда скажу? А Марте? Весь Западный флот – и вся жизнь! – всё сгинуло. Что осталось? Предсмертная просьба Ади, отчаянный лейтенант и Марта, которой, наверное, уже сказали о нём. Да полная неизвестность впереди. Ради дочери, пожалуй, стоило выживать дальше, раз под Хексберг судьба обошла. Свечи опять мигнули, скрипнула дверь. - Господин адмирал, вы бы шли, отдохнули, - на пороге торчал бдительный Роткопф. - Отдохнуть надо вам, - качнул головой Олаф и тут же об этом пожалел, наказанный тупой болью в затылке. - Вы от ран не оправились, а я обязан вас довезти до Эйнрехта, - упёрся он. - Понимаю, - адмирал усмехнулся, наверняка Роткопфа ранение его подопечного брало за живое. Кинул взгляд на постель. Показалось или Руппи стал дышать легче? – Нашли кого-нибудь? - Одни трупы… и никаких улик. Плохо. Можно сорок четыре раза быть уверенным, что это подстроил Бермессер, но без доказательств подозрения останутся подозрениями. - Известите меня сразу же, если… если в его состоянии что-то изменится, - попросил Олаф, поднимаясь. Роткопф серьезно кивнул. В окно ударил порыв ветра, стекло тонко задребезжало, а Кальдмееру почудились дальние колокольчики. Откуда здесь колокольчики? Не Хексберг же. Не иначе, разболевшаяся голова шутки шутит… * * * - А-а где он сейчас? Я смогу его увидеть? Догадайся Марта сделать брови домиком и несчастную мордашку перед мужчиной – и любой был бы у ее ног. Но воспитанная при суровом отце девочка была такой же прямолинейной, тонкостям кокетства ее пока никто не научил. У Шнееталеей она бывала наездами, из слов гувернантки запоминалось лишь то, что «так надо» и «так положено», а Маргарите было не до обучения женским премудростям. Поэтому на людях Марта по мере сил подражала отцу в сдержанности и холодности, оттаивая только наедине с высочайшей покровительницей. - Увидеть можешь. Поговорить… пока нет, - Маргарита смотрела в окно, нервно накручивая на пальцы поясные ленты простого темного платья. Кесарина считала, что давно избавилась от этой детской привычки, но сейчас просто не задумывалась, чем ее руки заняты. – Я… я поговорю с… Его Величеством, но пока он разрешения на встречу не давал. А…. твой отец прибыл в столицу ночью, и сейчас он у… у Его Величества на аудиенции, - она говорила быстро, глотая слова. – Куда дальше отправится, я не знаю. Пойдем. - Куда? – испуганным шепотом уточнила девочка. - Я же сказала, что УВИДЕТЬ отца ты можешь… - Маргарита горько усмехнулась. – По крайней мере, это нам позволено. Пойдем, нас ждут… другие дамы. - …Мои корабли проводили глубокую разведку вдоль талигойского берега, ими враг обнаружен не был, - Олаф говорил ровно и бесцветно. – Позже… я узнал, что эскадра под командованием адмирала Альмейды вернулась незадолго до битвы, после того, как разведка была проведена, и на талигойской стороне осталось лишь внешнее наблюдение разведчиков вашего величества. - Которые уверяли, что Альмейды нет и не предвидится, - перебил кесарь. - Так точно. Готфрид был настолько силен и уверен в себе, что мог позволить себе некоторое несоблюдение этикета вне официальных церемоний. Кальдмеер, напротив, даже с благоволившей ему Элизой фок Штарквинд был сдержан, не получалось у него иначе. Лед он лед и есть. - Вы, адмирал цур зее, лучше вот что мне скажите – почему «Звезда веры» в Метхенберг ушла? Так, значит, немедленная опала и лишение всех званий ему пока не грозит, иначе не стал бы кесарь его адмиралом называть… - Дезертирство, - без колебаний ответил Ледяной, юлить и увиливать он не собирался. – Я приказывал всем кораблям без исключения защищать караван. Купцы должны были уйти в море, следом за ними – линеалы, - незаметно задержал дыхание из-за саданувшей по сердцу боли и продолжил: – Я признаю, что мой приказ из-за шторма стал ошибкой, я готов сложить шпагу и пойти под трибунал, если ваше величество признает меня виновным. Но Вернер фок Бермессер нарушил приказ и дезертировал тогда, когда исход боя не был ясен и мы имели шанс отбиться и отступить с меньшими потерями. И у них почти получилось, Леворукий его забери! Если бы не шторм небывалой силы, какой ни дриксенцы, ни марикьяре не помнили, в Метхенберг вернулись бы большая часть купцов и как минимум половина эскадры. Но… Но. Вечное, проклятое… если Готфрид решит, что он виновен… бедная Марта. Дочь государственного преступника, это вам не дочь адмирала, а хоть бы и проигравшего, но Анна не даст ей пропасть, она девочку любит. А за свои слова и действия надо отвечать, он не Вернер, чтобы правдами и неправдами хвататься за должность и любой ценой спасать себя. Готфрид смотрит куда как нелюбезно, мрачно-оценивающе, неужели именно это предвидел Ротгер, когда не хотел его отпускать – так не хотел, что с регентом сцепился? Только Кальдмеер всегда делал то, что должно, вне зависимости от того, какими последствиями лично ему это грозило. Сейчас он должен был сказать правду, не важно, ради живых ли, ради мертвых. - О том, кто в чем виноват, мы еще поговорим, - посулил кесарь. – А вас, значит, мой внучатый племянник вытащил? - Да, ваше величество. Я бы никогда не позволил себе покинуть флагман, когда мои люди еще сражаются, но Руперт фок Фельсенбург забрал меня с «Ноордкроне» в бессознательном состоянии. Отменить приказ капитана фок Шнееталя я не мог, и… - Понятно, - Готфрид снова не дал ему договорить. – Вернер совсем другое излагает. Только меня совершенно не устраивает такой командующий, когда побережью грозят набеги этих бешеных талигойцев, поэтому к вашим словам я прислушаюсь. Но слово против слова, сами понимаете… будем разбираться. Там целый линеал свидетелей… - У меня тоже есть свидетель, - Олаф почувствовал, как отчаянно стучит пульс в виске, отдаваясь болью в затылок. – Ваш внучатый племянник, которого хотели убить по дороге в столицу. Я настаиваю, что засада была организована ради Руперта, в карету стреляли только для вида, а за ним охотились. …В установившейся тишине слышны только шаги кесаря, мерно расхаживающего по кабинету. - В любом случае, Западный Флот мы потеряли, море осталось за Талигом. Это не конец, нет, не конец… исход войны решится на суше, но Альмейда своё возьмёт. Кальдмеер, против обыкновения, смотрел не в глаза собеседнику, а на сцепленные руки. Костяшки побелели, но пальцы всё равно подрагивали. Хорошо, что кесарь тоже смотрит куда угодно, но не на проигравшего адмирала. - Он поднял райос. Готфрид останавливается, мрачно сдвигает брови, словно принимая какое-то решение: - Тогда я отдам побережье. Метхенберг и Ротфогель они не возьмут, остальное можно восстановить, - не об этом ли кесарь думал, не потому ли отводил глаза. И снова молчание. - А теперь я хочу услышать от тебя не доклад. Что ты там видел? Чего мне ждать? Услышать «ты» от кесаря – признак доверия, но сумет ли Олаф это доверие оправдать? Ему есть что сказать, но вряд ли Готфрид будет рад это услышать. - Талиг по-прежнему силён. Стоило… меньше доверять союзникам и меньше слушать желавших славы. За ошибки платит Дриксен, а не те, кто загребает жар чужими руками, - Олаф сделал паузу, колеблясь, но всё же договорил: – А ещё я слышал, что начавший войну на Изломе обречён на неудачу, - поднял потемневший взгляд. – И я этому верю. - Я хотел услышать главу флота, а не суеверного оружейника! – вспылил кесарь. Скривился при этом так, словно ему на зуб что-то неимоверно кислое попалось. – После того, как вы потеряли флот… - не договорил, развернулся на каблуках и отошёл к окну. И опять на «вы». - Я выполнял ваш приказ. Я сделал всё, что было в моих силах, и не снимаю с себя вины. - А вы не торопитесь, всё уже случилось, теперь не спеша разберемся, кто, в чём и насколько виноват, - кесарь усмехнулся очень нехорошо, эта мрачная ухмылка обещала много интересного вице-адмиралу фок Бермессеру. – Пока вас проводят в Морской Дом. Морской Дом, не замок Печальных Лебедей! Для понимающего это многое значит. Похоже, у Кальдмеера появился неплохой шанс выполнить предсмертную волю своего капитана и друга. Да и в море станет легче дышать, если там не будет фок Бермессера. А дальше… нет, рано задумываться, правильно он сказал Руппи – до «дальше» надо дожить. Лишь бы мальчик дожил… - Ваше величество, - Олаф щелкнул каблуками и склонил голову, как и положено адмиралу перед главнокомандующим всеми войсками кесарии Дриксен – Могу ли я просить свидания со своей приемной дочерью? - Ах да, - кесарь скривился так, словно у него внезапно зубы заболели, но тут же сделал нормальное лицо. – Поскольку у вашей, кхм, дочери не осталось других родственников, а вас считали героически погибшим, то Марту я и моя супруга взяли под личную опеку, сейчас она находится среди фрейлин ее величества. Услышав такое, Олаф как можно крепче сжал зубы, чтобы опять щека не задергалась. В ушах легко зазвенело, а мир смазался перед глазами – под личную опеку? Марта во дворце?! Кто другой был бы до смерти рад, а Олаф Кальдмеер до смерти испугался, так, как никогда не испугался бы за себя или даже за ставшего родным Руппи. Руппи мог сам себя защитить, и дорогу он выбирал сам, но Марта! Даже если Готфрид не собирался делать из девочки заложницу – смешно звучит, Олаф и так полностью зависит от кесарской воли, он ведь даже не потомственный дворянин, а личный, и поводов сомневаться в своей верности до сих пор не давал – во дворце может случиться всякое. Зачем, кому это понадобилось? Готфриду? Стал бы кесарь размениваться на такую ерунду… Элизе? Она женщина странная, она могла такое учудить. Или на Анну помрачнение нашло? - Так что насчет девочки не беспокойтесь, здесь за ней присмотрят, - а ведь Готфрид точно решил держать подбитого адмирала на короткой сворке. На всякий случай. - После рассмотрения дела, конечно же, никто не будет мешать вашим свиданиям. А до – никаких встреч, надо понимать. - Благодарю, ваше величество… и ее величество тоже. - Я передам, - кесарь взглянул на него с очень странным выражением, которого Олаф не понял. – Она будет очень, ОЧЕНЬ рада… вас проводят. Короткий уставной поклон и несколько шагов до двери кесарского кабинета Олаф сделал почти без участия сознания, как заводная игрушка. Но, какие бы сумасшедшие мысли ни бились в голове, на лице адмирала ничего не отразилось, выдержка и полное спокойствие давно стали его щитом, который ни в коем случае нельзя было опускать. …Столичный дворец был хорош и грамотно выстроен, но одним из самых красивых мест была Кесарская Галерея. Называлась она так не только потому, что вела к кабинету дриксенских владык, но и из-за роскошной мозаики. Окна вдоль противоположной стены освещали искусно собранные из всевозможных сортов камня пейзажи Дриксен – от южных гор, в отрогах которых стоял Эзелхард, до северных скал на границе с Флавионом, от золотящихся рожью полей до фельсенбургских елок. И, конечно же, море – за шпилями города, за серыми скалами, между зеленых вершин, море и белые паруса… Кем-кем, а знатоком искусства Олаф точно не был, но эта мозаика ему всегда нравилась, хотя разговорить его на этот счет было чем-то, лежащим в области малореального. Да и рассматривать её толком было некогда – Кальдмеер либо думал о деле, когда дожидался аудиенции, либо торопился исполнить полученный от кесаря приказ, редко бывая в достаточно спокойном состоянии, чтобы просто полюбоваться работой мастеров. Сегодня он вообще почти не замечал, как и куда его ведут, разболевшаяся голова и разговор с Готфридом мало способствовали оценке окружающего пространства. Олаф медленно шел по галерее – спина прямая, шаг четкий, голова поднята – в сопровождении двух гвардейцев, то ли почетного караула, то ли конвоя. Шел и не оглядывался. Тем более галерея была пуста, и только ближе к её концу (или началу, откуда смотреть), у мозаичной стены шелестела вполголоса стайка придворных дам… «Откуда они здесь?!» - Олаф чуть повернул голову, чтобы посмотреть, кто же это и должным образом поприветствовать, присмотрелся и чуть не споткнулся, чудом не сбившись с шага. Марту он узнал бы в любом месте, в любой одежде, в любом обществе… Кто-то озаботился подобрать для неё подходящее придворное платье нежно-золотистого оттенка (кто-то? …ну, если она под личной опекой кесарины…), желтые ленты солнечными лучами горели в черных косах, а сама Марта выглядела бледненькой, но повзрослевшей и похорошевшей. И взгляд… Матильда смотрела точно так же, когда вспоминала, что им рано или поздно прощаться – и навсегда. Во все глаза, чтобы успеть насмотреться, запомнить, сохранить… Олаф прекрасно видел, как дочка при виде него расцвела и встрепенулась, готовая, по детской привычке, кинуться ему на шею с радостным криком – и как её схватила за локоть почтенная придворная дама с неодобрительно поджатыми губами. «Все правильно, птенчик. Ты теперь фрейлина…» - и Марта, вспомнившая о том же, торопливо присела в положенном реверансе. А глаза виноватые, и губки дрожат, но пытается улыбнуться – дескать, все в порядке, папа, не беспокойся. Адмирал сам вспомнил, что они тут не одни, окинул быстрым взглядом остальных, выцепил стоящую столбом Маргариту и сам поклонился в ответ. Короткий кивок кесарины (и почему она так смотрит на него, не отрывая глаз?), сдержанное любопытство во взглядах дам и фрейлин, улыбка храбрящейся Марты… а галерея уже кончается, и дверь открыта. …А он прошел мимо, как всегда, и Маргарите достался лишь положенный этикетом поклон, да и что можно было ожидать, если Олаф её в лучшем случае жалел мимоходом! Он на Марту смотрел, а та – на отца, и Маргарита ловила каждое движение, всматривалась напряженно в лицо, пытаясь понять – как он, что с ним. Создатель, да Кальдмеер почти совсем седой! Если раньше в русых волосах седина только мелькала, постепенно накапливаясь и сливаясь в серебристые пряди, то теперь все стало с точностью до наоборот. Русые прядки в серебристой гриве… Олаф, Олаф, что с тобой сделало это поражение! Раньше был Ледяным – но живым, а теперь глаза помертвели. Марта всё смотрела и смотрела на закрывшуюся дверь, а Маргарита, подавив вздох, отвела глаза – и столкнулась со взглядом Готфрида, стоящего в дверях кабинета.