Все можно изменить.

Дверь в Клетку тихонько приоткрывается. Это изнутри выйти не получится, а вот снаружи — вполне. Все ведь знают, что чтобы войти куда угодно, нужно лишь быть тихим и приложить немного старания? Вообще, если кому-то придет в голову войти сюда сейчас, наказаны будут все присутствующие, а не только незаконная посетительница. Но такого не случится ни сейчас, ни потом. Вообще-то, в Четвертой еще есть ходячие, которые не просиживают сейчас в обитой мягкими стенами Клетке, но у каждого нашлись причины, чтобы не заходить в Могильник, учитывая малый шанс попасть к пункту назначения. Сфинксу было бы не с руки, простите, просто неудобно сюда заходить, его бы заметили, услышали бы тяжелую поступь, считай, второго хозяина Дома. Что касается первого, выше которого только крыша и ласточки, его просто не нашли. Вожак всея Дома испарился в недра Дома еще с утра, и никто даже не рискнул его искать. Всем ведь известно, что это почти невозможно. Горбач просто старался обходить Могильник как можно дальше, а Черного и просить не стали. О грохочущем железом Лэри не могло быть и речи. Поэтому решено было отправить в так называемый «тыл» Ясеня, девушку, что часто мелькала в Четвертой. Даже до закона. Она слыла на весь Дом подругой Волка. Что означало, что к ней терпимо относился даже Сфинкс, а значит, и Слепой. Хотя только дубовый бы не почувствовал кожей неприязнь Вожака к Волку, только совершенно отбитый не заметил бы стылый взгляд. Слепой редко говорил, а когда говорил, это слышали все, даже если в стае стоял полный гам. Включенное радио казалось совершенно неслышным, Македонский выключал воду или плитку, Волк, недовольно нахмурившись, убирал гитару, Ясень, все это время певшая с Волком песни, замолкала и пристально смотрела на вожака. Даже Табаки, и тот на время утихал, а остальная стая благостно вздыхала в это время. Говорил Слепой только по делу. В первое время Ясень шарахалась, когда замечала его рядом: Бледный ходил беззвучно, появлялся внезапно, пусть и оказывалось позже, что он сидел там с самого начала, и часто исчезал. Через пару недель девушка привыкла. Через месяц не отказывалась заговаривать о чем бы то ни было при вожаке, через два — говорила с ним самим. Улыбка медленно сползает с лица тихо вошедшей девушки, утаскивая в темноту ее хорошее настроение. Она видит вовсе не то, что хотела видеть. Естественно, она и не думала, что Волк с Македонским будут жить совсем уж мирно, пусть и ума не прилагала, как можно не ужиться с мягким Македонским. Однако, зная Волка, все было вероятно. Но видеть возвышающуюся фигуру Волка, больше похожего на Цербера из Ада, и зажавшегося в углу, мелко трясущегося Македонского было вовсе не в ее планах. С таким остервенением Волк мог требовать только одного. И ни для кого это не было секретом. Тем более, для нее. Разве не она постоянно спорила с другом о вожачестве, отговаривая его даже влезать в это? Красный и потный Волк, Македонский на грани приступа. Могильник - поистине страшное место. Кричащий и угрожающий, Волк даже не замечает чужого присутствия. Она знала, всегда догадывалась, что седовласый опасен. Видела Волка в драке, в гневе и ярости. Сейчас же он кажется просто идиотом. Вся эта сцена не вызывает ничего, кроме отвращения. Ноги чуть было сами не несут Ясень прочь из Клетки, из Могильника, из этого куска загробного мира в Доме. Отвесив себе мысленную пощечину, она не находит ничего лучше, чем громко хлопнуть дверью и привлечь к себе внимание. Сердце гулко бьется в груди, стало страшно, да, страшно. Дураку известно, что Волк сильнее ее. Остается лишь надеяться, что она не выглядит похожей на Македонского, вмиг замолчавшего, лишь услышав стук двери. Волк тоже оборачивается, его глаза не выражают ничего, кроме злости, холодной ярости, в которой он может убить любого, попавшего к нему под руку. Лучшая защита — это нападение, верно? — Ты идиот, Волк. Ты просто трус, — она и сама приходит в ярость, сощурившись и быстрым движением убрав короткие волосы за уши, плюется словами. — Разве тебе не говорили, что не ты вожак? Нескольких людей тебе не хватило, что убедиться? Никто не сможет им быть, кроме него! — Они оба понимают, о ком идет речь. Задней мыслью девушка задается вопросом, почему же он пристал к Македонскому, причем тут он и что может сделать, но ответ она станет искать позже. Сейчас же Волк, настоящий хищник, делает шаг вперед, на автомате заставив девушку попятиться. — Ты здесь что забыла? — Его голос снижается на тон, гулкий звук стучит по ушам, а страх внезапно отступает. И подступает горькое разочарование. Нужно ли объяснять? Она была готова даже драться, хотя и знала, что сила на стороне Волка. Любое его движение было бы встречено резким шагом назад, но парень не спешил драться. Он бы и не стал с девчонкой. Но в его глазах — ни капли теплоты, ничего, дающего назвать его другом. Перед Ясенем стоит другой человек, и от этого слезы подступают к горлу. Чтобы не расплакаться, девушке приходится говорить тише, но в тесном помещении, обитом мягкой тканью, все прекрасно слышно. — Встань, Македонский. — Он почему-то не вызывает жалости, только желание игнорировать его, всех и вся, желание хорошенько стукнуть Волка. — Твой мягкий характер убьет тебя. — Это она говорит еще тише, прожигаю взглядом сухих глаз, которые горят так, словно она сейчас заплачет. — Я больше не понимаю тебя, Волк. Вожак — это мудрость, не только сила. Ты не вожак. Слезы все-таки подступают, навернувшись на глаза, так что Ясень резким движением проводит по ресницам, отворачивается от Клетки и выходит так же тихо, как и пришла. Через несколько часов оба появляются в Четвертой. Ясень сидит на кровати Волка, забившись в самый дальний угол, и думает, глядя в одну точку. Даже не замечая вошедших, которых стая встречает на удивление тихо, словно они все знают, пусть она и слова не сказала, только Табаки что-то щебечет, девушка замечает окружающий мир, только когда рядом с ней кто-то опускается. Волк. Ну, да, она ведь на его кровати сидит. Сама того не замечая, Ясень дергается и тут же соскакивает с кровати. Это же Четвертая. Ее действие тут же заслуживает несколько недоуменных взглядом, она никогда не шарахалась от Волка, но никто не проронит и слова. Четвертая. Самая странная стая. Почему-то устало прикрыв глаза, Ясень возвращается на место, стараясь не смотреть на сидящего рядом, опирается на стену спиной и закрывает глаза, сосредоточившись на звуках. Тихо шелестят страницы книги, читаемой Лордом. Табаки перебирает свою коллекцию, допытываясь у Македонского, что же произошло, и, на удивление, не спрашивает ничего у Волка. Хищник молчит и пододвигается ближе. Ясень тут же распахивает глаза, но головы не поворачивает, глядя на присутствующих в спальне. Она полагала, что Слепой тоже здесь, но вожака со Сфинксом нет, и это хорошо, потому что уж Сфинксу бы точно пришлось отвечать на любой заданный вопрос. Он умеет задавать их так, что нет ни одного варианта, кроме правдивого ответа. В комнату входит Черный, недовольно глядит на нее (Ясень не удивлена, она привыкла не нравиться Черному) и уходит к себе на кровать. Под боком тихо дышит Волк. Отодвигаться больше некуда. Он не обиделся на «кретина» и «идиота»? Удивительно. Она полагала, что местный гитарист больше вряд ли подойдет к ней ближе, чем на метр. Но нет, он тут, сидит и дышит ей в ухо, непонятно чего добиваясь. Решив наконец развернуться и посмотреть, Ясень пересаживается, отцепляя спину от холодной стены. Она ожидает увидеть что угодно, например, злого и яростного Волка, который дышал ничем иным, как огнем. Но он на удивление спокоен, седая челка спадает на глаз, раздражая его, как и всегда. Волк молчит и смотрит на нее, в его глазах появилось что-то новое, но до Ясеня никак не может дойти что. Неужели, стыд или чувство вины? Разве Волк на такое способен? На ее памяти он ни разу не извинялся, даже когда был виновен, ни разу не уступал своей гордости. А тут — сидит, прожигает ее взглядом и периодически сдувает с глаза челку. Ясень начинает нервно хихикать, ей самой падает в лицо прядь волос. Ей уже хочется встать и уйти, лишь бы избежать грозящего случиться разговора с Волком, но тут он улыбается, тихо пробормотав: «Я дурак», и глаза Ясеня приобретают просто огромный размер. Волк признал ошибку? Это наверняка сон. Но, похоже, даже такие, как Волк, могут быть виноваты. Имеет ли смысл ругаться дальше? Ей претило потерять друга, больше не появляться в Четвертой и не видеть стаи. Она успела полюбить ее со времен своего здесь пребывания, так что то, что она тоже расплывается в улыбке и качает головой, да, мол, ты дурак, сделано скорее не для Волка, а для всех. Русоволосая подбирает ноги под себя, Волк берет гитару. Но один взгляд на Македонского пробивает ее чем-то ледяным, похожим на ток. Он старается быть как можно дальше от Волка, при этом выглядит совершенно несчастным. И Ясень прикрывает глаза, про себя тараторя что-то, похожее на молитву, пусть все будет как прежде, во веки веков, аминь, пусть Македонский отойдет, пусть не будет этой напряженного чувства, висящего в воздухе, аминь, аминь, аминь…