La Trahison

Все тело Рошелль онемело, пока она шла за профессором Макгонагалл в кабинет директора, но мысли девушки никак не находили себе места и хаотично перетекали одна в другую. Она ожидала, что отец пришлет письмо, возможно, требуя объяснения тому, что сказал ему Люциус. Но Рошелль и в голову не могла прийти, что проблема может оказаться настолько серьезной, чтобы он тут же собственной персоной примчался в школу! Альфред Виттори был одним из членов попечительского совета Хогвартса. Взять на себя эту ответственность отца Рошелль уговорил его шурин — Абрахас Малфой. Поначалу мистер Виттори ясно выражал неприязнь к полученной позиции. Он все-таки был занятым человеком с высокой должностью в Департаменте Международных Магических Отношений, часто выступающим в роли посла в различные государства. У него было очень мало времени на дела по организации учебного процесса. От того, чтобы отказаться от места в попечительском совете, отца Рошелль останавливало только уважение к брату жены. Девушка уже чувствовала головокружение и подступающую к горлу тошноту, когда профессор Макгонагалл пробормотала слова какого-то абсурдного пароля, и гаргулья отодвинулась в сторону. Преподаватель жестом указала Рошелль ступить на лестницу, и слизеринка последовала указанию; сердце было готово выпрыгнуть из груди. Она ждала, пока лестница двигалась вперед. — А, мисс Виттори, проходите, — радостно прозвучал голос профессора Дамблдора, когда Рошелль переступила порог офиса. Директор сидел за столом с приятной улыбкой, Альфред Виттори же с каменным лицом занимал кресло напротив. Глядя на это выражение, девушка едва сдержалась, чтобы не выбежать из комнаты. — Ваш отец, — тем временем продолжал Дамблдор, — был так любезен, чтобы нанести нам визит. Альфред Виттори вежливо улыбнулся и встал, чтобы пожать Дамблдору руку: — Спасибо, профессор, я был очень рад побеседовать с вами. Вы не возражаете, если я прогуляюсь с моей дочерью? Профессор Дамблдор покачал головой: — Абсолютно. Отец Рошелль повернулся и подошел к девушке. Улыбка не покидала его лица, но это вовсе не означало, что бешеное сердцебиение слизеринки хоть немного успокоилось. Он положил ладонь на плечо дочери, и они оба молча ступили на лестницу. — Как ты, Рошелль? — поинтересовался мистер Виттори, когда они вышли в коридор. — Твоя мать очень за тебя волнуется. — Я, эм, я в порядке, — неуверенно ответила Рошелль. — Учеба хорошо продвигается? — Да. Отец кивнул, спускаясь по ступенькам. Многие ученики шли по коридору, и им приходилось подождать, чтобы пройти. — Твой дядя Абрахас попросил меня проверить несколько моментов касательно школы. Боюсь, он слишком занят с работой в Министерстве. Девушка не смогла отреагировать никак иначе, кроме как кивнуть: — Вот оно как. — Да. Дома сейчас весьма суматошно. Твоя мать сводит меня с ума подготовкой к свадьбе твоего брата. Она рассказывала тебе? Мы планируем церемонию на середину июля. Может, на летних каникулах ты сможешь помочь матери. Ты еще ни разу не была подружкой невесты, не так ли? Рошелль вяло покачала головой. Ей было глубоко плевать на роль подружки невесты. Восторг в тот момент, когда о свадьбе было объявлено, теперь казался абсурдным. Почему ее отцу просто не сказать то, что он хочет? — Я получил довольно интересное письмо от Люциуса. А. Вот оно. Девушка нахмурилась, вглядываясь в лицо отца и пытаясь прочитать его выражение. У нее совсем не получалась угадать, о чем он думает. Альфред Виттори остановился и присел на свободную скамейку. После секундного сомнения Рошелль села рядом. — Тебе известно содержание этого письма, Рошелль? — Там… Там нет ничего такого, о чем вам следует волноваться, отец, — быстро ответила девушка; она не была уверена, что это прозвучало убедительно, но очень старалась этого достигнуть. — Между мной и Люциусом произошло некоторое недопонимание. Мистер Виттори приподнял бровь: — Недопонимание? Рошелль, прекрати играть со мной в эти игры. Это правда или нет, что ты проводишь ненужное количество времени с юношей по имени Сириус Блэк? Я не совсем уверен, что мне стоит называть его Сириусом Блэком, так как его семья отказалась от него. Рошелль смотрела отцу прямо в глаза, стараясь убедить его, что она говорит правду. — Отец, я едва знаю Сириуса Блэка. Я могу на пальцах пересчитать количество раз, что мы с ним разговаривали. Это не было ложью. Отец девушки взглянул на нее. Непонятно было, поверил ли он в сказанное, так как он лишь сдержано кивнул: — И это правда? Ты можешь поклясться, что это правда? — Конечно! Отец, я не… — Послушай меня внимательно, Рошелль, — мистер Виттори понизил голос, в котором теперь слышалась угроза. — Я закрою на это глаза на этот раз, в надежде, что ты не повторишь подобную глупость. Ты достаточно умна, чтобы понимать, что у любого действия есть последствия. Никто не может видеть, как моя дочь якшается с предателями крови, и тебе очень повезло, что этот случай не получил публичной огласки. Рошелль молча кивнула. — Я хочу, чтобы это было предельно ясно. Ты никогда больше не заговоришь с Сириусом Блэком или его приятелями, не вздумаешь даже посмотреть в их сторону, слышишь? Если до меня дойдет малейший слух о том, что ты нарушаешь это правило, ты будешь тут же отправлена во Францию, где продолжишь обучение в Шармбатоне. Возможно, нам следовало изначально отправить тебя туда. — Что? Шармбатон, но это же… — Замечательная школа. Я бы сразу же забрал тебя домой сегодня, но твоя мать настояла на том, чтобы я дал тебе еще один шанс. Единственная причина, по которой тебе разрешено остаться, это наше понимание того, что Люциус сейчас проходит через некоторое очень тяжелое состояние, и в последнее время очень обеспокоен. Его мнение может быть не совсем объективным. Девушка в ужасе уставилась на отца. — Так вы поверите ему, но не мне? Я ваша дочь! Альфред Виттори окинул ее мрачным взглядом: — Ты еще ни разу не давала мне повода для недоверия тебе. Но сейчас вопрос не в том, что думаю я, а в том, что подумают окружающие. Ты понимаешь, какой возникнет хаос, если расползутся слухи? Блэки уже успешно разрушили свою репутацию, и я вовсе не намерен позволить своей семье пойти по их стопам. Он поднялся со скамейки и разгладил мантию, прежде чем нахмуриться и снова взглянуть на дочь: — Не дай мне повода снова появиться в этой школе до твоей аттестации. С этими словами мистер Виттори удалился. Рошелль провожала его взглядом, чувствуя, как ее накрывает внезапная волна головокружения. Девушка вдруг осознала, что отец, которого она трепетно любила и уважала все шестнадцать лет своей жизни, не доверяет ей. Нисколько.

***

— Я слышал, дядя Альфред сегодня был в школе. Рошелль проигнорировала слова Люциуса. Она сидела, поджав ноги, на своем обычном месте на диване в гостиной, глядя на потрескивающие языки пламени в камине. Не начатое домашнее задание по зельеварению лежало рядом. Девушка накинула на плечи плед. — Рошелль? Ты слышишь меня? Что сказал дядя Альфред? Она не слушала. Рошелль едва замечала, что он стоит рядом. Голос отца эхом отдавался в сознании, будто он произносил слова прямо сейчас. Она увидела другую сторону мистера Виттори: ту, которую он еще ни разу не показывал при ней. Девушка никогда не думала, никогда даже представить не могла, что он не поверит ей. Найти слова, чтобы описать переполняющее ее чувство, не получалось. — Рошелль Виттори! — Люциус потряс ее за плечо, пытаясь заполучить внимание кузины. — Что с тобой такое? Я спрашиваю, что сказал дядя Альфред! Взгляд, которым Рошелль одарила Люциуса, медленно повернув голову, был в силах заставить холодок пробежать по телу юноши. Пустой, ничего не выражающий взгляд. Он ожидал увидеть ее в гневе, возможно, даже расстроенной, но… Малфой глубоко вздохнул, ожидая ответа двоюродной сестры. — Именно то, что ты хотел, чтобы он сказал, Люциус. — И что это значит? — Что хочешь. Люциус одарил ее взглядом, полным гнева: — Что за чушь? Ты с ума сошла? — Похоже на то. Рошелль отвернулась, снова уставившись на пламя. Языки становились все меньше: огонь потихоньку угасал. Девушка плотнее укуталась в плед. Подземелье Слизерина казалось необычайно холодным. Предательство. Слово возникло из ниоткуда, но Рошелль поняла, что именно это она и чувствует. Ее предали. Она доверяла родителям, потратила шестнадцать лет жизни, стараясь заставить их гордиться. Они даже не сподобились выслушать ее. Им просто было все равно. А любили ли они ее вообще? Или все это время она просто была чем-то вроде выставочного материала? Идеальная дочурка, любящая родителей, готовая продолжать семейное древо, сохраняющая семейную честь и репутацию… Мысль вызывала тошноту. Они использовали ее, а она позволяла им это делать. Она подпевала их убеждениям и семейным законам. Она купилась. Доверяла им. И в тот момент, когда они поняли, что, возможно, она не согласна полностью играть роль, они готовы от нее избавиться. Отослать во Францию, где бы ее отполировали и исправили для дальнейшего использования. Она не позволит, чтобы ее использовали.