Всё равно гореть

Эти двое никогда не умели тормозить, вечер вторника не стал исключением. Они двигались вместе, навстречу друг другу, боясь очнуться и всё испортить. Ведь благоразумие не способствует безумству. Он шептал ей «принцесса», позволяя изводить себя этой близостью. Она не отставала, наслаждаясь каждым прикосновением, загораясь от его дыхания по коже, ловя рванные вздохи и умоляя не останавливаться. Два месяца назад, когда они умерли по отдельности, каждый в своей квартире, каждый в своём горе и одиночестве, разве они могли вообразить, что воскреснут. Вот так, на разгромленной кухне, раздеваясь на холодном на полу, вместе. Беллами вдруг вспомнил их разговор, когда она откачала его после попытки самоубийства. Скорая должна была вот-вот подъехать, отчаяние въелось в лёгкие, и он, он просто не мог дышать, так стало невыносимо. Но Гриффин было хуже. Намного хуже. — Ты не можешь вот так взять и отказаться от всего! — её голос дрожал, и тогда он впервые подумал, что расстаться с жизнью — поспешное решение. — Очнись, принцесса! Всего — уже давно нет. Мы горим, Кларк, мы сгораем в одиночестве. Это не остановить, — от горечи, что пропитывала его слова, она готова была умереть на месте, но заставила себя собраться с силами и жить, жить наперекор его философии, жить, чтобы гореть иначе. И у доктора Гриффин получилось. Она горела сейчас, на чёртовой кухне, пока Беллами двигался в ней, со всей страстью, что когда-либо ощущал. Он даже не понял, когда полюбил её. Когда их вечное «не вместе» превратилось в это всеобъемлющее «никак друг без друга». Когда вся суть его существования сократилась до двух слов и огромного их содержания. Кларк Гриффин. Вот и всё, ради чего он отказывался потухать. Вот и всё, чего стоила его жизнь. — Ты спасла меня, — шепотом на ухо. Ускоряясь до предела. Как же давно он не чувствовал, просто не чувствовал. А она заставила. Как всегда. Упрямая принцесса. — Если ты ещё хоть раз… Ах! — Хорошо. — Будешь так сопротивляться… — «Твою мать, Блейк, ещё!» — Я. Тебя. Съем. И в этот момент, когда она кончала, её мышцы сокращались, плотнее обхватывая его член и доставляя неимоверное удовольствие, Беллами сделал то, чего очень слишком давно не делал. Парень рассмеялся, так искренне, по-мальчишески, что сердце Гриффин на миг остановилось. Она слишком давно этого не слышала. — Сумасшедший, — пробормотала Кларк, всё ещё отходя от произошедшего. — Сама такая, — почти обиженно, как умел умеет только он. — Больше никаких шлюх, антидепрессантов и виски в девять утра! — строго, но эффективно. — Только ты, ты и твоя персона! — такой очаровательный, весь мокрый, улыбающийся. — Беллами… — запыхавшаяся, растрёпанная и прекрасная. Его девочка. — Что? — прищурив один глаз. Эта усмешка. Этот Блейк. — Мы не предохранялись, — голос дрогнул. Но ей двадцать пять, она обязана думать о будущем. Какое будущее без него? — Какая ты скучная! — и почему он так собой доволен? — Я тебя с того света вытащила! — может, потому что ты снова стонала под ним как последняя… — Ты — моя скучная спасительница! — выводит, сволочь! — А если залёт?! — возмущается? Такая красивая Гриффин. — Значит, мне придётся вернуться на работу, а ты забудешь про узкие платья на ближайший год, но мы переживём это. Вместе. — Вместе? — удивлена. — Я готов гореть только с тобой, принцесса. И они горели. Каждый час, день, месяц и год. Полыхали, не боясь потухнуть. Вместе. В их пожаре сгорело отчаяние, истлела боль и разрушились неприступные крепости страха и скорби. Сожалению пришёл конец, и они выжгли всё, что мучило, вместе, оставив лишь печаль по любимой Октавии Блейк. Она была бы счастлива за свою семью — Беллами, Кларк и малютку Эмили. *** Кларк смогла его спасти. Беллами понял, что ошибался. Через восемь с половиной месяцев у них родилась дочь. Блейки боролись всю жизнь — вместе и до конца. Любовь горит, но не сгорает. А если сгорает, игра всё равно стоит свеч.