Возлюби врага своего (Хроники Атреи)

«Когда вода Всемирного потопа Вернулась вновь в границы берегов, Из пены уходящего потока На берег тихо выбралась Любовь — И растворилась в воздухе до срока, А срока было — сорок сороков...» В. Высоцкий

      … Миллионы ледяных иголок впиваются в кожу. Захваченные порывами ветра, колючие вихри обжигают пальцы. Они сжаты в кулаки так крепко, что острые когти оставляют на ладонях кровавые раны. Бежать, прочь от острых жал, быстрее! Пусть кромешная тьма укрывает окружающий мир плотным покрывалом, непроницаемым для взгляда, а дыхание прерывается от сжимающей грудь боли. Пусть подкашиваются ноги от предательской мысли: «А если просто остановиться? Сесть, укрывая остатки тепла, дать покой измученному телу? Льдинки подарят покой и вечное тепло…»       «Нет!» Упрямство или вера заставляют двигаться, соскальзывая с обледенелой дороги, спотыкаясь о неровности, невидимые во мраке. Куда? Зачем? Но ответ исчезает растаявшей снежинкой, ведь в сознании бьется лишь одна мысль: вперед!       Тьму вокруг вдруг разрывает нестерпимое сияние. Оно вспыхивает в вышине, словно гигантская звезда. Только миг — остановиться и поднять слезящиеся глаза. Взглянуть сквозь мокрые ресницы на неумолимо приближающийся шар белого света. Попав под яркие лучи, ледяные иглы тают, рассыпаются в прах, неспособные больше причинить боль.       За миг до того, как свет должен коснуться светлых волос на макушке, наступает осознание чуда: сейчас всё станет на свои места, произойдет то, чего ждала так долго. Это чувство отзывается с каждым ударом сердца, нарастает, словно невиданная лавина, и...       Вдруг свет гаснет, словно свеча, задутая кем-то могущественным. Ледяной вихрь обретает прежнюю силу, с воем атакует доверчиво протянутую ладонью вверх руку. Холодная боль возвращается, застывает на щеках вместе с непрошеными слезами. Пронзительный крик отчаяния зарождается в груди, чтобы вырваться на волю, взлететь в вышину и отразиться звоном в ушах…       Мира в который раз проснулась от собственного крика. Мучительно выпутываясь из тяжелого сонного забытья, ощутила, как раскалывается от боли голова при малейшем движении. Поморщилась, вспоминая приснившийся кошмар, и обняла себя замерзшими руками в надежде растопить засевшую где-то в груди льдинку.       Невдалеке раздался шорох. Негромкие шаги, приближающиеся сквозь густой сумрак комнаты, вдруг прервались с ужасающим грохотом. Послышались сдавленные ругательства, смутная тень сделала какое-то движение рукой. Зажглась свеча, разгоревшийся фитиль высветил прищуренный в досаде глаз и черные волосы, стянутые в хвост. Долговязая фигура убийцы, пытаясь двигаться предельно осторожно, приближалась к девушке, держа в одной руке оплывший огарок, а другой потирая ушибленный бок. Наконец Фьюри пробрался к кровати, на которой лежала Мира, чтобы тревожно склониться над ней:       — Ты кричала, — то ли спрашивая, то ли утверждая, заявил убийца, обеспокоенно хмурясь. — Снова сны?       — Да, прости, — виновато ответила Мира, которая так и не нашла в себе сил поднять с подушки ставшую невыносимо тяжелой голову.       Убийца вздохнул, поставил свечу на прикроватный столик, сел рядом с целительницей и заботливо подоткнул ей одеяло:       — Как же вы мне надоели, — жалобно произнес он. — Одна спать не дает, другой — жить. И всё это в преддверии экзамена на степень мастерства, за который мастер Аргад (1) мне всю кровь выпьет, изверг!       В тесной, захламленной каморке Фьюри девушка стала гостьей неслучайно. После памятной встречи с белокрылым воином в Бездне, когда Мира так опрометчиво молила друзей не трогать врага, против неё ополчились, казалось, все. Эксклейм, который прекрасно запомнил, о чем вопила девушка, стоя на коленях перед трупом врага, жутко обиделся, даже оскорбился. Он со всей серьезностью, приправленной холодным неиссякаемым бешенством, заявил растерянным убийце и чародею, что ни видеть, ни слышать больше не желает о пепельноволосой лекарке. Пусть даже она в попытках вымолить прощение проползет на коленях хоть пол-Асмодеи! Где это видано: променять родных и близких друзей на белокрылую тварь?!       Страж так и кипел праведным негодованием, отмахиваясь от попыток Фьюри и Боди его успокоить. Он выплескивал свое возмущение на каждого, кому не посчастливилось оказаться рядом. И если вспыльчивость Экса быстро сменялась отходчивостью, другие не были столь великодушны: легионеры Империи Теней славились не только воинской доблестью, но и непримиримым отношением к элийцам, которых ненавидели столько же неистово, сколь яростно истребляли при каждой возможности. К тому же, строгий нрав легата не позволял воинам опускаться до того, чтобы во время защиты осаждаемой крепости шляться невесть где — хватит и того, что Аваддон закрывал глаза на разгул имперцев в самой твердыни. Так что отважные друзья своим отсутствием совершили гигантский плевок на воинскую дисциплину. Это еще можно было простить, но…       Судя по тому, как объяснял Эксклейм вынужденное отсутствие его отряда на защите крепости, для легата Империи Теней картина происходящего вырисовывалась такая, что Мира сочла за благо предложение Фьюри переждать бурю. В каком-то тихом местечке. Ибо эта буря грозила стереть с лица земли не только незадачливую целительницу, но и её верных друзей.       Когда запыхавшийся убийца вбежал в комнату, где обитала девушка — больше похожую на клеть, чем на жилище, — выделенную ей Айгиром (2) в домике на задворках Асмодеи, в деревне Иральсига, целительница опешила от новостей. Фьюри сообщил, что половина центурионов, пышущих гневом, отправились разыскивать её в Бездне, конечно же, не без ложной подсказки. А другая половина командирского состава, сопровождаемая чародеем, с пеной у рта прочесывает с той же целью Асмодею. Естественно, Боди пытался всячески задержать их, ведь для Миры попасться в когтистые длани командиров сейчас значило сущее самоубийство. Оставалось уповать на то, что это не могло продолжаться вечно, и ждать.       Сказать, что целительница расстроилась — ничего не сказать. Она и так терзалась чувством вины за вспыхнувшую при виде врага радость и желание с ним поговорить не языком оружия, а по-настоящему. Но девушка никогда и представить себе не смогла бы, что другие асмодиане, товарищи, сочтут её за это предательницей!       Взглянув на Фьюри с неподдающимся описанию выражением лица, Мира решительно распрямила плечи и с железной уверенностью в своей правоте уже почти отправилась к легату с повинной. Но убийца её, конечно же, остановил. Он убедительно доказал девушке, застывшей гордой статуей на пороге скромного жилища, что лучше будет на время затаиться, авось и обойдется.       Убийца прекрасно понимал как гневные страдания Эксклейма, так и пронзительную муку лекарки. Скажем прямо, сердечные переживания последней трогали его романтическую натуру намного больше. К тому же, Фьюри ясно видел, что ярость стража способна натворить много дел, о которых тот потом пожалеет. Поэтому ассасин мудро рассудил, что несколько деньков для успокоения разбушевавшихся страстей не помешают никому. Скрепя сердце, убийца, который никого и никогда не допускал в своё святое святых, предложил подруге спрятаться в его сумрачном, но уютном подвальчике, расположенном, зато, в самом сердце Пандемониума, невдалеке от штаба Империи Теней. Здесь Миру точно не нашли бы, тем более что центурионы уже успели пройтись по каморке с рейдом.       Боди держал с убийцей связь, сообщая передвижение отряда карателей, так что добрались они без приключений. Чародей был в ужасе от происходящего и уже успел поругаться с Эксклеймом, потому что тот, по его мнению, нес чушь. Также он просил передать Мире, что только глупая блондинка могла заварить такую кашу. Затем он заявил ребятам, что, исполнив свой долг по разыскиванию провинившейся целительницы, исчезнет на время. И пригрозил, если они не разберутся с проблемами до его возвращения, посохом (кстати, уже заточенным по высшему разряду) по мягкому месту получит каждый.       Фьюри не мог не ухватиться за такую потрясающую возможность. Когда Миру не смогли разыскать и к вечеру, он перевел все стрелки на чародея: мол, тот исчез вместе с целительницей, не иначе. Про возможные последствия убийца предпочел не думать: Боди был не только стойким бойцом, но и на хорошем счету в легионе, титул центуриона был тому подтверждением. Поди покарай такого. Вмиг получишь выговор!       Девушка, ошалевшая от круговерти событий, вела себя тише воды, ниже травы. Она была очень благодарна друзьям: самоотверженному убийце, спасшему её от гнева легата; резкому, но справедливому чародею… Даже Эксклейма целительница понимала, хотя немножко обиделась за вспышку ярости, причинившую такой всплеск безумия в её упорядоченной ранее жизни.       Кроме всего, Мира знала, что Фьюри привык к уединению и как бы ни старалась не стеснять его, все равно получалось плохо. Да еще и кошмары, которые вдруг стали мучить целительницу, пугающе реальные и необъяснимые, не давали успокоиться, как будто мало было ей свистопляски в жизни!       Впечатлительный убийца пугался криков, которыми Мира будила его по ночам, до дрожи в коленках. У него сейчас хватало забот, ведь предстоящий экзамен на мастерство был очень важным для любого подмастерья убийцы. Но он никогда не оставлял девушку наедине со страхами после внезапных пробуждений, хоть и маскировал жалость и сострадание за ворчанием.       Мира была очень признательна Фьюри за то, что он заботливо оказывался рядом каждый раз, когда девушка выпутывалась из цепких обьятий сна. И, хотя неловкость, которую Мира ощущала при виде красных от недосыпания глаз убийцы, заставляла её ругать себя, все же пепельноволосая лекарка как никогда ясно понимала — сейчас ей не выстоять в одиночку против ледяных кошмаров без дружеского тепла и поддержки.       Откуда взялись эти сны? Будто посланы свыше. В устрашение? Предупреждение? Наказание? От подобных мыслей Мира была готова зарыдать в голос, ощущая собственное бессилие что-либо изменить, и только присутствие друга, которого она не смела огорчать еще больше, сдерживало бессмысленные слёзы.       Вздохнув, целительница со всем возможным ободрением похлопала убийцу по руке, выпростав из-под одеяла замерзшие пальцы, и произнесла, как ей показалось, довольно бодро:       — Все в порядке, ступай. Тебе нужно выспаться, а я постараюсь больше не кричать.       — Ну конечно, — сонно улыбнулся Фьюри, — Без воплей мне удастся уснуть, но это не значит, что я не буду беспокоиться за тебя. Нужно что-то делать с этими кошмарами, не то глаза у нас станут не хуже, чем у лирейлов (3). И без всяких боевых стоек.       — Я уже не знаю, что думать, — скорчила целительница расстроенную гримаску. — Никакой логики в снах не вижу. Вот их не было, а вот — появились. Разве что…       — Вспомнить, когда они появились! — хмыкнул убийца, изо всех сил пытающийся удержать открытым единственный здоровый глаз. Повязку, скрывавшую второй, он не снимал даже на ночь. — По-моему всё гениально просто: белокрылый и сейчас не дает тебе спокойной жизни, являясь по ночам и заставляя кричать.       — С этим трудно спорить, — улыбнулась Мира. — Мне не дают почувствовать свет… Который приходит в снах. И потом я с криками просыпаюсь.       Девушка помрачнела, вновь ощутив то разочарование, которое впервые охватило её при виде поверженного врага и не отпускало до сих пор. Совесть терзала не меньше, но сердцу так хотелось верить, что всё не зря. И эта встреча не станет последней.       — Я провинилась перед вами, очень, — произнесла она, глядя на внимательно слушающего убийцу. — Надеюсь, Экс сможет понять и простить меня за эту ошибку. Не думала, что чувствовать себя предательницей — это так больно. Когда я стояла перед элийцем, у меня и в мыслях не было, что оскорбляю своим поведением и вас, и всех асмодиан, положивших на войну с белокрылыми бессмертные, но страждущие души. Признаю свою вину…       — Глупостей вот только не надо! — отмахнулся Фьюри от такой патетики. — Жизнь и ненависть плохо сочетаются. Эксклейму не стоило мешать вашей беседе, авось, всё сейчас было бы по-другому. Но вышло как вышло, и, надеюсь, со временем забудется. Главное, что тебе с элийцем делать, а? Ведь забыть просто так не сможешь?       Виновато глядя на убийцу из-под полуопущенных ресниц, целительница подтвердила:       — Не смогу, — и продолжила в запале, пытаясь донести до убийцы самое сокровенное: — Он словно загадка, тревожащая и пугающая. Очень трудно не помнить своего прошлого, а враг смог бы пролить свет на эту тайну, я почти уверена в этом! Как вспомню этот пронзительный взгляд… и чужое имя, которым он меня называл... Нет, не могу отпустить его, прогнать прочь из мыслей.       Фьюри сочувственно покивал головой и, подумав, произнес:       — Значит, загадку нужно разгадать. Возможно, у вас с ним была любовь, но ведь теперь все иначе. Не обязательно приносить себя в жертву врагу, правда? А если, узнав секрет, ты сможешь забыть его и жить спокойно, воевать с элийцами и спать по ночам без крика?       — Да, — решительно ответила девушка, силой упрямства заталкивая обратно поднявшуюся из глубины души безнадежность от сделанного выбора. — Если я поговорю с ним и все выясню — забуду навек. Обещаю.       Ей нелегко это далось, даже выступили на глазах непрошеные слёзы. Только как иначе? Став даэвом, целительница давала нерушимую клятву верности, обещая никогда не предавать Асмодею. Иначе можно потерять все, даже последние крохи самоуважения, не говоря уже о добром имени. Невыносимо саднит в груди, но она выдержит. Всё выдержит.       — По себе знаю, как трудно бывает сдержать такие обещания, — сказал убийца с долей насмешки, хотя непонятно было, к кому из двух собеседников она относится больше. — Что ж, постараюсь, словно фея, исполнить «последнее желание». Справки наведу... Твой элиец — гладиатор, плащ легиона вроде какой-то красно-серый?       — Точно, — девушка вынырнула из пучины отчаяния и вдруг изумилась пришедшей на ум догадке. — Ты собрался наводить справки в Элиосе... Неужели эти слухи про любовь к прекрасной элийке — правда?!       — Считай, что я этого не слышал, — судя по тону, Фьюри оскорбился до самой глубины души, хотя его здоровый глаз так и блестел от плясавших в нем демонят. Мира поняла, что своим предположением попала в точку.       Устраиваясь на подушках поудобнее, она настолько погрузилась в размышления, что чуть не пропустила пожелание доброй ночи, высказанное убийцей с ироничным смешком. Рассеянно проводив взглядом удаляющуюся со свечой в руке долговязую фигуру, девушка на какое-то время напрочь забыла о своем, увлеченная разгадыванием тайн близкого друга. Неужели он сам страдает от мук безнадежной любви? Такой веселый и неунывающий? А если это всего лишь маска, которую вынужден носить каждый, чьи чувства переходят границы, выстроенные ненавистью?..