Спящий (Sleeping Man)

Диализ может быть палкой о двух концах. Машина очищает кровь от всего, чего в норме там быть не должно — и плохого, и хорошего — она не видит различий. В случае Хауса, к примеру, она постепенно выводила лишнюю жидкость и токсины, вызывающие у него полиорганную недостаточность, но заодним убирала и антибиотики, которые держали под контролем пневмонию. И отфильтрованные ею токсины были те самые, что сдерживали большую часть его боли. К тому времени, как Хауса доставили в диализный центр и подключили к аппарату, он достиг комы шестого уровня по шкале Глазго — реагировал только на боль. Но уже через два часа после начала диализа стал понемногу приходить в себя. Уилсон внимательно следил за этим медленным пробуждением. Но вместе с сознанием к Хаусу возвращались лихорадка и боль: глубокие складки на лбу, пятна болезненного румянца на щеках. Через три часа диализа он попытался повернуться на левый бок, чтобы убрать давление с правой ноги. Уилсон помог ему повернуться и приподнять подушку, а затем вернулся на своё место. Он расположился рядом с Хаусом, в одном из комфортных кресел с подставкой для ног, которыми был оборудован их диализный центр, так что на первый взгляд казалось, что они вместе сидят в чьей-то гостиной за просмотром фильма. Конечно, за исключением огромной диализной машины с другой стороны. Поглядывая на Хауса, Уилсон взял вчерашнюю газету и с громким хрустом сложил пополам. — Только послушай, Хаус, — начал он. Ответа не последовало. Он продолжил: — Это важно. "Ред Сокс" разбили "Янкиз"! Ты меня слышал. Теперь они ведут в чемпионате два-ноль. "Ключевой игрок "Ред Сокс" Джош Бекетт обеспечил второй..." — Уи... Уилсон. И-ди... к-мне... Целые слова. С запинками. Едва различимые. Но слова. Это определённо улучшение по сравнению с тем, что было всего два часа назад! Он выронил газету. — Ты узнаёшь меня? Хаус с усилием моргнул несколько раз, словно пытаясь сфокусировать взгляд. — Ближе... Уилсон поднялся, вынул фонарик и склонился над Хаусом, чтобы проверить зрачки. — Слишком... близко. К чёрту... невро, — он всё ещё был слишком слаб, чтобы отпихнуть фонарик прочь. Поэтому просто зажмурился. Уилсон спрятал фонарик обратно в карман и слегка отстранился. Он из последних сил сдерживал волну облегчения, грозившую вот-вот захлестнуть его с головой. — Хаус! Ты помнишь, где ты находишься? Кто я? Хаус заговорил медленно и осознанно. — Джеймс Уилсон, — сказал он, и это было утверждение, а не вопрос. Воздушный шар эйфории взметнулся в груди Уилсона с неистовым восторгом, так что, когда наносекунду спустя он лопнул, ощущение было таким, словно кто-то физически выпустил из него воздух, — эта наносекунда потребовалась ему для того, чтобы осознать: Хаус на самом деле вовсе не узнал его, а прочитал его имя с бейджа, приколотого к нагрудному карману. Подняв глаза от таблички с именем Уилсона, Хаус внимательно вглядывался в его лицо, словно надеясь отыскать какие-то зацепки. Этого Уилсон вынести уже не мог. Он отвёл взгляд и уставился в пол. — Что? — спросил он глухим шёпотом, избегая смотреть на Хауса. — Как я... называю тебя? — спросил Хаус. — В смысле? — Всякий раз, когда я... открывал глаза, ты был... здесь. Сколько уже? — Двадцать четыре часа. — Ты не... мой доктор. Значит, ты друг, либо... сидишь шиву[1]. Или вроде того, — он помолчал, собираясь с мыслями. — Не доктор Уилсон... Джеймс? Джейми? Джим? — Просто... Уилсон, — чёрт бы побрал его горло, которое так невовремя сжалось. Чёрт бы побрал его глаза, которые внезапно повлажнели. Чёрт бы побрал дурацкий принцип Поллианны[2] за то, что он думал, что всё будет просто, как в книжке. — Уилсон... Уилсон... Хаус словно бы примерял, пробовал его имя на языке, чтобы посмотреть, что произойдёт. Словно произнесение имени вслух может создать какую-то связь. Но когда он распахнул веки, его голубые глаза были всё так же пусты. Озадачены, но пусты. Уилсон страстно желал засыпать Хауса миллионом вопросов, но инстинкты твердили ему двигаться неспеша, дать Хаусу возможность вести, задавать тон. — Иногда — Джимми, — добавил он. — Когда ты хочешь выглядеть саркастичным или остроумным. Хаус вздохнул и уставился в потолок. Уилсон готов был поклясться, что тот пытается скрыть гримасу боли. — И часто я бываю такой? — тут же спросил его Хаус. — Какой? Саркастичный? Или остроумный? — Ммм... И то, и другое. — Постоянно. — Я... попытаюсь вспомнить. Разговор, казалось, утомил Хауса, потому что он снова закрыл глаза. Но спустя пару минут распахнул их опять. — Ты точно не... мой бывший? — Что?! — Пытаюсь быть остроумным, Джимми. Помнишь? — Да. Точно. Ха-ха. У мужчины были невероятные брови, словно гусеницы медведицы. Хаус задал вопрос больше для того, чтобы посмотреть, как отреагируют брови. И не прогадал. — Ха-ха, — сказал Уилсон, но его улыбка по неизвестной причине так и осталась страдальческой. И всё же она была интересной — его улыбка — то, как его верхняя губа изгибалась ровно посередине лёгкой дугой. Задержав этот образ в голове, он снова погрузился в сон.