Сезон дождей

Сэм парит над лесом, и он счастлив. В полдень от разогретой земли поднимаются мощные восходящие потоки горячего воздуха. Он купается в них, чувствует, как они надежно поддерживают его крылья. Он не может утерпеть: кружа над кронами, он забирается все выше и выше, чтобы потом, сорвавшись с потока, устремиться к земле, ощутить всем телом жутковатую радость свободного полета — и развернуть крылья, и снова взмыть в небо. Набирая высоту, он вдруг слышит в наушнике треск и странный звук, в котором не в первую секунду даже узнает свое имя, едва слышно выхрипнутое на выдохе: «Сэм». Это так не похоже на голос Бартона, что осознание занимает у него бесконечных полторы секунды. А затем он ныряет в пике — такое крутое, что воздух, ставший неожиданно плотным, бьет в лицо, еле проталкивается в легкие рваными глотками, а крылья звенят, как натянутые струны. «Сэм…» Это звук слишком похож на предсмертный хрип, и, черт его дери, Cэм Уилсон слишком много друзей и сослуживцев потерял в разнообразных филиалах ада на Ближнем Востоке, чтобы еще хоть на секунду замедлиться. Он прорывается сквозь кроны деревьев, как крылатая пуля, в вихре срезанных листьев. Он видит внизу четверых чернокожих людей, которые наклонились над неподвижным телом Бартона, и замечает еще двоих в кустах прежде, чем в его голове взрывается алая ярость. *** Судороги боли сводят все его тело, так что Бартон не может даже двинуться, чувствуя, как к нему прикасаются чужие руки, тащат куда-то. Впрочем, это уже не так важно, потому что ни вдохнуть ни выдохнуть он тоже уже не может, в легких вместо воздуха — раскаленный песок, он слышит сквозь гул крови в ушах, как его сердце замедляется. Сквозь пелену перед глазами он успевает увидеть, как с неба на врагов обрушивается Сэм — страшный, как ангел смерти со стальными крыльями. Он в приземлении сносит ногами двоих, перекатывается, закрываясь крыльями, как щитом от града пуль и стрел, а когда он вскакивает на ноги, то в каждой руке у него — по пушке. Он идет вперед, и два пистолета-пулемета в его руках изрыгают огонь, но Бартон уже не слышит грохота выстрелов и больше ничего не видит. *** Он смог остановиться, только когда положил их всех. Это не очень-то хорошо, они договаривались в случае нападения попытаться взять пленных, но прямо сейчас ему похрен. Убедившись, что никто больше не шевелится, Сэм выпускает на разведку Красное Крыло, чтобы проверить, не скрывают ли окрестные джунгли еще какие-нибудь сюрпризы, и кидается к Клинту. Видимых повреждений нет, но все его тело будто окаменело, сведенное напряжением. Голова запрокинута, на горле вздулись жилы, лицо посинело, челюсти накрепко сжаты, каждая мышца судорожно сведена. Сэм с ужасом понимает, что Бартон не дышит. Это какой-то яд? Он осторожно, за краешек оперения выдергивает из его плеча крохотную стрелку, заворачивает в бинт, сует в карман — медикам пригодится. Сэм в спешке ищет пульс на сонной артерии — и не находит. Мать твою! Он прижимается ухом к каменно-неподвижной груди — но не слышит сердца. И доводя его ужас до предела, мышцы под его руками, дрогнув, начинают обмякать, расслабляться. Лицо из напряженного делается безмятежным, отрешенно-бледным. Сэм понимает: всё. Сердцебиения и дыхания нет, он уходит, он сейчас уйдет, если не завести его сердце, и это настолько напоминает ему тот кошмар, который случился в тюрьме, что он, запрокинув голову, глухо воет от отчаяния, и этот вой растворяется в безразличном шелесте миллиардов листьев, в глухом лесу в сердце Черного континента. Джунглям все равно. Эта мысль приводит Сэма в ярость. Он злится на всех: на проклятые джунгли с их тысячелетним безразличием, на себя, на чертового Бартона, который опять вздумал умереть. — Только попробуй! — дико орет он и с силой бьет кулаком в неподвижную грудную клетку, прямо в район сердца. — Только! Попробуй! Меня! Оставить! Ублюдок! — он нажимает прямыми руками со всей дури, чувствуя, как под ладонями трещат ребра. Он приникает ртом к сухим потрескавшимся губам с привкусом крови и лесного мха, вдувает воздух, помогая замершим легким делать свою работу. На тридцать быстрых нажатий — два вдоха, как вдалбливали на занятиях по полевой медицине. — Ненавижу! Тебя! — выдыхает он ему в рот — он может делать это бесконечно, он будет продолжать, потому что не готов сдаться и остаться один посреди этого леса. Сэм не знает, сколько времени он уже это все делает, он уже потерял всякую надежду, Клинт не дышит, не хочет дышать, сукин сын, но Сэм не останавливается, просто потому что не может придумать, что ему делать, если… Сэм не уверен, не почудилось ли ему движение грудной клетки под ладонями, но вот его пальцы, прижатые к сонной артерии, улавливают слабый толчок крови. Потом еще один… Потом еще. Он садится на пятки и сухо всхлипывает, оглядываясь на окровавленные тела вокруг, толстенные стволы деревьев в пятнах мха, пятна солнца сквозь листву. Больше никого. Он перезаряжает пистолет-пулемет и еще раз проверяет пульс. Бьется… — Сокол вызывает рудник «Чарли», — говорит он в рацию, и его голос почти не дрожит. — Нам нужна спасательная группа в квадрате R-22. Срочно. Передаю координаты… *** — У вас трещины в ребрах и одна — в малой берцовой кости, мистер Лэнг, — обвиняющим тоном говорит Джейн, дежурный врач. — И растяжение связок голеностопа — тут вы легко отделались. И одно ребро таки сломано — благодарите за это свой предыдущий раз, я уверена, что до того, как вы надели свой чертов костюм, там тоже была всего лишь трещина. Поэтому, еще раз — мой ответ: НЕТ. Не раньше чем через десять дней. Черт, такая милая женщина, а тон, как у прокурора, даром что врач. — Ну зачем так строго? У меня от вашего злого голоса голова болит. Прекратите немедленно, вы же клятву Гиппократа давали, — страдальчески бормочет Скотт. — А у меня голова болит от вашего легкомыслия, — она трясет пальцем у него прямо под носом. — Неужели не понятно? Ваши эти фокусы с растяжением-сжатием — не для для травмированных костей и связок! Хотите развалиться на части в следующий раз? Вот стервозная. Он еще по своему короткому общению с Наташей Романов уяснил: видишь рыжую женщину — бери ноги в руки и ходу от этой стервы. И Джейн только подтверждала его выводы. — Короче, — Джейн сердито щелкает клавишами, что-то записывая в его медицинский файл. — В костюм не раньше чем через десять дней — и торговаться я с вами не буду. Это раз. Каждый вечер — приходить на процедуры. И если вас для этого каждый раз придется вытаскивать из лаборатории, как сегодня — я за себя не отвечаю. А сейчас — марш в десятый блок, и ложитесь под аппарат регенерации. Пятнадцать минут клеточной стимуляции вам не повредят. Она нажимает ввод и глядит на него поверх клавиатуры — рыжая, кудрявая, сердитая, как черт. — Вы сегодня что-нибудь ели, мистер Лэнг? — Я не… помню. — Нате, сгрызите хотя бы яблоко. Я попрошу медперсонал приносить вам еду прямо в лабораторию. Лэнг улыбается, вгрызаясь в подаренное яблоко. Жизнь не так уж плоха. У него был отличный день. Проснувшись утром, он обнаружил, что голеностоп не так уж и ужасно выглядит, и с фиксирующим ортезом он вполне может ковылять, придерживаясь, где надо, за стеночку. Ребра, конечно, болели, но выданные в предыдущий вечер в медблоке таблеточки исправно помогали. Так что Лэнг добрел до своей лаборатории и занялся анализом и кодировкой новых запахов-команд. Дело двигалось. Когда в дверь постучали, и он оторвался от формул и строчек кода на экране, вдруг оказалось, что уже шесть вечера, и симпатичная докторша готова откусить ему голову за пропущенное МРТ и сеанс клеточной стимуляции. В жизни случается всякое. Правда, докторши, питающиеся головами, ему еще не попадались, думает Лэнг, догрызая яблоко. Он стоит посреди коридора и улыбается, как дурак. Он думает о том, какой большой кусок работы сделал за сегодня, и что через пару дней можно уже будет показать Клинту и Сэму что-нибудь простое. Когда они вернутся. Услышав шум, катящийся по коридору, Лэнг машинально прижимается к стене. Судя по взволнованным голосам, звяканью каталки, бегущим шагам — в отделение реанимации везут «тяжелого» раненого. Человек, вылетевший из-за поворота коридора, с размаху врезается в Скотта — ой-е, до чего больно в груди — Скотт обнаруживает себя сидящим на полу и хватающимся за ребра. — Глаза разуй, смотреть же надо, куда бежишь, — стонет Лэнг, поднимает взгляд — и видит перед собой Сэма с отчаянными виноватыми глазами. Страх коротко обжигает его изнутри, и Скотт понимает, что до этого, в груди — это была совсем еще не боль. *** Клинт лежит неподвижно, вытянувшись на больничной койке, глаза у него закрыты, и его лицо прикрывает кислородная маска. Тяжело подымающаяся грудь выдает, с каким трудом ему дается каждый вдох. Время от времени он сдавленно стонет сквозь зубы, и Лэнг видит, как по его телу пробегают судороги. Скотт отворачивается. Он не может на это смотреть. Он сидит в углу, старается не мешать и вообще не привлекать к себе внимания, чтобы докторша не выставила его вон. — Ритм сердечных сокращений все еще нестабилен, есть проблемы с дыханием, — говорит Джейн. — Он по дороге сюда несколько раз начинал задыхаться, — говорит Сэм. — Мы боялись, что не успеем. — Странная картина, — бормочет Джейн. — Это несомненно, один из местных ядов, но вот какой? Скоро узнаем. Вы просто молодец, что сохранили дротик, которым его ранили. Результаты из лаборатории должны прийти с минуты на минуту. А пока еще раз расскажите, как вы его нашли, сразу после ранения. Подробно опишите все симптомы. Сэм рассказывает, а Скотт крепко стискивает зубы, чтобы не выматериться: он же решил не привлекать внимание. — Вы уверены? — переспрашивает Джейн. — Вы точно ничего не путаете, Уилсон? — Послушайте, Джейн, ситуация, конечно, была аховая, но у меня слишком большой военный опыт, чтобы впадать в состояние аффекта. Я все прекрасно помню. Все было именно так, как я описал. А в чем дело? Что вас смущает? — Кое-что не сходится, — Джейн качает головой. — Но давайте подождем результатов анализа из лаборатории. На ее мониторе мигает оранжевый огонек: сигнал, что по внутренней сети пришло новое сообщение. — Вот они, — Джен открывает присланный файл, читает, хмурится, прикусывает губу. — Что? Что там? — не выдерживает Лэнг. — Этого не может быть. Да, Сэм, все верно, вы описывали симптомы правильно, но я не понимаю… — Что вы не понимаете? — Это стрельный комбинированный яд пигмеев — томба. Один из сильнейших нервно-паралитических ядов, он действует одновременно на сердце, на центральную нервную систему, и на дыхательный центр. И в такой концентрации, как на стреле — это, безусловно, смертельный яд. Мгновенная смерть в течение двух минут. — Но он же живой, вы сами видите, — выдыхает Сэм, чувствуя, как знакомый холодный ужас опять стискивает его внутренности. — Джейн, он… будет жить? — Сколько минут назад было поражение? — Минут?! Около пяти часов назад! — О, — она запинается, глядит на Клинта округлившимися глазами. — Ну… если он не умер в первые же полчаса, то теперь уже нечего бояться. Это мгновенный охотничий яд, он всасывается в кровь, действует — и быстро распадается. Уже сейчас, я думаю, концентрация яда в организме — нулевая. Мы наблюдаем пост-эффекты. Судя по тем единичным случаям выживания, о которых я слышала, сейчас его жизни уже ничего не грозит. Он скоро придет в себя. — Так случаи выживания все-таки были? — Только у местных, и только при меньшей концентрации яда на стреле. У белых и при такой концентрации — никогда. — Почему? А что позволяло местным выжить? — Вы про греческого царя Митридата VI когда-нибудь слышали? — неожиданно спрашивает Джейн. — Нет. — Я слышал, — медленно говорит Лэнг. — Он кажется, наводил шороху где-то в Южной Европе, нет? — Верно. Но важно для нас другое. Его отец был отравлен врагами, и Митридат решил, что не хочет повторить его судьбу. Он решил приучить свой организм к различным ядам. Он регулярно принимал яды, постепенно увеличивая дозу, и его тело выработало специальные антидоты. В итоге ни один яд его не брал, и когда в конце жизни он решил покончить с собой, ему пришлось броситься на меч. — Неизвестно, насколько правдива вся эта история, — говорит Джейн. — Но привыкание к ядам — известное в медицине явление. У него даже есть специальное название — митридатизм. Организм привыкает противодействовать яду, вырабатывать антидот. Правда, с такой концентрацией, как на этой стреле, даже привыкание не помогло бы — если бы в крови не было уже готового антидота… — А у местных он бывает? — У некоторых. Томба — комбинированный яд. В него входит сок некоторых местных растений, вытяжки из черного паука. Но его основа — это яд красных огненных муравьев. Мгновенный, парализующий, очень болезненный. Местные, которых кусали огненные муравьи, теоретически… — Красных муравьев! — подскакивает Лэнг. — Тогда я могу объяснить, почему он выжил! Его же укусил красный муравей, за день до этого. У него в крови уже был готовый антидот! — Вот везунчик, — выдыхает Сэм. У него с плеч будто гора падает. От облегчения даже голова идет кругом. — Джейн, а вы уверены, что там была смертельная концентрация? — вдруг спрашивает он. — Абсолютно. С этим ядом охотятся на слонов, Уилсон. — Странно. Всех остальных они вроде пытались брать живыми, — бормочет Сэм. — Каких это «всех остальных»? И кто это «они», а? Ну-ка, колись, — поднимается с места Скотт, и Сэм остро ощущает, что сболтнул лишнего. Он дико жалеет, что сволочной Бартон все еще не пришел в себя — теперь ему придется отдуваться самому. Когда Лэнг узнает правду, он приходит в ярость. — То есть Клинт решил стать приманкой для психованных убийц-сектантов, которые спят и видят, как бы заживо вырвать кому-нибудь сердце, и вы мне ничего не сказали?! — сжимает он кулаки, слепо надвигаясь на Сэма, и тому очень хочется просочиться куда-нибудь в канализацию или слиться со стеной. — И вы меня отправили домой, потому что у меня была пара синяков? — Да нахрен ты нам был нужен с больной ногой, — огрызается Уилсон, он слишком устал и заебался за сегодняшний день, чтобы извиняться или что-то в этом роде. — Нахрен нужен? Да я и с больной ногой справился бы лучше, чем ты! Скотт мгновенно понимает, глядя на болезненно искаженное лицо Сэма, что брякнул глупость, причем злую глупость, но отступать не собирается. Его отправили домой, как бесполезный груз, как последнего шлемазла… — Да пошел ты нахуй, Лэнг, — цедит Сэм, отворачиваясь. Лэнг шагает к двери, останавливается на пороге, глядит на распростертое на койке тело, на Сэма, тяжело усаживающегося на стул рядом с кроватью и устало утыкающегося лбом в никелированную стойку. — Ну вы оба и мудаки, — говорит Скотт и закрывает за собой дверь. Сэм думает, как же так получилось, что Бартон без сознания всего несколько часов, а все уже пошло наперекосяк.