Чужое небо

Баки помнил Стива. Баки видел его живым, Баки едва собственноручно его не убил, а после искал о нем информацию в музее, видел его по телевизору в бесчисленных новостях, читал о нем в интернете, книгах, журналах, комиксах для детей – везде, где только мог, везде, где видел ключевые слова. Баки вспомнил Стива прежде, чем вспомнил самого себя. Стив стал его краеугольным камнем, его якорем в океане боли, полном жадных до крови акул, которые заживо его пожирали, раздирая на куски. Стив был настоящим! Стив был живым, к нему можно было прикоснуться, его можно было почувствовать физически, с ним даже, наверное, можно было поговорить. Но Баки не стал разговаривать, даже приближаться не стал, потому что… потому что какой он к черту Баки?! А Стиву и так здорово досталось, Стив из-за него, того, кто лишь с большой натяжкой выглядел как Баки, едва не утонул в проклятой реке. У Стива друзья пострадали или даже погибли, у Стива на глазах величайшая разведывательная организация буквально развалилась на части, встряхнув всю Америку так, что стране еще долго предстоит отходить. У Стива и без «Баки» забот образовалось по горло и даже чуть выше. Под громогласный крах того, что во всех источниках массовой информации именовалось ЩИТом, Баки сбежал, если не сказать уполз, словно побитое животное, в неосознанной, инстинктивной попытке спрятаться от жестокости хозяев, хотя был уверен, что те найдут его. Всегда находили. Баки узнал Капитана Америка – Стивена Роджерса. Баки медленно, с выворачивающими наизнанку воплями боли, улетающими во мрак ночей, доставал осколки воспоминаний из своего превращенного в кашу мозга. Баки с невыразимым трепетом склеивал воедино каждый мельчайший осколочек. Баки лелеял хрупкую память трясущимися от недосыпов и медикаментозных ломок руками. Баки забывал, как дышать, когда просыпался в очередной раз в холодном поту, и голова его раскалывалась от одной лишь мысли: «Я помню? Я помню!? Я все еще помню, что было вчера?» Баки помнил Стива. И еще очень много чего он вспомнил: лица, имена, даты, места. Баки вспомнил и давно принял все воспоминания на веру, как реальные, как однажды имевшие место быть: в мировой истории, которую нередко он сам и определял, и в его собственной кровожадной истории. Баки умел находить информацию, умел читать… языках на двадцати, если не больше, так что барьеров в получении подтверждений тому или иному событию почти никогда не возникало. Лишь одному он все никак не мог найти объяснение. Воспоминание казалось… казалось реальным, таким же, как и все остальные, только пришедшим к нему намного позже. Оно было четким, цветным и последовательным, и… объемным, как один огромный пазл, разбитый на множество более мелких частей. В нем, так же, как и в воспоминаниях о Стиве, были точные даты, были четкие лица и географически до сих пор существующие места, вот только имен Баки не помнил и не находил подтверждения этим своим воспоминаниям, сколько бы ни искал и как упрямо ни продирался бы сквозь лабиринты перекроенной памяти. В интернете можно было захлебнуться сошедшей лавиной правительственных файлов любого уровня секретности. В них можно было при желании и должном упорстве отыскать столько компромата, что Баки, у которого желания и упорства хватило бы с лихвой на весь земной шар, потратил на их кропотливое изучение не один, не два и даже не три месяца. Баки вывернул и перевернул вверх дном гигантскую информационную свалку. Он нашел Черную Вдову. Ту самую, рыжую, как сам Ад, ту самую, что, запрыгнув ему на плечи с гарротой, задела что-то у него внутри, ту самую, у которой псевдонимов, любой из которых тянул на настоящий, было больше, чем жителей в Нью-Йорке. Он нашел Наталию Ульяновну Романову – русскую КГБистку, шпионку мирового уровня, родившуюся в Волгограде в 1984-ом году. Лишь спустя сорок лет от момента, откуда начинались воспоминания Баки. Ее могли называть Вдовой, и русской она была, и шпионкой, и даже треклятой КГБисткой, специфически тренированной убивать прежде всего своим собственным телом, а только потом оружием. Она была похожа на воспоминание Баки. Русская разведка все-таки взрастила новую… Черную Вдову, достойную настолько, что сломанный мозг Баки, сильно конфликтующий по вполне понятным причинам с интуицией, долго сводил концы с концами, чтобы в итоге окончательно убедиться, что это… не она. Романова могла бы нацепить на себя тысячи лиц, могла бы седлать и душить его сколько угодно, но ей никогда не стать похожей на то самое аномальное воспоминание, которое Баки в итоге, после всех тщетных стараний найти хоть какое-нибудь доказательство, выбраковал, как ненастоящее, как галлюцинацию, к которым ему было не привыкать. В конце концов, в его мозгу столько всего оказалось сломано и испорчено, что это даже не удивительно и даже… почти не обидно. Это ничего. Баки привык фильтровать воспоминания, даже те, которые казались настоящими, привык вырывать их из себя с мучительной болью, также, как вырывал он бесчисленные трекеры, которыми нашпиговала его щедрая ГИДРа. Как и воспоминания Баки, некоторые из них оказывались пустышками – пережитками десятилетий, забытыми в его теле просто от ненадобности и замененными по мере развития технологий на более совершенные модели; некоторые – действующими. Какие-то из них вытащить оказывалось несложно, какие-то – едва ли реально, потому что не страдающие дефицитом воображения ученые засунули их в такие места, что без посторонней помощи Баки не имел никакой возможности до них дотянуться. Баки кромсал себя иногда совершенно вслепую только лишь потому, что преследователей упрямо не удавалось стряхнуть с хвоста, и «жучок» приходилось искать методом «проб и ошибок». Ошибся Баки лишь однажды, и ошибка эта стала для него роковой. Во всех возможных смыслах. Невозможных тоже. Первый раз он очнулся на разделочном столе гидровских мясников, и все сколько-нибудь важные подробности того пробуждения безвозвратно стерлись из его памяти, потерянные в бесчисленном множестве аналогичных. Второй раз он очнулся, чтобы узнать, что провалялся трупом, не приходя в себя, две с лишним недели, за которые мир за пределами маленького домика в глуши великого нигде успел который раз побывать на грани уничтожения кем-то или чем-то под названием Альтрон. Краем уха слушая новостную сводку, Баки сосредоточенно занимался тем, что вытаскивал из себя бесконечные иголки, когда увидел огненно-рыжую вспышку и почти сразу же обмяк на постели, так и не вытащив последнюю проклятую иголку, не иначе как намертво приклеенную к руке. Перед тем, как снова отключиться, Баки успел испугаться того, какой очередной синтетической дрянью его накачали, что все в его голове снова так ужасно перемешалось, сместилось и наслоилось одно на другое. Его давно выбракованное воспоминание было белым, как снега бесконечной Сибири – рыжей была Романова. Его воспоминание всегда и неизменно заканчивалось тем, что гремел оглушительный выстрел, и что-то… кто-то глухо падал на землю. Его воспоминание – целый год его жизни был ненастоящим, ему не существовало никаких документальных подтверждений. Не было. Нереально. Неправильно. Она ненастоящая. Она умерла. Умерла в 46-ом или давно состарилась и так или иначе умерла. Она! Никогда! Не жила! Он ее выдумал. Его искалеченный разум ее придумал. И заснеженный лес по бокам от дороги, и кремлевские звезды, и кроваво-красное солнце, что играло в ее светлых волосах – все это он нафантазировал под действием наркотиков! Сумасшедший Баки Барнс от отчаяния придумал в подробностях одиннадцать месяцев своей жизни – вот и вся разгадка аномалии. Спустя семьдесят лет, став еще более сумасшедшим и давно растеряв былое отчаяние, Баки Барнс принял это за аксиому, с которой стало чуть-чуть проще просыпаться по утрам: Диана Хартманн – призрак, еще более ненастоящий, чем он сам – призрак его искалеченного сознания. Третий раз Баки очнулся, чтобы, вооружившись найденным на тумбочке ножом, на шум льющейся воды прокрасться в ванную. И увидеть призрак своего воображения во плоти. Больше не было никаких раздражающе рыжих волос, которые ему то ли приснились, то ли были искусственными. Волос вообще почти не было, если не считать короткого, клоками обстриженного «ежика», который открыл Баки истинные масштабы того, насколько за семьдесят лет развились технологии тотального контроля. В сравнении с тем, что вживили ей в голову, в спину и Бог знает, куда еще, «жучок» у Баки в основании черепа казался просто соринкой, достать которую можно было, даже не вспотев. Даже его бионическая рука против… этого – того, что увидел Баки в той ванной – казалась почти безобидной, любимой и родной. Баки знал, что ГИДРе известны разные способы подчинения, он знал это на собственном плачевном примере, но… он убедил себя, пожалуй, слишком легко и слишком рано, в том, что ничего тогда, в 45-ом, не было. Сыворотку она ввела себе незадолго до того, как за ней пришли люди Карпова. Потом случилось все то, чего Баки не помнил. Потом ее заморозили. А разморозили только в 1972-ом, почти сразу после смерти Золы. Она была все также ценна для советской версии ГИДРы, возглавляемой на то время преемником Карпова, молодым и не по годам амбициозным Лукиным. Она по-прежнему была жемчужиной их коллекции, поэтому ее держали вдали от полевой работы, исключая беспрецедентные случаи ликвидации, требующие, помимо навыков убийства, навыки внедрения и шпионажа. Почти всегда по части новейших медицинских и био- разработок, прямо или косвенно связанных с военными целями. О ней не вели записей: никаких журналов, никаких отчетов, никаких сводок, никаких упоминаний нигде, ни под каким именем и ни при ком, кроме тех избранных, кто был посвящен в ее существование. Опасаясь затронуть что-либо, касающееся интеллекта, ей ни разу не стирали память, ее даже не накалывали химией – просто однажды вживили какую-то дрянь, надежно разделившую ее память на ту, что нужна была ГИДРе, и на ту, что надежно хранилась под замком из чипов и микросхем. Нетронутая, но недоступная. До тех пор, пока, благослови Господь Старка-младшего, сотворенный им Альтрон не вынес подчистую всю кибернетику планеты, включая ее программу. Надолго или нет, но ей этого хватило, чтобы сорваться с крючка, а уже после едва ли кто-то был в состоянии ее найти. Официально ее не существовало. Неофициально в один и тот же момент времени она могла быть десятком разных личностей, с десятком внешностей и десятком подставных биографий, способной свалиться, в самом буквальном смысле, снегом на голову абсолютно любому, и он бы даже не понял, откуда прилетело. Как и Баки не понял, когда, как и зачем она притащила его в тот дом без адреса, раскромсала (на зависть аккуратно, сам Баки так бы не смог) ему череп, вытаскивая трижды проклятый трекер, а потом еще и выхаживала его, пока где-то там в космос улетал целый город. А потом Баки очнулся и, залетев с ножом в ванную, нашел ее, абсолютно безбоязненно и беззащитно стоящую к нему спиной, вдоль которой от линии роста коротких волос на затылке по позвоночнику вниз тянулась тонкая, мерцающая линия голубоватого цвета – ее приводной ремень, ее шипованный ошейник, с которым имел право тягаться лишь втравленный ему в мозг код Зимнего Солдата. Плод его больного воображения оказался реальным. Оказались реальными те одиннадцать месяцев с апреля 45-го по март 46-го. Голова Баки грозила расколоться на части – слишком больно было принять за правду то, что когда-то также больно было назвать ложью. Стив был настоящим, потому что Баки видел его собственными глазами. Стив был настоящим, потому что о нем не умолкало ни одно средство, способное, так или иначе, передавать информацию. Но и она… оказалась настоящей, потому что Баки тоже ее видел. Баки ее слышал. Он даже… ее трогал, осторожно и боязливо, как трогают мираж или стараются развеять хмельную дымку. Вот только кроме самого Баки ее не видел больше никто, никто о ней не говорил, мир не кричал направо и налево ее имя. Мир вообще про нее не знал. Логика Баки горела прахом. На одно бесконечно долгое мгновение он ощутил себя пациентом психушки, который все никак не мог определиться, что же ему делать: паниковать, хохотать до рези в животе, плакать, кричать, бежать или просто упасть на пол и забиться в истерике. В конце концов, он ничего из этого не сделал, а просто замер на месте, повторяя, как заведенный болванчик, раз за разом, одно и то же: - Настоящая. Настоящая. Настоящая… - Настоящая, - прошептала она, отбирая у него нож, глубоко ушедший лезвием в ладонь, пока он неосознанно пытался доказать себе через боль, что не спит, не бредит, что это не очередная игра его расшатанной памяти. – Настоящая, Баки. Я здесь. А потом, без трекеров внутри, без изнуряющей бесконечной погони и игры в прятки со смертью, без полного и неизбежного одиночества, наступило затишье, то самое, что обычно случается перед бурей. Потом случился душный, шумный, бурлящий обыденной жизнью Бухарест и крохотная квартирка, в которой, впрочем, сполна хватало места двоим сумасшедшим, в ночной тиши поднимающим весь дом отнюдь не жарким сексом, как всем поголовно казалось, а выкручивающими все кости кошмарами. Еще чуть позже случилась та самая буря – теракт в Вене – и фрукты с рынка Баки так и не донес домой, своего призрака он там так и не нашел, только Капитана Америка при полном параде и стреляющий на поражение спецназ. - Не все решается кровью, Баки. - А она льется и льется. Пожалуйста. Только не ее кровью, только не опять! Она ушла, как и полагалось призраку, растворилась в воздухе, не оставив следов своего существования. Такова была их изначальная договоренность: придут за одним – другой должен будет исчезнуть. И она исчезла, исчезли все ее вещи, ее еда – их общая – нормальная еда, из квартиры исчез даже ее запах. И Баки никому про нее не сказал. Даже Стиву, особенно ему, ни слова не сказал. У Стива и так будут из-за него проблемы, кроме того – и в этом Баки был с собой предельно честен – он все еще не был стопроцентно уверен, что у него окончательно и бесповоротно не съехала крыша и что она – не плод его извращенных фантазий. Что очень могло быть, ведь документально ее нигде не существовало, а каков мог быть толк от его слов, если он сам в них не верил. Потом случилось возвращение в ненавистную до дрожи Сибирь, и одновременно почти свершились вендетты вакандского принца и известного всему миру американского миллиардера. В один момент честь и совесть американской нации – Стивен Роджерс – стал преступником, поставившим свое личное, предвзятое мнение выше мнения ста семнадцати стран. И ради кого все? Ради свихнувшегося киллера, который собственным глазам давно не верил и в любой момент мог устроить массовую резню средь бела дня, лишь услышав десяток заветных слов? Ради киллера, однажды посланного его, капитана, убить? Ради киллера, посланного однажды достать сыворотку и ради этого хладнокровно убившего человека, которого некогда знал – хорошего человека, мужа, отца. Вот именно поэтому Баки к Стиву и не пошел, даже тогда, когда идти было некуда, даже тогда, когда было плохо настолько, что он убил бы себя, если были бы силы нажать на чертов спусковой крючок. Стив был героем и имел для этого все. Баки был… никем и не имел ничего, кроме окровавленных по локоть рук и горы трупов за спиной. Баки не пошел к Стиву, но он имел неосторожность забыть, что малыш из Бруклина всегда был слишком упрям, чтобы избежать драки. Стив потерял доверие правительства и мировой общественности, потерял друга, который, в общем-то, ничего такого не сделал, всего лишь хотел оказать Баки услугу и вышибить его повернутые мозги раз и навсегда. Стив потерял свой щит и свой авторитет. А взамен всему этому Баки даже не хватало совести признаться, что он сумасшедший, что помнит события, которых никогда не происходило, и видит женщину, которая никогда не жила. Он вспомнил пятерых солдат, созданных из добытой им в 91-ом сыворотки – и все пятеро оказались реальны. Он помнил тренировки с ними, помнил, на что каждый из них был способен. Солдат было пятеро, пятеро отборнейших головорезов. Пять криокамер нашлось в бункере, в Сибири, шестая – его собственная. Ни единого намека на существование седьмой: в прошлом или настоящем. Никакой ниточки, никакой весточки, и по-хорошему, Баки бы радоваться, что она далеко от всей этой разборки, вот только ничуть ему не было радостно: в животе кольцами змеился страх, идти из ледяной клетки никуда не хотелось, а ноги не слушались, и он попросил Стива бросить его на растерзание разъяренной Пантере, лишь бы все скорее кончилось… А затем сумасшествие прошедших дней, а может и всех семидесяти лет окончательно придавило его неподъемным даже для суперсолдата грузом: дышать стало тяжело, словно орудия Железного человека все же совершили невозможное и, помимо бионической руки, сломали ему металлические ребра. Баки потерял сознание, обратив в пустоту набившую давно оскомину мольбу не проснуться. Баки снились сырые кремлевские подземелья и бродящий по ним призрак женщины с куцей стрижкой и сбритым под ноль затылком, исполосованным шрамами. Когда он проснулся, призрак стоял рядом, но от этого Баки не полегчало: у призрака были кудрявые светлые волосы, кроваво-красные губы и белый до рези халат, к которому даже был прицеплен опознавательный бейдж. У Баки поплыло в глазах, а к горлу подступил ком, словно он только что прокатился на аттракционе: не на Русских горках Кони-Айленда и даже не на тросе через ущелье на крышу поезда, а на самой что ни на есть настоящей машине времени. Из 2016-го прямиком в апрель 1945-го. Хотя он даже не был уверен, покидал ли он когда-либо тот роковой 45-ый. - Джеймс Барнс, - хрипло начал он в давно заученном порядке, от спешки и страха проглатывая половину звуков. – Я Джеймс Бьюкенен Барнс. 10-е марта 1917-го, Бруклин, Нью-Йорк… - …Ты служил в 107-ом пехотном в звании сержанта, все норовили назвать тебя Джеймсом, а ты всегда исправлял на Баки. У тебя был… у тебя все еще есть друг по имени Стив, - она улыбнулась, ободряюще сжав его руку, давая ему физически себя почувствовать, и Баки шанса не упустил, вывернув руку, ухватился за нее, что было силы, и сжимал, все боясь, что пальцы вот-вот пройдут сквозь. – Все хорошо. Все хорошо, Баки, я здесь. Пришлось хакнуть защищенный канал Старка и вспомнить былые навыки общения с мужчинами, чтобы убедить Его Высочество короля Т’Чаллу просмотреть украденные записи, но… Баки, уже все хорошо, отпу… Дверь в палату резко, безо всякого стука открылась, и она, нацепив на лицо профессионально-нейтральное выражение со скоростью, с которой обычно успевают только моргнуть, отступила в сторону. Раньше, чем Баки успел сообразить, что вообще произошло. - Со мной все в полном порядке! – заверил кого-то невидимого знакомый голос капитана, пока тот шел от входа до кровати. – Баки, ты как? - Капитан Роджерс, позвольте поинтересоваться, почему суперсолдаты всегда так возмутительно непочтительны к хлопотам над ними медперсонала? Баки, совершенно ошалелый от такой беспрецедентной вокруг себя активности, беспомощно метался взглядом от нее к Стиву и обратно. - На то мы и суперсолдаты, мисс… - Баки видел, как друг мазнул быстрым взглядом по ее бейджу, и на лице его промелькнуло хорошо скрытое удивление. – Мур. Прошу меня простить, - моментально добавил он, решив отчего-то, что повел себя бестактно. – Я думал, что Ваканда – страна закрытая, и… - …и поэтому белые женщины здесь – явление исключительное, - досказала она за Стива и улыбнулась так, что улыбку эту сумел заметить лишь Баки. – Я не числюсь в штате постоянных сотрудников медцентра, меня вызвали экстренно, по случаю вашего… - она резко оборвала фразу, профессионально сыграв смущение. – Простите. Я оставлю вас наедине, - сделав вид, что проверяет показатели мониторов и капельницу, она скользнула рукой по руке Баки, и тот, как губка, впитал это мимолетное прикосновение. – Капитана Роджерса я обратно уже не уложу. Пощадите меня хотя бы вы, мистер Барнс, останьтесь в постели. Знала бы она, как отчаянно цеплялся Баки за каждое произнесенное слово, как отчаянно всматривался в ее лицо, не зная, что можно сказать, а что нельзя, как боролся с собой, чтобы не крикнуть вслед: «Останься!» - развеяв разом весь бессмысленный маскарад. Это же Стив. Его Стив. Он друг. Зачем от него скрывать? Впрочем, тайна была не его, не ему было ее раскрывать. Ему с лихвой хватило уже того, что Стив ее видел, говорил с ней, как с настоящей, как с реальной, а значит Баки не поехал, значит его призрак – живой. - Эй… Бак, ты чего? – спохватился взволнованно Стив, когда Баки ни с того, ни с сего стал хохотать, обняв себя поперек груди единственной оставшейся рукой. – Бак, - Стив полуобернулся к двери, - я сейчас ее назад позову, ты меня пугаешь. Баки едва не ответил: «Зови!» - одернув себя лишь в последний момент. - Стив… - тихо позвал он, когда истерика немного отпустила. – Я сейчас спрошу у тебя полную чушь, но, пожалуйста, постарайся ответить. Это важно. Стив с моментально окаменевшим лицом несущего ответственную вахту офицера приготовился слушать вопрос и отвечать на него по всей форме, словно от этого зависела судьба планеты. - Что угодно, Бак. - Тот ученый… - Баки в нерешительности облизнул растрескавшиеся губы и погонял во рту вязкую от жажды, с привкусом меди, слюну. – Ну… изобретатель твоих патриотических стероидов, на которых ты вымахал выше меня. Как его звали? Стив явно не ждал подобного вопроса, он выглядел удивленным и даже не пытался этого скрыть, но с ответом нашелся быстро. - Эрскин. Доктор Авраам Эрскин. А почему ты спросил? Баки помедлил, старательно оттягивая момент перед следующим вопросом, предвидя еще большее удивление Стива. - А он ничего тебе про семью… не рассказывал? У него была жена? Дети? Быть может,.. дочь? - Нет, Бак… - Стив озадачено чуть склонил голову вниз. – Нет, он ничего такого мне не говорил. Честно говоря, я даже не задумывался об этом никогда. Почему ты спрашиваешь? Баки внезапно ощутил острую необходимость закрыть поднятую тему так, чтобы Стив сам не захотел ее продолжить. Предлог нашелся удивительно легко, и правдоподобнее его вообразить было трудно. - Фамилия все крутится в голове. Мне кажется… мне кажется, я мог убить кого-то с такой же фамилией. Помрачнев хуже грозовой тучи, Стив заладил знакомое: «Не твоя вина, это был не ты» и больше ни о чем допытываться не стал. Баки был ему за это благодарен, хотя и подозревал отчего-то, что друг ни на секунду не купился на сказку о «внештатной сотруднице», которая, как белая ворона среди темнокожих вакандцев. Через десять минут после ухода Стива, когда Баки решил, что в состоянии, если не покинуть ненавистные белые стены, то хотя бы придать себе более достойное положение, вернулась доктор Мур, в сопровождении, что абсолютно в ее стиле, Его Высочества короля. Все, что до этого Баки делал долгие десять минут, он проделал за одну секунду, встав по стойке смирно и не вспомнив ни разу, что у него нет руки. - Уверяю вас, мистер Барнс, это лишнее, - низким голосом с акцентом заговорил Т’Чалла, и в отсутствии маски Пантеры это звучало для Баки несколько непривычно. - Насчет того, что случилось в Вене. Я обязан объясниться, я… - За вас это уже сделали, мистер Барнс. Я здесь, чтобы принести извинения от имени себя и всего народа Ваканды, который, также как и я, ошибочно посчитал вас виноватым в смерти своего короля. Баки отвык от извинений в свой адрес, не уверенный, получал ли их когда-нибудь вообще. Кроме того, трупом меньше, трупом больше – он все равно убийца, а перед такими в извинениях не расшаркиваются, каким бы веским ни был повод. - Обычаи моей страны также подразумевают под извинениями за подобные ошибки нечто большее, чем простые слова. Отныне я буду иметь своим долгом доказать вашу невиновность всем тем, кто верит в обратное. Как и мой отец, вы стали жертвой, и я останусь в вечном долгу перед вами, - Т’Чалла выдал в ее сторону едва заметный полупоклон, - мисс Эрскин, за то, что вы заставили меня вовремя отвлечься от мести и открыли мне глаза на правду. Мои подданные уже получили соответствующие распоряжения и занимаются сбором необходимых данных. Они спрашивали меня о возможности вас осмотреть, чтобы лучше понять устройство, с которым им предстоит иметь дело. Два дня спустя, когда почти затянулись все раны, а техники подшлифовали металлический отрубок, чтобы не мешался и не искрил, медики дали добро на криозаморозку. - Баки, ты не обязан, - они стояли у огромного окна, из которого открывался впечатляющий самое искушенное воображение вид на джунгли. Во избежание крена влево, для сохранения баланса Баки расставил ноги чуть шире, чем обычно нужно было человеку с двумя руками. – Это не твоя вина. Не была ни разу за семьдесят лет. Ты не должен себя этим наказывать. Но оба они знали его ответ, как знали и то, чем закончится спор. - Они вытащат это из тебя? – Баки притянул ее к себе одной рукой, и силы ему больше, чем хватило, чтобы не дать ей отступить, хотя она и не пыталась, обняв его в ответ. – Они смогут? - За сорок с лишним лет прогресс нейрохирургии шагнул далеко вперед. Баки посмотрел на нее, сведя к переносице брови от раздражающей слух легкомысленности. - Смогут, - шепнула она, рассеянно пропустив пальцы сквозь волосы у него на затылке. – И они снова отросли. Баки издал неопределенный звук подтверждения и прижал ее к себе еще крепче, в этот момент особенно сильно жалея об отсутствии второй руки. Спрятав голову у него на плече, она прижалась губами к стыку плоти с металлом. Оба знали ту часть неутешительной правды, в которой не существовало никакой возможности взломать проклятый код, кроме одной и самой верной – пули в лоб. Оба промолчали. - Хорошо подумал? Теперь это был Стив, и Баки беззвучно взмолился, чтобы тот не завел аналогичную песню. - Я сам себе не хозяин, - Баки выдал голую, всем известную правду, чтобы на корню отрезать любые посылы к началу спора. - Пока кто-нибудь не придумает, как вычистить эту дрянь из моей головы, я лучше подзаморожусь. Лучше для всех. Стив не рассыпался в контраргументах, он либо все понимал лучше самого Баки, либо просто обладал железной выдержкой. Зная Капитана Америка, Баки был в равной степени уверен в обоих своих предположениях. Но и Капитан Америка, вопреки расхожему мнению, имел свои резервы. Битва с Тони и решение Баки вычерпали их все подчистую, и на встречу с Его Высочеством Стив пришел выжатый, как лимон, неживой-немертвый, твердо стоящий на ногах лишь на упрямстве едином. - За ним придут, - отчего-то уверенно заявил Стив, рисуя в воображении, как его пальцы сжимаются на чужой глотке. Когда он был уже на пороге, в зал вошла, учтиво слегка поклонившись Т’Чалле, та самая белокожая доктор из медцентра. - Ваше Высочество. Капитан Роджерс. Процесс криогенной консервации запущен. Пациент стабилен. У меня через два часа рейс на Берлин, но результаты мониторинга синхронизированы и будут передаваться на мой ПК круглосуточно в режиме реального времени. На случай, если… возникнут изменения. Стив набрался дерзости ответить прежде Т‘Чаллы. - Спасибо. Спасибо огромное, мисс Мур. За то, что подлатали меня и позаботились о Ба… о мистере Барнсе. - Это мой долг, - протягивая руку для рукопожатия, блондинка в строгом белом костюме сдержанно улыбнулась уголками ярко-красных губ. – И честь для меня, капитан Роджерс. Ваше Высочество. Стекло вертикальной криокамеры было затуманено конденсатом, на нем рисовала узоры белесая изморозь, совсем как на оконном стекле в тридцатиградусный мороз. - Мисс Эрскин, - ее позвал невидимый голос из динамиков интеркома. – Команда готова начать процедуру. - Не называйте меня так, - тихо обронила она в пустоту. – Та, которую так звали, умерла восемьдесят лет назад. Прикоснувшись ладонью к стеклу, она долго всматривалась в обманчиво безмятежное лицо человека по ту его сторону. - Мы никогда не сможем исправить то, что они с тобой сделали. Но мы вернем тебе имя, клянусь. Мы скоро встретимся,.. Soldat, - прошептала она, почти коснувшись лбом преграды. – В апреле 45-го. Dozhdis’ menya. На реанимационном столе, в окружении толпящихся медиков, в тщетных попытках сделать вдох, извивался светлокожий мужчина. Он был весь мокрый, талая жидкость ручьями сбегала с него, как с новорожденного – околоплодные воды. Длинные черные волосы облепили щетинистое лицо, правая рука конвульсивно дергалась при каждой попытке врачей установить катетер, левой руки не было по самое плечо и даже еще выше, где вместо живого сустава поблескивал в ярком свете стылый от криогена металл. Мужчину, не переставая, била крупная дрожь, он метался и выгибался всем телом, мешая оказывать помощь, вертел головой, упрямо сдвигая кислородную маску. - Те… телефон. Кто-нибудь. Пусть поднесут ему те… лефон или на… наушник. Дайте ему на… ушник! - все еще содрогаясь в рефлекторной реакции тела на изменение среды существования, бритая наголо женщина сидела на больничной кровати и куталась в одеяло, чтобы унять дрожь и прекратить стучать зубами. Только лишь затем, чтобы смочь сказать, чтобы он услышал. То, что он должен был услышать, то единственное, на что он мог сейчас отреагировать. Дрожащей непослушной рукой поднеся к губам телефонный микрофон, она плотно закрыла глаза, и, дав себе всего секунду собраться, запела – ровно, мелодично, почти без запинок и акцента, как пела когда-то давно, вырывая слова из бьющегося, словно сумасшедшее, сердца. Голос подвел ее на втором куплете:

Мне бы небо черное… показать, Мне бы волны, чтобы тебя… укачать. Мне бы… колыбельную ти… тишину, Точно ко… корабли, проплавают с… сны…

Слезы застелили и без того не лучший обзор, руки задрожали сильнее, а из горла одно за другим стали рваться глухие рыдания. - Он стрелял в сторону, Баки, - прохрипела она, хотя телефон у нее давным-давно забрали. – Слышишь? Он не убил меня. Мы живы. Ты жив! Ты в безопасности. Ты… ты больше… больше не там. Ты не один больше. Ты больше не...

...один.