Последнее прибежище

Задушенная воротом церемониального наряда Леди Президент сидела за лакированным овальным столом в комнате переговоров, лишь краем уха слушая то, что ей было уже давно известно. Члены совета говорили все одно и то же: о хрупкости мира, о возможной нехватке ресурсов для ведения войны, но аргументы, приводимые ими в пользу еще одного раунда переговоров, все уже были исчерпаны, а зависшее над головой проклятье – готовые к нападению полчища далеков – совершенно не собиралось рассеваться. Единственным логичным выходом из сложившегося кризиса была война, и тут напыщенная раса политиков ничем не могла помочь, потому что эти выращенные в стерильных условиях государственные служащие не имели ни малейшего понятия, что такое жизнь за пределами стеклянных куполов цитадели. Иногда леди Романадворатрелундар искренне жалела, что взвалила на себя такую непосильную ношу, пытаясь доказать всем, что она способна изменить Галлифрей к лучшему. За куполом бушевала очередная песчаная буря, и внутри раскаленного здания было предельно душно. Женщина отчетливо видела бисеринки пота, выступившие над губой у грузного канцлера, отвратительные, мерзкие, как и все в этом прогнившем на корню мире, она видела, как секретарь нетерпеливо ерзает на стуле, пытаясь задавить зуд от похождений по инопланетным борделям, и, конечно, от нее не могло укрыться то, как несколько советников переговариваются знаками, собираясь как-то надавить на нее, мнущуюся на месте в нерешительности. В груди отчетливо не хватало места для полноценного вздоха, липкая слюна комками застревала в горле, а монотонные, пафосные речи наводили то странное состояние апатии, когда сознание словно запутывается, пропадает и растворяется, становится зыбким, похожим на густой кисель. – Довольно! – голос резко вставшей со своего места женщины пронзил бурчание на манер молнии темной ночью. Романа сама испугалась того, как это прозвучало, и поспешно добавила, словно извиняясь: – У нас еще есть время. На сегодня все свободны. – Но, мадам, – начал кто-то, чьего имени правительница даже не удосужилась запомнить. – Все свободны, – повторила женщина и, не прощаясь, медленным шагом направилась к лестнице. Перечить ей никто не стал. Главная Цитадель планеты под названием Галлифрей была, пожалуй, одним из лучших рукотворных творений, когда-то созданных в этой Вселенной. Острые башни жилого комплекса, связанные между собой десятками лестниц и переходов, походили на легендарный лабиринт Минотавра, с одной лишь только разницей – размер жилища полубыка был крохотным по сравнению с этим каменным городом под куполом. Но этот купол из силового поля, призванный скрыть наличие на планете жизни, был похож на стекло лаборатории. Будто весь народ добровольно отдал себя служению науке, став одновременно и ученым, и подопытным. Галлифрей медленно умирал, задыхался в своих традициях, и ничто не могло сдвинуть его с мертвой точки. Романа была одна из немногих, кто видел это, она хотела изменить этот мир, придя к власти, но сама оказалась погребена под церемониалом и традициями и теперь ничего не могла сделать. Она силилась изменить мир изнутри, но он изменил её саму. Не было больше той наивной девчонки, которая, не задумываясь, ввязалась в смертельное приключение столетия назад, стоило предыдущему Лорду Президенту предложить ей покинуть планету. Да, в действительности это был Черный Страж, но это не умаляло того факта, что она скучала по тем временам, когда смерть дышала в затылок, скучала по простой одежде, по необходимости прятаться и не останавливаться… Но кого она обманывала? Не по недостатку проблем она скучала – она тосковала по совершенно другой причине. Причину эту звали Доктором, хотя свое настоящее имя он ей так и не назвал. Беглец, преступник и младший брат её мужа. Романа до сих пор не верила, что всё произошло так, как произошло, что она так была ослеплена своей любовью, что не видела очевидного ровно до того дня, как обнаружила себя стоящей перед алтарем. То был не день свадьбы, но день смерти её надежд. Быть может, и она сама умерла в тот день, сказав «да» только для того, чтобы быть, как все женщины здесь – одинокой в своем мнимом счастье. Достаточно ли было её желания, чтобы все изменить? Желания были меньшим, что могло ей помочь… Сорок лет на посту президента были тому доказательством. Она правила, но не принимала решений – за нее всё было решено десятками министров, этих канцелярских крыс, ей оставалось только подписывать указы. И это было ужасно, так же ужасно, как этот вечный вид из окна её покоев на западную башню с бесконечно бликующим куполом за ней. Оранжевое небо из-за энергетического барьера между миром «внутри» и настоящим миром, глушившего как ультрафиолет, так и инфракрасную часть спектра, казалось светло-голубым, тусклым и выцветшим, каким не было небо Земли, где она несколько раз побывала. Маленькая планетка на периферии Млечного Пути, только-только совершавшая свои первые шаги, не имела ничего общего с грузным и старым домом. Доктор любил этот мир, она тоже могла бы полюбить. Она готова была оставить Галлифрей навсегда, только чтобы быть рядом с ним, не как жена – тогда в её мыслях даже не было призрака этой безумной идеи – как друг, как ассистент, да хоть как домашняя кошка, но её вернули, как книгу на полку, потрепали, обещали жизнь и отняли, на прощание даже не обняв. Она хотела отомстить, там, перед алтарем, но навредила только себе. Теперь Романа знала это, но изменить прошлое была не в силах. Церемониальный наряд нехотя поддавался дрожащим от усталости рукам, пуговицы и крючки, десятки метров тяжелой ткани, невыносимый накладной воротник, похожий на антенну радиотелескопа – все это было словно сделано для того, чтобы приносить невыносимые мучения. – Моя леди… – она не слышала, как Браксиатель вошел, как закрыл дверь, и заметила его только тогда, когда тень супруга отразилась в зеркале, а он сам объявил о своем присутствии голосом, – тебя что-то тревожит? Во имя Рассилона, это было хуже ада. Делать вид, что все хорошо, не иметь права сожалеть о своем решении. И она бы не сожалела, если бы брат Доктора её не любил обоими сердцами, если бы это приносило страдания только ей. А он любил, любил еще с тех пор, как она совсем юной девушкой уселась за ближайшую к лектору парту с тем самым выражением задора на лице, что теперь было сущей редкостью. Жизнь из детей на Галлифрее выдавливали по капли досуха, превращая остатки в идеально функционирующие винтики государственной машины. Но, к великому ужасу Леди Президента, в ней осталось что-то живое, что кричало и трепетало каждый раз, когда Браксиатель пересекал порог. То было не желание и похоть, а что-то другое. Жалость? Сочувствие? – Много чего, но это не должно тревожить еще кого-нибудь. Не тебя, – ответила Романа, стыдливо запахивая полы верхнего платья, прежде чем повернуться лицом. – Я все еще кардинал, пусть ты и стараешься отстранить меня от политики, – в этом голосе было столько человеческого отчаянья, что Романе пришлось до судорог вцепиться в свой наряд, чтобы не прижать мужчину к себе в попытке забрать эту боль. Но она не могла, не могла допустить такой ошибки – не могла подарить ему призрачную надежду, чтобы через пару минут отнять её, поэтому они так и стояли, сверля друг друга взглядами. Такие близкие, такие похожие, всего пара шагов разделяла их по прямой и преодолеть их ничего не стоило, но в на самом деле они стояли по разные стороны бездны. – Тебе в этом гадюшнике нечего делать, – словно извиняясь за свое единственное правильное решение, она опустила глаза и принялась рассматривать стыки каменных плит пола. – Я понимаю, что ты заботишься обо мне, но я мог бы помочь. – Не думаю, что мы вообще можем что-то изменить. Ни я, ни ты, – Романа подошла к окну и распахнула створки настежь, но вместо такого желанного свежего воздуха в комнату ударило потоком жара. – Быть может, наши дети смогут, – утешительно бросил Браксиатель, но от этой фразы женщину едва не согнуло пополам. – Не раньше, чем закончится еще не начавшаяся война. Я не хочу, чтобы мои дети росли при бомбежках, – она так старательно избегала слова «наши», что сама не заметила, что спокойный разговор был готов перерасти в ссору. Но, в отличие от Романы, Бракс прекрасно знал, когда нужно вежливо откланяться и уйти со сцены. С его женой так было изначально: она словно возвела вокруг себя стеклянную стену и никого внутрь своего аквариума не пускала. Браксиатель не знал всех причин такого поведения, а все его попытки доказать, что доверять ему не только можно, но и нужно, разбивались о почти инфантильный эгоизм. Романа, как правило, думала, что принимает все решения сама, но среди всех решений действительно её собственным в лучшем случае оказывалось каждое десятое, не больше. Быть может, в детстве она что-то могла для себя определить, лет до восьми, до инициации, до того, как Браксиатель стал её наставником в Академии. Судьба сама вела её к тому, что было ныне реальностью. А орудием судьбы Браксиатель нескромно считал себя. И чем больше это продолжалось, тем больше Романа – живая, бойкая, целеустремленная – превращалась в марионетку в его руках. И единственное, что пока ему не удалось сломать и склеить, как следовало, – это воображаемый стеклянный аквариум, в который его жена себя посадила. Она не подпускала его к себе, не давала даже намека на то, что его чувства взаимны. Холодное, спокойное уважение, скупая, четко выверенная забота и… ничего более. Все его попытки сблизиться так, как и должны быть близки супруги, разбивались о стену то ли непонимания, то ли нежелания. И какой-то внутренний голос говорил, что тут не обошлось без влияния его совершенно ненормального брата. Сегодня все было тем же, что и годы ранее, двадцать восемь лет Романа держала оборону, но впереди у Браксиателя была вечность. Рано или поздно она должна была сдаться. С обреченным видом он покинул покои своей жены и притворил за собой дверь. В голове у него уже созрел план, требовавший не только решительности, но и большого коварства. – Леди Президент потребовала найти Доктора, – сообщил он страже, вытянувшейся по струнке, стоило ему пересечь порог будуара. – Вашего брата? – Да, и… отправить его в катакомбы. Порой решения даются нелегко, им приходится вызревать, как вызревают яблоки на дереве, а некоторые приходят в голову и обосновываются там на правах хозяев за несколько секунд между вдохом и выдохом. Доктор с момента своего появления привлекал к себе слишком много внимания, он изначально был каким-то другим. Насколько всё с ним было иначе стало понятно, когда он, будучи почти подростком, похитил устаревшую ТАРДИС и вместе с еще одной беглянкой отправился колесить по вселенной. И все вскоре благополучно забыли бы о юном нарушителе порядка, если бы не одно «но». Этот побег оказался только началом. Доктор возвращался как преступник, возвращался как спаситель, как прошлое наводившего страх на всю историю Вальярда и как президент Галлифрея. Слава всем богам, что это продлилось недолго. А потом появилась Романа. Девушка умная и прямолинейная, открытая всему новому и настолько наивная, насколько только можно было представить. Она так хотела совершить революцию в галлифрейском обществе, что кардинал, давно лелеявший план стать вторым Ришелье, польстился на её невинность. Сделал её главной фигурой своего маленького спектакля длиною в жизнь. И ошибся… Романа только делала вид, что ничего не знает и ничего не понимает. Она скупо и выверено улыбалась ему, едва обнажая жемчужные зубы, и, заправляя за ухо вьющуюся темно-каштановую прядь, всегда наклонялась куда ниже, чем следовало. Он играл с ней, она играла с ним. И в этом пасадобле на лично-политической арене еще неизвестно, кто был быком, а кто тореадором. А однажды утром Романа исчезла. Не было ни записки, ни намека на то, что в действительности произошло. Даже вещи не пропали, только нижнее белое платье, что на Галлифрее считалось бельем, да расческа с зеркалом. Будто кто-то похитил её прямо из спальни. Долгих двадцать лет Браксиатель не находил себе места. Он не имел ни малейшего понятия, где находится эта Романа, но все смотрели на него как-то косо. Ну, конечно, женщин на Галлифрее куда меньше, чем мужчин, так почему бы не запереть избранницу в каком-нибудь из хранилищ его картинной галереи? Эти подозрения, слава Времени, никакой почвы под собой не имели, но желания заполучить себе в коллекцию и этот экспонат только добавили. Она вернулась. С другим лицом, еще больше придававшим ей сходство с фарфоровой куклой, худая, похожая на скелет, изможденная и совершенно сломленная. Доктор принес её на руках, почти бессознательную и смотревшую на мир мутным взглядом. У врачей ушло немало времени, чтобы она пришла в себя. Но и без того не особо разговорчивая Романа наотрез отказывалась рассказывать кому-либо о том, где она провела эти несколько столетий, отделявших её нынешнюю от той, которая пропала из своего отсека комплекса. И её похититель тоже молчал. Браксиатель был уверен, что его брат был первопричиной всего того, что произошло с Романой, но доказательств не было. Эти двое, как подельники, покрывали друг друга. У него не было выбора. Если он хотел получить то, что хотел, Доктор был более чем помехой. Между единокровным братом-бастардом и любимой – любимой ли или просто запретной? – женщиной Браксиатель выбирал женщину. Дни тянулись, как годы, недели казались веками, а бессонница для Романы стала такой же неотъемлемой частью жизни, как дыхание. Хотя дышать с каждым днем становилось всё труднее. Она третий час лежала на спине и изучала потолок над головой, но ей давно уже были известны каждая трещинка, каждый блик от медленно ползущей полосы света, проникавшей через легкие шелковые шторы. Бесполезно. Сон сегодня к ней не придет, можно было даже не пытаться. Так, может, вообще не стоило столь бездарно тратить свое время? Романа в отчаянье перевернулась, утыкаясь лицом в слишком мягкие подушки, и тяжело выдохнула, прежде чем подняться. Из открытого настежь окна не приходила желанная прохлада, воздух был спертым, а пол под босыми ногами казался практически раскаленным – бетон, покрытый мраморными плитами и нагретый за день, не спешил остывать. Весь Капитолий был словно большая печь, где медленно плавились души его обитателей. Романа страдальчески покосилась на свой обычный наряд – тяжелый, похожий на панцирь черепахи и совершенно не подходящий для того, что она задумала. Никто же её не увидит. В такой поздний час не спит только караул, да и он клюет носом. Женщина подошла к двери и тихонько её приоткрыла. Как и ожидалось, стража спала, прислонившись спинами к стене. Так же бесшумно Романа вернулась к окну и, придерживая подол ночной рубашки, уселась на подоконник, чтоб через пару секунд перебросить ноги на узкий карниз. Если бы кто-то хотел убить её – пришел бы именно этим путем, через окно, по карнизу, по аварийной лестнице, из другого здания Цитадели. Но путь Романы лежал вовсе не вниз, к спасительной и надежной земле, а вверх к остроконечным шпилям, наэлектризованным защитными полями – от бурь, от жесткого ультрафиолета, от сернокислотных дождей, что были на Галлифрее редкостью, но всё же случались. Да, так определенно было куда приятней, чем маяться в покоях. Сверху город был похож на огромную паутину, организованную, прагматичную, идеальную, но в то же время совершенно никому, кроме этого паука, не нужную. Неужели вот такой была идеальная жизнь – жизнь под куполом, в вечной стагнации, в вечном покое? Нет, такое точно было не по душе Романе, ей нужно было движение, пусть даже вниз, по наклонной, но хоть куда, потому что то, что было уготовано ей здесь, было не жизнью, нет, просто существованием, тлением в ожидании конца, а она мечтала гореть. Обжигая ступни о раскаленные солнечные батареи, покрывавшие крыши башен, Романа добралась до самого высокого места, с которого была видна не только вся Цитадель, но и горы, цепью охватывавшие город, скрывавшие Капитолий от других таких же поселений. Город спал, даже не подсвеченный уличными фонарями, в них не было никакой необходимости уже целую вечность. Только из некоторых окон всё ещё лился желтоватый свет, но в целом единственным, что позволяло Романе хоть как-то видеть свой довольно опасный путь, был свет Пазитхи – луны Галлифрея. Сияние её было каким-то неестественно синим, контрастирующим с почти вишневым небом над головой. Световые фильтры защитного купола отключались на ночь за ненадобностью, обнажая настоящие цвета, но звезд всё же не было видно, ни намёка на привычный для землян Млечный Путь и созвездия. Только вишневая даль и огромный спутник, своим отражённым ярким светом заглушающий всё, что скрывается за куполом. Там прячется целая Вселенная, та, которую она когда-то видела краем глаза и куда так мечтала попасть вновь. Земляне всегда рвутся вдаль, дайте им шанс – и они оторвутся от своих корней, станут призраками, а галлифрейцы так держатся за прошлое, что не дают будущему даже возможности стать настоящим. Может, это всё от того, что они не видят миры над своей головой каждый вечер? Глупая идея. Романа не знала, сколько времени просидела на раскаленном скате крыши – вольность неслыханная для повелителей времени, чувствующих время так, что могут отмерять его с точностью до сотых долей секунды, не прибегая к часам или каким-либо другим приборам. Возможно, она даже задремала, прислонившись спиной к одной из антенн защитного поля. Но её не интересовало, что именно с ней такое творилось, не после встречи лицом к лицу с древней императрицей Пандорой, едва не отправившей её в Матрицу и не занявшей её тело. Главным было то, что она была жива. Пока. И это было ключевым словом. Женщина тяжело поднялась со своего наблюдательного пункта и тем же путем вернулась в свои покои, едва не улетев вниз на последнем повороте карниза. Заря уже начинала окрашивать оттенками пурпура край небесного свода. Новый день, новые часы мучений в её персональном аду. – Доброе утро, мадам Президент! – с чуть отстраненной сонливой улыбкой поприветствовал её один из стражников и лишь потом спохватился. Мадам Президент должна была прийти из совершенно другой части комплекса – из покоев у него за спиной. И уж точно не в таком виде – босой, в заляпанной грязью ночной рубашке. Романа кивнула, и за время этого нехитрого движения её лицо закаменело, взгляд стал напряжённым, будто в этот самый момент она подписывала смертельный приговор нерадивому стражнику. – Скажите начальнику службы безопасности, что я более чем недовольна его работой. Я вышла из покоев босиком и прошла половину комплекса, не встретив на своем пути ни какого препятствия. Если я могу выйти вот так, то кто-то может и войти… – женщина устало опустила веки и закрыла лицо ладонью, стараясь скрыть зевок, а потом гаркнула: – Вы оглохли? Стражник поспешно скрылся из виду, путаясь в ногах и норовя свалиться с какой-нибудь лестницы от испуга. Никто доселе не слышал, чтобы леди Романадворатрелундар кричала на кого-нибудь, она всегда славилась своим спокойным нравом и выдержкой, граничащей с равнодушием. Но всему приходит конец. Уже к вечеру по Капитолию ходили слухи, что у Мадам Президент нервный срыв и ей бы стоило поправить здоровье. Она разбиралась с документами о заключенных. В основном галлифрейцы попадали в катакомбы из-за оплошностей: по мелочи рассказывали во времена своих путешествий что-то не то, ошибались с датировкой событий и пересекали свои временные линии. Такая тщательность позволяла Галлифрею существовать уже многие века изолированно, а его обитателям выступать исключительно в роли наблюдателей за развитием Вселенной. На каждом из приговоров требовалась её подпись. Вначале Романа честно прочитывала каждое свидетельское показание, анализировала, но к вечеру она обходилась только тем, что прочитывала обвинение и судила уже по размаху нарушений, не вдаваясь в подробности. Дышать от этой книжной пыли и нудной волокиты было тяжело, ворот будто душил, в районе левого сердца несильно покалывало, и боль отдавалась где-то внизу живота. Так что наказание заключенному, укравшему ТАРДИС и нарушившему ход нескольких тысяч событий, было самое строгое – принудительная регенерация и пожизненная ссылка на планету пятого уровня. Леди Президент даже не вдавалась в подробности всех событий и с заметным облегчением отложила очередное дело. Но, несмотря на все старания, папка с разобранными делами как будто не думала увеличиваться, будто и не сидела Романа за этим столом уже не первый час. Дьявол бы побрал эту бюрократию. Женщина отхлебнула жжёный кофе из чашки – все-таки не умели на Галлифрее готовить такие вещи правильно – и от отчаянья положила голову на руки, втягивая запах бумаги, пыли и свежих чернил носом, да так и провалилась в какую-то муть. Ей мерещились бомбёжки и крики, странный скрежет и, наконец, голос. Знакомый, спокойный, выверенный, ведущий её куда-то наверх, к выходу. Доктор всегда знал, что нужно делать, даже если не знал что происходит. Очнулась Романа уже в своих покоях – раздетая догола и заботливо уложенная в кровать. Однако подавать виду она не стала и принялась оценивать обстановку из-под полуопущенных ресниц. Шторы были задернуты не до конца, и в щель между ними можно было запросто разглядеть густой вишневый кисель надвигавшихся вечерних сумерек. Выходит, она проспала не меньше пяти часов. Её супруг сидел в кресле, подманив к себе летающий светильник и что-то читая с тусклого экрана. Но попытка Романы притвориться спящей и хоть немного понаблюдать оказалась бесполезной, стоило ей попытаться двинуть затекшей рукой. – Ты пришла в себя, дорогая, – что-то в том, как её всегда тактичный супруг произнес это простое обращение, никогда доселе им не использовавшееся в отношении нее, заставило все внутри у Романы сжаться в тугой узел, вырвавшийся из горла приступом кашля. Она поспешно села в постели, устроившись по-турецки на простыне. – Романа, не вставай, не стоит, не в твоем положении… – О чем ты? – недоуменно спросила Романа. Бракс посмотрел на нее так, как когда-то очень давно смотрел на нее, еще совсем юную, не понимавшую неписанные истины, пытавшуюся оспорить тысячелетние правила. Он печально кивнул, будто жена его была чем-то смертельно больна и на его плечи легла обязанность рассказать ей все. – Ты не замечала за собой странности? – начал он издалека, пытаясь как-то окружить её незримой заботой, но она была лишь липкой и противной, как паучья сеть. И Романа была мухой, бьющейся о стекло в поисках выхода. – Нет, ничего такого, до сегодняшнего дня со мной всё было в полном порядке, – пожала плечами Романа, пытаясь понять, что же от нее хотят. – Все в твоем окружении заметили изменения, по мелочи, в основном: изменение вкусовых пристрастий, бессонница, раздражительность, рассеянность, ослабление памяти. Ты перестала чувствовать время так, как надо… Сколько мы с тобой разговариваем? – Я не понимаю, к чему ты клонишь, – Романа устало откинулась обратно на подушки и уставилась в потолок, пытаясь почувствовать потоки времени, но и вправду, она не смогла на них сконцентрироваться, точность ускользала, и речь даже не шла о долях секунд – что можно было списать на недавний обморок. Она не могла понять даже о каких минутах шла речь, так что ответила спасительному потолку, а не мужчине в комнате: – Минут семь-десять. Счастливые часов не наблюдают. – Я ценю твои знания земной литературы, но твой ответ совершенно не достоин повелительницы времени, хотя тебе многое теперь простительно, – Ирвинг как-то отрешенно закончил предложение, будто ему было больно. Хотя было ли ему действительно неприятно то, что он знал, еще предстояло выяснить. – Две минуты, сорок шесть секунд и восемь сотых от начала первого звука до конца последнего звука моего вопроса. – И что ты хочешь этим сказать, что я недееспособна? Что меня надо отправить в отставку и выбрать нового президента для нашей планеты? – раздраженно ответила Романа. Ей совершенно не нравилось то, как Бракс старался огородить её от надвигавшихся проблем с далеками. – Я всего лишь хочу тебя поздравить… проклятье Пифии над тобой, по всей видимости, не властно. Результаты анализов придут утром, но уже сейчас доктор с уверенностью сказал… – Твой брат тут ни при чем, – резко оборвала его Романа, подскочив на кровати. Перед глазами у нее тут же поплыли черные мушки, от этого рыка Браксиатель, и без того утопавший в слишком большом кресле, дёрнулся, будто его ударили. Однако замешательство это длилось с секунду, после чего мужчина, видимо, что-то решил для себя, поменяв заранее заготовленную речь так, чтобы включить в нее открывшийся факт, и легко встал, пересаживаясь на край кровати, все еще на почтительном расстоянии, соблюдая мнимые границы стеклянного купола. – О? Должен поздравить его, он сделал то, что не удалось мне за столетия. Завоевал тебя. Знаешь, теперь многое встало на свои места. Почему он вернул тебя на Галлифрей, почему ты так поспешно дала согласие на брак, даже не спросив, кто именно из дома Лангберроу просит твоей руки. Ты действительно думала, что он женится на тебе после того, как обесчестил? – Романа открыла было рот, но её муж предупредительно поднял руку, и женщина обреченно кивнула. Отныне она была марионеткой. Запуталась в паутине и стала куклой в руках своего излишне благородного мужа. Браксиатель ни за что не поверит, что про беременность она не знала и что она вообще не знает кто отец еще не рожденного ребенка, ибо до этого дня она считала себе девственницей. Единственное, на что можно было списать её неведение, это на провалы в памяти, слишком маленькие для ретроградной амнезии, слишком похожие на действие реткона. Неужели Доктор с ней так поступил? Нет, это точно не был Доктор, но в любом случае это было её полное поражение. Она потеряла единственный способ быть собой в этом мире, переплетенном придворными интригами. Тем временем Браксиатель продолжал в таком тоне, будто рассказывал, чем отличается парадокс первого типа от второго первокурсникам: – Да, его прежняя супруга давно отправилась в Матрицу, но это не значит, что он захочет наступить на эти грабли снова. Он всегда бежит от боли. Обжегшись на молоке, дуют на воду… Единственное, что я не пойму – это почему ты не воспользовалась шансом скрыть всё, пока еще была возможность? Не подпустила меня к себе? Неужели я тебе настолько противен? В любом случае, если это ребенок Доктора, то никто не узнает наш маленький секрет. Я признаю его как своего сына или как свою дочь. Твоей репутации повредит бастард. Оба бастарда. А теперь отдыхай и набирайся сил. Мужчина поднялся, с нарочитой нежностью поцеловал всё ещё ничего не понимавшую Роману в макушку и направился к выходу из покоев. У самой двери он замер, положив руку на ручку, и добавил, будто всё же решив её добить: – Совсем забыл, я не понимаю еще одного твоего решения. Почему ты приговорила своего любовника к смерти? Моего брата казнят сегодня на закате по твоему приказу. Быть может, у Романы и нашлось бы что-то в свою защиту, быть может, она рванула бы с места и успела бы еще всё отменить и переиграть, но вместо этого она испуганно и громко вскрикнула, закрывая рот ладонью. И рухнула обратно на кровать – и без того сильно измотанное тело вновь предало правительницу Галлифрея. Она провалилась в темноту, но и беспамятство не принесло её душе облегчения.