Успеть до удара

Пальцы Тацуки дрогнули и, побелев, вцепились в листок письма, точно в спасительную соломинку. Она сошла с лица; с погасшим блеском в глазах ещё раз прошлась по иероглифам огорошившего её вопроса: несмотря на то, что девушке повезло и доныне видеть всех своих близких живыми, боль утраты друга, что тупой иглой засела внутри, она прочувствовала сполна. Сердце Тацуки ухнуло и сорвалось вниз, а сама она… провалилась в омут воспоминаний восьмилетней давности, когда всю неделю лил ужасный дождь, а солнце, съеденное тучами над городом, навечно исчезло и из души одного рыжего мальчика. Вместе с его счастливой улыбкой. ― Папа, а где это Ичиго? Что, таки струсил?! ― девятилетняя Тацуки злилась, что её напарник не явился на спарринг, и судорожно била кулачком о кулачок в нервозном ожидании навалять этому плаксе, этому маменькиному сынку, который робко отвечал на её умелые удары. ― Тацуки, ― отец присел на корточки перед ней и как-то успокаивающе пригладил по плечикам, ― тут такое дело. ― Старший инструктор Арисава никогда не относился к дочери, как к несмышлёному ребёнку и старался всегда общаться с ней на равных, но сейчас ему трудно было заговорить о смерти с человеком, жизнь которого только началась. Однако и утаить случившееся он просто не имел права. ― Тацуки, у Ичиго вчера умерла мама. Полагаю, ему сейчас не до занятий. Так что ты потренируйся сама сегодня, хорошо? Девочка не слышала родителя; в голове гулко и часто забарабанило лишь одно страшное слово: «Умерла. Умерла. Умерла!» В её широко распахнутых от шока очах запульсировал немой вопрос: «Как?!» Как могла умереть эта красивая, светлая, добрая женщина?! Как??? Как же могла она умереть, если являлась для Ичиго… всем?! В тот вечер отец удержал Тацуки и не пустил в дом друга, но на следующий день, когда Ичиго не появился в младшей школе, которую они посещали вместе, она забила тревогу. После уроков Арисава ринулась к Куросаки домой, но Иссин с маленькими двойняшками на руках лишь виновато пожал плечами и грустно сказал что-то вроде: «Ему хотелось побыть одному». «Что за бред?!» ― возмутилась Тацуки и побежала в поисках пропажи вдоль улицы. Его, такого заметного, она вряд ли смогла бы упустить из виду, а если не она, то кто-то из прохожих должен был заметить её «ровесника, такого же роста и фигуры, а ещё ― рыжего-прерыжего». В безрезультатных метаниях прошло немало времени, пока соседские мальчишки, которые частенько задирали Ичиго за цвет его волос и за это регулярно огребали от его подруги, не разболтали той, что видели «этого странного Куросаки» у реки. ― Наверное, снова болтает там с каким-нибудь призраком, ― решил съехидничать Миками, заводила дворовой ребятни, но поспешил пояснить вспыхнувшей Арисаве: ― А что? Куросаки всегда смотрит на пустые места и говорит сам с собой. Он либо псих, либо видит привидений! Говорившему небылицы Миками Тацуки таки разукрасила лицо, но когда нашла Ичиго, бесцельно бродившего на набережной и что-то бормотавшего себе под нос, усомнилась в своей правоте. Потому не сразу подошла к другу, решив пронаблюдать за ним несколько дней. Тацуки понимала, что Ичиго делал, но вёл тот себя и впрямь странно. Всегда слабый и жалкий в её глазах, сейчас этот мальчик предстал совсем иным ― до жути потерянным. Точно беззащитный, внезапно осиротевший щенок, который ходил туда-сюда без остановки и всё выглядывал мать, осматриваясь по сторонам, реагируя на каждый шорох, зовя её, возвращаясь постоянно на то место, где гулял с ней в последний раз. Да, он искал её. Ждал. Не мог отпустить, проститься. И все эти чаяния видеть было так же невыносимо, как и его застывшее лицо, утратившее не только улыбку, но и намёки на слёзы. Ичиго впервые на памяти Тацуки не плакал, походя на робота, тень, того же призрака. И это и злило, и мучило её. ― Ичиго? Ты, правда, видишь духов? ― Рационализм Арисава впитала с молоком, но почему-то ей хотелось услышать положительный ответ на свой вопрос, иначе она бы сошла с ума от того, что её друг так над собой издевался: если он не видел мать, то беда не заставит себя ждать. Рыжик удивился сперва, но, растянув губы в подобии улыбки, отверг глупые слухи о нём. ― Я так и знала, ― заключила Тацуки и тут же ухватила Ичиго за рукав, потащив прямиком в додзё. Туда, где люди, а не немые деревья. Туда, где эмоции, где явная борьба, а не эта мука внутренняя, пожиравшая маленького слабого мальчика, отчаявшегося, сдавшегося, вдруг лишившегося опоры в лице самого главного человека. Ему было жизненно необходимо, чтобы кто-то взял роль матери на себя, раз чудаковатый отец и маленькие сёстры не подходили для этого. И маленькая Тацуки по-взрослому взвалила эту ношу на свои плечи, даже не раздумывая. Конечно, она не отличалась ласковостью и лучезарностью Куросаки Масаки. И, пожалуй, ей стоило бы, как любой девочке, быть добрее, больше расспрашивать Ичиго о его тяготах и без устали жалеть того, гладя по голове, кормя заведомо ложными обещаниями, что всё пройдёт, что время излечит, но ― к счастью или на беду Ичиго, ― Тацуки оказалась другой. Она просто стала лупить его на тренировках с удвоенной силой, не щадя ни капельки, запрещая надевать защитные для детей шлем и щитки. Она дубасила так остервенело, когда видела его сцепленные зубы и сухие глаза, ибо хотела растормошить Ичиго, пробиться сквозь его броню из тоски. А этот упрямец всё молчал. Только хмурился больше и больше. Научился отвечать и огрызаться, «решил стать сильнее и выносливее». Тацуки радовалась, ведь добивалась в том числе и такого результата, но не могла не замечать, как её друг превращался в болезненный нарыв, который медленно, но разрастался, грозясь рвануть. А вскрыть его и нужно было. ― Ксо! Когда ж ты уже разревёшься?! ― Тацуки в сердцах резко крутанулась вокруг своей оси и со всей силы вломила с ноги Ичиго в грудь. Тот растянулся на полу, закашлялся, но сдержался. Лишь тряхнул головой и упрямо поднялся на ноги. Занял стойку. Сверкнул и влагой, и огнём в глазах, но Тацуки это не устраивало. Она собрала волю в кулак и выдала едко: ― Что, раз мамочки теперь нет, то ты не плачешь? Раз мамочки нет, то тебя некому успокоить, да?! У Куросаки дёрнулись зрачки, и он в мгновение ока, что-то дико рыча на ходу, понёсся в контратаку, и так резво и точно, что впервые уложил Арисаву на лопатки, да ещё и с одного удара. Последняя лишь глазами хлопнула оторопело, на рефлексах подлетела и притянула задрожавшего друга к себе: тот весь трясся в лихорадочных рыданиях от злости, обиды и правды. ― Я хотел её защитить! Я должен был! Это я виноват! Я настоящий слабак! ― кричал рыжий мальчишка и заливал форму подруги горькими слезами, которые копил столько лет… Тацуки расслабленно выдохнула. Нарыв страшной боли и невыносимой тоски наконец-то прорвало. Ей потребовалось три года, чтобы сделать Ичиго сильнее. И не только физически. Тацуки взглянула на притихшего курьера, замершего с ручкой над записью этой её исповеди. ― Теперь? Он больше не грустит по матери так чудовищно? ― смутился тот, впечатлённый. ― Нет, ― помотала головой Тацуки, утирая с ресниц запретную для её «грозного имиджа» росу, ― для Ичиго Масаки-сан ― навечно утраченный кусочек сердца. Но у него точно есть, у кого поплакать на плече вместо неё, раз уж я решила, что стану присматривать за ним.