Bloodsport

BlackBear - idfc

На следующие утро за завтраком царит полнейшая тишина. Она гнетет не только меня, хотя я, признаться, нисколько не боюсь глядеть на бросающего в мою сторону многозначительные взгляды отца. Он так и не разрешил себя огромной речью о том, каким глупым был наш с Мартин вчерашний поступок. Пятничное утро кажется мне невыносимо долгим еще и потому, что терпеть непонятные грозовые тучи, сгустившиеся над маленьким столом в кухне, приходится в одиночку — Лидия не спускается ни через пару минут, ни через час. В школу я иду пешком, почти три квартала молча глядя перед собой и до сих пор не понимая, что происходит вокруг. Рыжая девчонка, ворвавшаяся в мой упорядоченный мир, творит какую-то несуразицу, жить с которой мне, честно признаться, не особо симпатизирует. В школу Лидия не приходит. Я понимаю это только когда после столовки, не найдя ее там взглядом, иду в класс математики и, войдя в двери, вижу пустующее место на первой парте справа от учительского стола. В Мартин слишком много загадок, разгадывать которые у меня попросту нет времени. И мне кажется это все еще более глупой игрой, хотя где-то на подкорке я понимаю, что поступает она так совершенно по другим причинам. Нам объясняют какие-то странные дзета-функции, вникать в которые я тоже не имею ни малейшего желания. Почему-то в один момент во мне родился отличный пофигист, который так любит забивать на все мало-мальски важные в этой жизни вещи. Я тупо пялюсь в окно, даже не на что-то определенное, а так, на узоры, нарисованные крупными каплями дождя на стекле. Погода навевает уныние. Давно я не помню такой проклятой дождливой осени. Наверное, ее с собой привезла из Сан-Франциско Лидия Мартин. От этой мысли я усмехаюсь. МакКолл глядит на меня выразительно, как будто ожидая, что я посвящу его в свои мысли. Черт, он ошибается. -Мечтаешь об очередной черлидерше? — спрашивает он шепотом, в пол-оборота поворачиваясь ко мне, пока учитель что-то пишет на доске. -Конечно, — усмехаюсь я, даже не пытаясь его переубедить. -Тогда, может, поведаешь, что в ней не больше одного метра шестидесяти с лишним сантиметров, рыжие волосы и зеленые глаза — словом, все, что тебя так бесит. Я бросаю на него быстрый взгляд и тут же приподнимаю бровь в знаке искреннего удивления. -Что ты несешь? -Что у тебя с Лидией Мартин? — вопросом на вопрос отвечает друг, — Куда вы уехали вчера? Почему ты сорвался с места, как только она написала? Что за секреты? -Нет никаких секретов, Скотт. -Да брось ты. Я же вижу, как ты на нее смотришь. -Я смотрю на нее как на персону, мешающую моему душевному спокойствию в плане того, что она пытается выставить себя главной, хотя понимает, что никто не вправе являться в эту школу и устанавливать свои порядки, — обрываю я его довольно грубо. -Это относится и к тебе в той же мере, — спокойно замечает парень. Я смотрю на него не дольше секунды, затем отворачиваюсь к окну и резко добавляю: -В защитники Мартин записался? -Ты уже не зовешь ее рыжей сукой — это прогресс. -Да пошел ты… -Стилински, МакКолл… Тишина! -Да, простите, — бубнит Скотт и начинает писать конспект. * После школы я забираю джип из ремонта и на нем же возвращаюсь домой. Я отвалил на новые запчасти и их установку немалую сумму, но никто так и не смог дать мне гарантии, что «моя колымага», а именно так они его и назвали, продержится еще какое-то время. Кажется, пора копить на что-то другое. Прощаться с Роско мне совершенно не хочется. На самом деле, иногда я даже представляю, как через десять лет выезжаю на нем из дома куда-нибудь за город и просто гоню по трассе навстречу океану. Картина моих мечтаний слишком несбыточна, отчего еще более яркая. Я ставлю машину в гараж и вхожу в дом через заднюю дверь. У папы сегодня вечерняя смена, так что не стоит ждать его раньше девяти, а Натали, наверное, опять уехала к своим подругам в Сан-Франциско. В последнее время она очень часто туда мотается. Я поднимаюсь по лестнице и прохожу мимо приоткрытой двери комнаты Мартин. За ней слышен ее тихий хриплый голос: -Я не знаю, что делать… Не знаю, что делать, Элли. Я сижу тут и смотрю на твое фото. Недавно я разбила рамку, ту, что ты мне подарила, и я собрала ее в коробку с воспоминаниями, до последнего осколка… Сегодня мне было так плохо, я всю ночь просидела в постели, глядя на эти стекляшки. А потом я поняла, что у меня ничего больше нет, кроме этого… кроме битого стекла от твоего подарка мне на день рождения. Прости меня, Элли, я не сдержала обещания… — слышен тихий всхлип, — я не научилась жить без тебя… И я знаю, что ты меня не простишь, но я больше звонить не буду. Мне кажется, мама хочет опять положить меня в ту больницу. И если она это сделает… если она увезет меня туда, я сделаю все, чтобы быть рядом с тобой. Я не хочу так жить, Эллисон, понимаешь? — она опять всхлипывает и глубоко вздыхает, — я не хочу быть одной из тех сумасшедших. Потому что я не сумасшедшая. Мне просто никто не верит. Я понимаю, что подслушал что-то слишком личное, но ничего сделать с этим уже не могу. И прежде, чем мое подсознание очнется и потребует вернуться к себе, я вхожу в комнату и застаю Лидию, сидящую на полу у кровати с телефоном в руке. Все это она выговаривает автоответчику, понимаю я, когда тот издает резкий протяжный звук и приятным женским голосом говорит: «Ваше сообщение сохранено». Застигнутая врасплох Лидия никуда не бежит. Кажется, у нее на это даже нет сил. Она отбрасывает от себя телефон и, не пытаясь скрыть следов от слез, спокойным взглядом смотрит на меня: -Зачем ты слушал это, Стайлз? Чтобы в очередной раз использовать мои слабости против меня, как ты делаешь это с остальными своими приятелями? — ее голос отдает нотками отчаяния, — Чего ты хочешь? Я опускаюсь на пол рядом с ней и долго смотрю в ее ярко-зеленые, цвета весенней травы после дождя, глаза: -Нет, Лидия. Нет. Я хочу помочь. Что-то внутри меня переворачивается. * -Помочь? — спрашивает она, глядя на меня, ее полные губы складываются в усмешку, — Моя мама искренне уверена, что мне помогут лишь специалисты. Моя депрессия, как видишь, пустила корни и в этом сезоне. -Я знаю про Эллисон, — говорю я. -Что ты знаешь? Что ты можешь знать про нее, Стайлз? — внезапно срывается она на крик, и в глубине ее глаз блестят новые слезы, — Ты знаешь, что сделал с ней этот ублюдок, знаешь? Знаешь, через что ей пришлось пройти? Знаешь, как от нас по очереди отвернулись родители… потому что им всем было проще думать, будто я вру, выдумываю… им проще жить в своей реальности, не обращая внимания на детей и на то, что они говорят, — ее тон стал куда более спокойным, когда она продолжила, — Это не просто мой психоз, Стайлз, это история одного убийства, за которое никто не понес наказания. Я заметно напрягаюсь. О чем она говорит? О каком убийстве? -Конечно, мама рассказал тебе совсем другую версию произошедшего, так ведь? Ты и понятия не имеешь, как все ее байки далеки от правды. -Расскажи ты, — тихо говорю я. Лидия качает головой: -Ты, как и все, решишь, что я просто свихнувшая на почве потери близкого человека девочка-подросток. -Нет, — я качаю головой и добавляю уже совершенно другим тоном: -Дай мне шанс узнать тебя настоящую, Лидия Мартин. Я хочу сделать свои выводы сам, без давления кого-либо со стороны. Она смотрит на меня с минуту поменявшимся взглядом, как будто понимает, что сейчас я не лгу, и она может открыться мне, рассказать то, о чем молчала так долго. Лидия медленно кивает и отворачивается, начиная свой монолог: -Мне было тринадцать, когда я познакомилась с Эллисон. Она переехала в Сан-Франциско из Филадельфии, ее отец занимался нефтяным бизнесом, и семья часто меняла место жительства. Я очень хорошо помню ее первый день в Квинс Роуз. Она пришла в класс без школьной формы, в теннисной юбке и майке-поло, с ракеткой наперевес, вбежала, улыбнулась и позвала всех с собой на корт. Они пялились на нее как на ненормальную, потому что не привыкли видеть настоящих, живых людей. А Эллисон была именно такой. Она была другой, не похожей на всех нас, детей богатеньких родителей. Ей было все равно, сколько нулей следует за единицей у твоего папочки на банковской карте. Она ценила людей не за дорогие подарки и аксессуары от Prada, а за то, что они представляли из себя на самом деле. И она никогда не ошибалась в людях. Никогда. Кроме одного единственного раза, — Мартин выдыхает и продолжает уже гораздо тише: -Когда нам было по шестнадцать, к нам перевелся новый парень. Сын банкира, одет с иголочки, очень красив по меркам простых смертных. Его нос ты имел удовольствие разбить вчера вечером. Джексон Уиттмор, Эллисон влюбилась в него, но он не обращал на нее внимания. -Зато обращал на тебя. -Да. Я старалась не подавать ему никаких надежд, дружба с Элли всегда была важнее мне всего на свете. Она как часть меня, понимаешь? Когда было больно ей, я всегда это чувствовала. Может, это бред, но мне кажется, у нас была некоторого рода связь. Хотя, конечно, это бред, полный бред… — она вдруг тушуется и резко прижимает ладони к пылающим щекам. -Продолжай. -У нас с ним было всего одно свидание, хотя и свиданием это трудно назвать. Мое семнадцатилетие. Была большая вечеринка, все напились, полнейший хаос. Мне тогда казалось, я поступаю правильно. На днях мы повздорили с Эллисон из-а какой-то мелочи, она тогда всегда вспыхивала как спичка, но дело было, конечно, в Джексоне. Она ревновала. Я сказала, что нет поводов, но она не поверила, начала говорить что-то о том, какими влюбленными глазами я на него смотрю. Ничего из этого не было правдой, мне никогда не нравился Джексон. Но в ту ночь я была пьяна, мне хотелось сделать ей неприятно, даже больно… и я переспала с ним. Это было отвратительно. Не хочу описывать подробностей. -Я верю тебе на слово. -Утром я попросила его, чтобы он никому не говорил об этом, и он пообещал молчать. Я помирилась с Эллисон, все было как прежде. А потом он начал шантажировать меня. Говорить, что расскажет о той ночи ей, если я не буду его слушаться. Мне было действительно страшно, я понимала, что потеряю Эллисон навсегда, если она узнает об этом. Я умоляла его молчать, предлагала взамен деньги, что угодно. Никто не должен был знать. А потом этот ублюдок завалился к ней пьяный, начал плести, что любит и давно страдает от этого. Элиссон утверждала, что все было по обоюдному согласию, но я-то знаю, что эта пьяная скотина просто изнасиловала ее. А потом, когда все уже закончилось, он выплюнул что-то типа: «Поимел дуэт школы меньше чем за месяц». Так она узнала. Лидия смотрит куда-то в пустоту между комодом и письменным столом не моргая, я протягиваю руку и дотрагиваюсь до ее холодных пальцев, переплетая их со своими. Я почти физически ощущаю ее боль. Она не дергается, не вырывает руки, просто продолжает говорить, будто уже не в силах остановиться: -Она простила меня. Я знаю, что она простила меня. Мы говорили с ней об этом. А через неделю ее не стало. Я знаю, что произошло той ночью. Я знаю, но никто мне не верит. Отец Джексона купил адвокатов, судья и полиция согласились на взятки, отцу Эллисон угрожали смертью жены и младшего сына. Им всем пришлось согласиться. А меня просто сделали сумасшедшей, потому что невменяемые не в праве давать показаний. Не было никакого приступа в ту ночь, мне вкололи что-то. Накануне вечером я была дома у Эллисон, мы готовились к контрольной, вдруг в дверь позвонили, она пошла открывать. Там был Джексон. Не знаю, зачем он приходил. Наверное, вымаливал ее не говорить, что произошло, когда он был там пьяный. Понимаешь, Элли хотела рассказать об этом отцу. Она выгнала его, но я слышала, как он сказал что-то типа «я еще вернусь, и ты пожалеешь». Мы не предали этим словам особого значения. Я поехала домой и по пути мою машину подрезали. Я ударилась головой о руль и больше ничего не помню. Первое воспоминание — это белый потолок больницы, куда мама отправила меня. А потом я узнала, что Эллисон мертва. Он заставил ее сделать это. Он вынудил ее повеситься. Та Эллисон, которая была моей лучшей подругой, никогда не подумала бы даже о таком. -Почему твоя мама соврала о той ночи? — спрашиваю я, хмурясь. -Я тоже задавалась этим вопросом уже довольно долго, и все никак не могла понять. Вначале я думала, что ей тоже могли угрожать. К примеру, что убьют меня. Но недавно я наткнулась на выписки по ее счетам за последние два года. Лидия встает и подходит к тумбе, открывает верхний ящик и вытаскивает оттуда школьный дневник, одновременно доставая из-под его обложки сложенный вдвое листок. Она подает его мне: -Вот, посмотри, приблизительно в то же время, когда началось следствие по делу на внутренний счет моей матери была переведена крупная сумма от неизвестного источника. Я уверена, это был отец Джексона. Помнишь, я уезжала ночью? Я была в Сан-Франциско. Кто-то взломал страницу Эллисон и рассылал сообщения от ее имени. А потом был звонок с ее номера, когда я сидела на уроке. Просто три коротких гудка. Когда я увидела Джексона, я поняла, что это был он. -Но зачем он делал это? -Не знаю, — она пожимает плечами, прячет выписку по счетам обратно в тумбу и остается стоять там, — единственное, что я знаю, так это то, что моя мать причастна к тому, что это животное до сих пор на свободе. До этого момента державшаяся, Лидия впервые дает себе слабинку. Я вижу, как начинают мелко подрагивать ее плечи, и встаю со своего места. Подхожу к ней и мягко притягиваю ее к себе, заставляя уткнуться лбом в мою грудь. Она всхлипывает в последний раз и крепко сжимает в маленьких ладошках края моей футболки. Когда Лидия шепчет, я едва могу расслышать ее: -Стайлз, поцелуй меня. И это не первый раз, когда она просит меня о чем-то совершенно искренне, без капли фальши и притворства. И как тогда с поездкой в Сан-Франциско, я не могу ей отказать. Наклоняя голову, я медленно сближаю свое лицо с ее, вижу ее слегка взволнованный, горящий зеленым огоньком взгляд. С легким вздохом она касается своими губами моих, и я чувствую, как по линии позвоночника у меня пробегают мурашки. Мы целуемся медленно, неторопливо, как будто пытаясь растянуть этот момент, сделать его как можно более долгим, сохранить по крупицам в памяти. Но у нас не выходит терпеть: гормоны берут свое. Я углубляю поцелуй, просовывая язык ей в рот, Мартин мягко улыбается и отвечает смело. Ее пальчики блуждают под моей футболкой, пытаясь снять ее с меня. Я позволяю ей сделать это. Затем чуть запрокидываю ее голову назад и касаюсь губами шеи, спускаясь к ее основанию, где оставляю быстрый поцелуй. Кладу руки ей на талию и медленно поднимаю их вверх к груди вместе с объемным свитером, заставляя ее избавиться от одежды. Кроме свитера на ней больше ничего не надето, поэтому сейчас я могу любоваться ее прекрасными формами и дорогим нижним бельем из кремового кружева. Когда я мягко дотрагиваюсь кончиками пальцев до ее груди, Лидия заметно ежится и чуть подается назад, но, встречаясь со мной взглядом, тут же восполняет свою «оплошность», целуя меня. Я подхватываю и переношу ее на кровать, опуская спиной на холодные простыни. Тянусь, чтобы поцеловать, но она отворачивает голову, и я лишь прочерчиваю след по ее щеке. Тогда я прикусываю ее за мочку уха, отчего она сладко выгибается мне прямо в руки. Касаюсь губами ее кожи, медленно спускаясь вниз, расстегиваю застежку бюстгальтера и спускаю бретельки, оставляю влажную дорожку прямиком к ее груди, обхватываю ртом один сосок и слегка втягиваю его, поглаживая большим пальцем второй. Лидия тихо постанывает от удовольствия, тянется к ремню на моих джинсах, расстегивает молнию и спускает их с бедер. Освободившись от штанов, я перекатываюсь на бок, увлекая за собой рыжую, и целую ее. Она отвечает, блуждая кончиками пальцев по моей груди. Я опускаю руку с ее груди к плоскому животу, все мышцы которого непроизвольно сокращаются в ожидании моих прикосновений, и избавлюсь от последней преграды в виде кружевного треугольничка, созданного каким-нибудь известным итальянским дизайнером. Касаюсь напряженного бугорка, начиная медленно массировать его. Мартин выгибается навстречу моим пальцам, впиваясь кончиками ногтей в плечи. Я чувствую ее легкое порывистое дыхание у себя на губах. Не останавливая ее удовольствия, проникаю средним и указательным пальцами в горячую влажную щель, Лидия закусывает нижнюю губу. Я целую ее, заставляя расслабиться. Спустя пару минут Мартин уже не в силах терпеть, она изо всех сил льнет ко мне, изгибаясь под стать движениям моих пальцем. И когда она уже готова кончить, я избавляюсь от боксеров, как-то успевая натянуть презерватив, и, наклоняясь к ее лицу, смотрю прямо в глаза: -Ты уверена? Если мы сделаем это, не будет как раньше… -Да, — шепчет она, нетерпеливо облизывая губы, — да, Стайлз, я хочу тебя. Происходит чудо медленного скольжения, а дальше мы как будто теряем над собой контроль. Нам попросту сносит крышу. Ритм просто бешенный, все происходит так быстро и так удивительно правильно, что у нас обоих даже не возникает никаких задних мыслей о чем-то другом, о чем-либо в принципе. Как будто бьет молния, я чувствую, как ее внутренние мышцы ритмично сжимаются вокруг моего члена, и это последняя капля наряду с ее громким хриплым «Стайлз» у моего уха. Обессиленные, мы падаем на постель и еще долго не можем прийти в себя. Наконец Лидия переворачивается лицом ко мне, она мягко, живо, по-новому улыбается мне, и внутри что-то больно сжимается при виде этой улыбки. Спустя минуту она уже спит, прижав ладошку к щеке совсем как ребенок. Во сне ее ресницы слегка дрожат, уголки губ то и дело дергаются в сонной полуулыбке. Ей снится что-то хорошее. Лунный свет мягко падает на ковер, освещая комнату. Я сижу на краю кровати и просто смотрю на нее. На девушку, изменившую мой мир. Она не влетела в него вихрем, она вошла в мои двери, выстукивая десятисантиметровыми шпильками от гуччи звуки победы, в несколько рукопашных сразила все мое сопротивление, одним взмахом ресниц проломила оборону и улыбкой ярко накрашенных губ заставила меня саморучно поднять над своей цитаделью белый флаг. Я чувствую себя сейчас опустошенным, но одновременно с этим меня переполняет желание защитить эту девчонку, какой бы они ни была: интриганкой, стервой, ранимой, испытавшей слишком много боли девочкой, — от всего мира. Я долго не могу уйти, сидя так и просто глядя на нее. Я ругаю себя за то чувство, зародившееся где-то между ребер уже давно, а сейчас пустившее корни и зацветшее ярким цветом. Но я не могу ничего с собой поделать. Я впервые осознаю, что в мире есть что-то, что не подвергается моему пониманию. Что-то настолько непривычное, что даже страшно становится. Наклоняюсь, легко касаясь губами кончика маленького вздернутого носа Лидии, шепчу «Спи сладко» и выхожу из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Всю оставшуюся ночь я не могу уже уснуть.