Отражения

Его энергия, льющаяся ко мне волнами, заражает меня ощущением собственной силы и значимости. Даже если я просто сижу и молчу, а он долго и связно рассуждает о природе удачи, упорства и трудолюбия, мне нравится улыбаться во всю ширь и думать: а ведь на свете есть не только вдохновляющие книги, места и кинокартины, но и вдохновляющие люди. Сейчас он, мокрый от пота, сидит на краешке стола, и бронзовое солнце, подглядывая за нами из узкого окна сзади, светит ему прямо в спину. День был деятелен, душен и утомителен; мы провели его порознь. Но в этот дивный час майского вечера мы снова оказались вместе — и потому скудные на общение месяца перед этим потеряли свою силу, как теряют её календари с наступлением нового года. Пять концертов на неделе — у него, сотня новых слов за месяц — у меня. Но — парадокс! — чем глубже мы уходим в познание своих дел, таких разных и несвязанных, чем лучше осваиваем все их подводные камни, тем ближе почему-то оказываемся на пересечении путей. Должно быть, это одинаково применимо ко всем страстно увлечённым людям... Тропа нашего разговора блуждает быстро и витиевато. Сидя на кожаном стуле, я еле успеваю заметить, как от разговора про английский мы переходим к обсуждению тайского массажа. Я мигаю, отвечаю солнечно и рассеянно (больше, конечно, восхищенными междометиями), и так мы, странными тропами, подходим наконец к теме фортуны — как к верному лейтмотиву всех наших встреч. — Понимаешь, Настя, — объясняет он, не давая ни единому слову права прозвучать неуверенно. — Иногда в жизни нужно сделать передышку. Проявлять чудеса терпения, годами пытаясь продолбить лёд в одном и том же месте... это хорошо. Но иногда стоит забыть про прорубь на какое-то время, а потом вернуться ко льду и подойди к делу с иной стороны. И таким образом, видишь, попасть в ту же самую воду. — Метафорично, — после звонкой паузы замечаю я, и на мгновение комната, залитая солнцем, наполняется тишиной. Потерявшие счёт времени на двадцать, тридцать минут, заполнившие их жадными разговорами, сейчас мы оба запнулись и упустили тончайшую нить беседы из рук. И пусть мы оба совсем не чувствуем смущения, — но он уже посматривает на часы, а у меня в рюкзаке раздаётся призывный клич чьего-то возмущённого сообщения. Время напоминает, что оно лишь вступило с нами в короткую сделку, но теперь желает вернуть все свои права. Предчувствуя скорый разрыв и возобновление раздельных жизней, в которых вечное кручение и яркий успех неразделимы, — мы качаем головой и возвращаемся в беседу, уже с утроенным рвением и жаром. И теперь я не слышу ни слова. Молниеносное погружение в мир его мимики и жестов не даёт опомниться, и вот уже не снаружи, а откуда-то изнутри, словно из-под толщи вод, до ушей доносится: «Гэвин Хэррисон... блестящая карьера... Мы однажды разговаривали. А ещё один известный музыкант... Знаешь, как проходят джэм-сэйшены в Америке?... Вопрос удачи... могут выбрать кого угодно. ...он, конечно, играет примитивно, но, Настя! (Мое имя заставляет меня вздрогнуть). Ты попробуй его повтори». Я учусь смотреть внутрь слов, вернее — смотреть сквозь слова, и потому для меня не существует больше этой комнаты, смешной зеленой кепки у него на волосах и двух безразмерных чехлов с инструментами в каждой руке; я чувствую мощный поток, биение его сердца, упрямую направленность его мысли, и мне это в сотню раз ценнее, чем все эти мудрые наставления. Как сквозь дымку, мы преодолеваем один лестничный пролёт, затем другой. На свежем воздухе мы бросаем друг другу два-три последних пожелания, не переставая сознавать счастливую абсурдность этой встречи в тихий, обязанный быть нудным понедельник. На улице, в облаке света, мы расстаёмся. Через три секунды я слышу за собой фыркание мотора оставленной позади бежевой машины. И опять, и опять пролетят перед глазами дни, благополучные и безликие, и стихнут, верно, такие громкие сейчас призывы к действию и к поиску, но кое-что от этих драгоценных встреч я, безусловно, сумею сохранить. Это будет его энергия, частицу которой он бескорыстно мне подарил в один майский вечер.