Отражения

       Закончили очередной ансамбль и понемногу расходимся. После репетиции бразильской самбы руки у нас горят огнем, в ушах — гул. Наша самба включает три части: основную и два экзотичных ответвления: самбу-рэгги и самбу-фанк. Фанк — мощный, темпераментный, заразительный. Рэгги — яркая и обольстительная, простая на слух, но самая выматывающая: попасть ей в такт необычайно трудно, успеть за ее темпом почти невозможно. Сама же самба... это и есть тот огонь, ради которого батареи музыкантов и толпы зрителей-фанатиков ежегодно идут на жаркие летние карнавалы в Рио-де-Жанейро, в Бремене, в Москве; ради которого раздеваются почти догола, прицепляют перья на спины и головы, танцуют до боли в ногах и до ночи фотографируются с опьяневшими туристами. Самбу играть сложно. Но — будьте уверены — она с лихвой отдает старания, которые забирает. Под гром басов — бонго и большого барабана, — под щелканье агого, под серебряное шипение пандейру (бразильского бубна), под громкий и невнятный говор тамбурина, возвращающий во времена африканских шаманов, под предупредительный и заглушающий свисток, под общий крик «Хэй!» в конце четвертого такта, — и сердце начинает биться бодрее, и мысли расчищаются, как желтые облака гари после прошедшего дождя, — и в небе нежно сквозит свежая радуга. За этим мы сюда приходим: чтобы, выпитые до дна за два часа безостановочной игры, остаться в классе ударных — этом храме звуков — и глупо импровизировать. Ударять не теми палками не по тем барабанам, бесшабашно нарушать музыкальные устои. Глаза моего соседа, играющего на малом барабане, сильно сверкают, разгоряченные руки бешено ходят по тарелкам; мальчик лет одиннадцати — плохой, но серьезный музыкант — дает нам громогласные четверти; девушка с распевным именем слева от меня бьет по литаврам; учитель, зашедший в класс, со смехом называет нашу композицию «авангард». Мы — еще не совсем сплоченная батарея, но я и мой непослушный тамбурин у меня в руках, мы знаем, что музыка создается не ради правильности, а что может она быть совершенна и так.