Сдаться...

      Дождь. Бесконечный, изматывающий и продирающий до костей дождь к вечеру наконец-то прекратился, серое, разодранное рваными облаками небо постепенно наливалось темной бирюзой, а над угрюмыми высотками и промокшими зданиями вылезла блёклая радуга. Город, растрепанный ураганом и пропитанный ливнем, весь покрылся испариной и дышал сыростью, исходившей от мокрого асфальта. Марко ходил по вымокшим улицам, и ему казалось, что именно в такие моменты, когда дороги еще пахли дождем, открывалось второе дыхание, как будто ледяные капли, поднимающиеся вверх от натекших лужиц, оседали в легких и очищали их от пыльной взвеси и удушливых газов, годами копившихся внутри. Хиетала глубоко вздохнул и пнул носком валявшийся на дороге камень. В последнее время он все чаще думал о том, как странно природа вплетается в человеческую жизнь, когда она, уставшая от грязи цивилизации, вдруг начинает молить о передышке, и ему вспоминалось, как он бежал подальше от отеля и подставлял урагану лицо. Так происходило всегда: бронхи сдавливало тяжелым кашлем, а затем очищало дождем, в голове нарастала тревога, а затем, после большого вдоха, становилось легко — и в этом заключался обмен веществ в повседневной жизни, а он всегда был главным свойством живого.       Марко остановился у кофейного киоска и посмотрел на часы — день подходил к концу, а, значит, у Тарьи скоро закончатся съемки и он сможет встретить ее у студии и наконец-то обо всем поговорить. Их прошлый разговор вышел слишком смазанным: она повесила трубку, бросила поглубже в сумку телефон, и, несколько минут помолчав, объявила, что Марсело просит ее приехать и поэтому вопрос о том, куда деваться ей и их странным отношениям, стоит ребром у самого горла. Марко слушал ее и молчал, а затем, когда тишина стала невыносимой, сказал, чтобы она решала сама — и сорвался на вокзал, подальше от нарастающей в голове паники. С тех пор прошли почти что целые сутки, и утренняя встреча с Холопайненом заставила посмотреть на все по-другому, а вопрос так и оставался нерешенным — так, может, самое время было его решить?       Марко еще раз взглянул на часы и заплатил продавщице за два кофе, а когда он пришел к студии, Тарья уже стояла поодаль ото всех, как и всегда, когда они договаривались встретиться после ее съемок. — Хей, да ты не с пустыми руками? — улыбнулась она, подходя к нему и целуя его в щеку, — Я ждала тебя. — Пойдем подальше отсюда? — предложил Хиетала, вручая ей латте и оглядываясь вокруг, — Здесь есть хороший парк неподалеку… Тарья шла по парку, держа за руку Марко, и пила кофе. — Знаешь, я полюбила кофе, без сахара. Совсем как… — Совсем как я, — хмуро буркнул Марко. — Эй, ну не злись, чего ты? Знаю, что я должна была давно тебя послушаться. — И не только в вопросах кофе… Присядем?       Они обошли играющих в классики детей, сделав вид, что им безразличен их радостный смех. Скамейка скрипнула, пролился кофе. — Ай! — взвизгнула Тарья, — Ну вот, придется покупать новые джинсы. — Ничего, разберемся. В случае чего твой аргентинец тебе купит, — заявил Марко и продолжил, как ни в чем ни бывало, — Как прошел последний конкурсный день? Тарья удивленно посмотрела ему в глаза, но ничего не ответила. — Я ищу себе замену на время отпуска, возможно Олли позовет Суви… — Все-таки уезжаешь? — Хиетала взял Тарью за руку, развернул ладонью к себе. — Я… Я не знаю, Марко. — Значит, уезжаешь, — отрезал басист и уставился прямо перед собой, туда, где дети прыгали через скакалку и перекидывались шутливыми прозвищами, где вертелась цветастая карусель и взлетали вверх-вниз качели, туда, где еще было счастье и вера в будущее, а линия огня, жирной полосой отделяющая пропасть на классиках, была далеко, и перепрыгнуть ее можно было, всего лишь легко оттолкнувшись, — Спасибо хотя бы, что сказала за три недели, а не за день до того. — Ты и правда думаешь, что после всего, что было, я могу просто взять и уехать? — спросила Тарья, заглядывая ему в глаза, — Я не хотела бы уезжать, я бы хотела, очень хотела бы остаться, но… — Но для этого придется взять трубку и рассказать ему все, а рисковать тебе не очень-то и хочется, — продолжил за нее Марко, разглядывая обшарпанный носок ботинка, — и с самого начала не особенно хотелось. — Сначала, может быть, мне и было страшно, но уже тогда я точно знала, чего хотела, — покачала головой Турунен и сильнее вцепилась в руку Хиеталы, — Да, это все казалось безумием, но я ни на минуту не сомневалась в том, что делаю все правильно, в том, что я действительно этого хочу. Просто… жизнь задает мне слишком много задач, а я еще ни одну из них не решила. — Да все ты давным-давно решила, — поморщился Марко, со скукой выслушав ее сбивчивый монолог, — еще тогда, в две тысячи первом, когда тебя, бедную, все кинули и захотелось, чтобы хоть кто-то внимание обратил. И с тех пор не изменилось ничего, и никогда не изменится. — Да нет же, все, все не так было! — Скажи, — все тем же ровным тоном проговорил Хиетала, ни на миг не повышая голос, — что ты хочешь от этих отношений?       Тарья долгим взглядом наблюдала за весело визжащими детьми, не произнося ни слова. Где-то там сейчас привередничала Наоми, не желая есть сваренную нянькой овсянку, и нарочно отвечала отцу на финском. Где-то там Марсело проверял телефон и без конца отказывал промоутерам в очередном концертном шоу. Где-то там была вся ее жизнь. другой она не знала и два с половиной месяца, пролетевшие так стремительно, ничего не изменят. — Это ничего не меняет, — выплюнула сквозь зубы Тарья и швырнула в урну пустой стаканчик из-под кофе. — Что? — Ничего. Нам с тобой поздно начинать сначала, мы не в том возрасте, Марко. — У тебя проснулась совесть? — У меня ее никогда не было. — Так, в чем же дело? — Мне скучно, — Тарья пожала плечами и отодвинулась. На промокший парк медленно опускался закат, и мамаши, которым до этого не было дела до собственных детей, неохотно поднимались со скамеек, и, хватая под руку маленьких и подзывая к себе больших, исчезали где-то за поворотом. Вдоль дорог, как по команде, зажигались фонари и сходили с ума светофоры, красные огни автомобильных фар тревожным пятном растекались в лужах, и Марко вглядывался в мутную рябь и искаженное отражение зданий, а видел истинное лицо города — то, которое он никогда не смел показать днем и со звериным оскалом обнажал ночью. Хиетала усмехнулся и как ни в чем ни бывало откинулся на спинку лавки. — Что, ожидал услышать что-то другое? — поинтересовалась Тарья, удивленно глядя на его ухмылку. — Да нет, просто хотел поблагодарить за то, что избавила меня от необходимости разводить долгие и нудные рассуждения и психоанализ и сразу перешла к части, где говорится вывод, — все так же спокойно ответил басист, упираясь локтями в разведенные колени, — И, да, прости, конечно, что я сейчас немножко выбьюсь из твоего сценария аргентинской драмы, но пришел я сюда совсем не за тем, чтобы начинать сначала это все. — Да ладно? — фыркнула Тарья, запрокидывая ногу на ногу и поворачиваясь к Марко, — Ты с самого начала знал, чем кончится эта драма, как ты сказал, и все равно не сопротивлялся. Признай, тебе ведь и правда хотелось этого. — А тебе? — вопросом на вопрос ответил Марко, внимательно вглядываясь в лицо Тарьи, — А тебе хотелось? — Не знаю..... Наверное. — Иначе не торчала бы со мной два месяца по вшивым отелям, когда деньги на нормальные кончились, и не глотала бы тазиками кофе. Давно ты его полюбила? — Марко… — Я тебя не перебивал. Я тебе расскажу, почему. Тебе захотелось снова почувствовать себя маленькой девочкой, которая кому-то нужна. Но я не Туомас, уж извини, и десять лет вытирать тебе сопли не буду. И я не Марсело, пригревший чужого ребенка, как своего собственного. — Уж кто бы говорил! — заявила Тарья, залепив Марко пощечину. — А на правду, госпожа Турунен, не обижаются. — Правду! — выплюнула женщина, презрительно скривив губы, — Ты ничего не знаешь о правде, но говоришь таким уверенным тоном, будто рядом стоял и свечку держал! — Да нужна мне твоя правда сто лет, — небрежно бросил Марко, потирая ладонью ушибленную щеку, — Не знаю я никакой правды, это так, меня твоя жизнь перестала интересовать еще знаешь, когда? Но я хорошо знаю тебя, и просто-напросто делаю выводы. — Ах, ну да, как же, ты же когда-то вытирал мне сопли и теперь специализируешься на их разновидностях, — едко усмехнулась Тарья, спохватываясь и напуская на себя привычного хладнокровия, — Может быть, поделишься выводами? Не терпится узнать о себе что-то новое. — Поделюсь-то я с радостью, только вряд ли мой ответ будет познавательным и захватывающим, — вдруг совсем другим тоном протянул Хиетала и посмотрел ей в глаза, — вывод в том, что нам обоим надо перестать разворовывать наше прошлое на заплаты и, наконец, понять, что мы не жизнь свою так залатать пытаемся, а просто-напросто боимся жить. А это зря, потому что наступит время, когда потускневший блеск нашей былой славы окажется не нужен даже любителям антиквариата. — Уж не значит ли это, что ты собираешься… — Не бойся, я не настолько нищеброд, чтобы не отыскать себе номер в ближайшей гостинице и хотя бы временно пожить там, — пожал плечами Марко, опуская глаза, — уж потерпи три недели мое соседство по городу, а потом хоть в Антарктиду езжай к белым медведям — мне действительно все равно. За вещами я заеду сегодня, а что будет дальше — это твоя и только твоя жизнь.       Тарья нервно кусала губы и смотрела в пустоту. Выражение ее лица с презрительного постепенно менялось на отрешенное. Нет, она не была удивлена такой отповедью Марко. Он и раньше отличался крутым нравом, и его так просто не разжалобишь. Но на какие-то восемь с половиной недель Тарье вдруг показалось, что ей снова неполных двадцать пять лет, жизнь рисуется яркими красками, и будущее лежит у ног. Оно, возможно, и лежало, да только Тарье куда проще было пинать его не слишком чистыми туфлями, впрочем, Марко здесь от нее не отставал.       Марко широким шагом шел по городу, обходя спешащих с работы жителей столицы. Грядут выходные, все собираются семьями, выезжают на природу, жарят мясо, ловят рыбу — словом, все то, что за эти полвека осточертело басисту до нет спасу. И то, чего ему так недоставало. Он прятал нос в воротнике пальто и впервые понимал, что люди не узнают его, не просят автограф, не фотографируют из-за угла. Они, может, и узнавали, но им больше не было дела до этой шайки, всех сводящей с ума своими выбрыками.       Тарья сидела на этой, ставшей вдруг огромной, скамье, и даже не замечала, что Марко давно ушел, что начался мелкий осенний дождь, что люди удивленно на нее носятся и обходят стороной. Да… Не такого, совсем не такого она хотела в свои двадцать пять лет. И Марко оказался прав.