Опередить судьбу

Охоту именно на кабана Людовик объявил умышленно, дабы подразнить всех, кого только можно было. Но в первую очередь - дворянство, которое морщило нос в брезгливости от охоты на грязного неблагородного зверя, не то что на оленя! Впрочем, для такого решения у короля было вполне весомое объяснение – а на кого еще охотиться в этот сезон и в этой местности? А чтобы перебраться хотя бы в Фонтенбло всем двором, нужно время – которое Людовику было жаль тратить ради одной общей охоты, обычно почти никчемной, потому что азарт в этих случаях терялся. Ну а здесь, в лесах близ французской столицы, выбор дичи был невелик. Волков гонять – затея еще более неприятная и радости добычи не доставляющая. Да и лесничие должны были позаботиться о том, чтобы звери не донимали путников, а потому даже такой необходимости в подобной бойне не было. Итак, охота, почти внезапно объявленная, была все же королевской в том ее значении, что здесь ожидался и двор тоже, а не только близкие Людовику лица и егеря. Что уменьшало удовольствие от процесса охоты, зато в разы увеличивало сплетни, домыслы и всевозможные завистливые перешептывания – вечные спутники таких встреч, более напоминающих бал на природе, чем загон дичи. Луи еще при свете факелов – рассвет пока и не занимался, выезжать надо было рано – с кривой усмешкой рассматривая двор из окна своей спальни, и при этом отметил все. И крикливый разноцветный наряд своего брата Гастона, необычайно модный ныне, но в котором куда более практично идти на бал, чем на охоту. И богатство вышивки амазонки ее величества, то обилие кружев и иных украшений, которое заставляло задуматься, а не придется ли все это после собирать по ветвям деревьев парижских предместий. И даже тяжелый флакон духов в сумочке, висящей на поясе его матушки, ненадолго вытащенный королевой, продемонстрированный дамам и убранный вновь, но Людовик не сомневался, что окунется в аромат апельсиновой воды, едва ступит на порог дворца – нет сомнений, что кабан тоже оценит эти духи. И это лишь трое из всего двора… А кроме королевской семьи, во дворе Лувра было довольно приближенных кавалеров и дам, которые добавляли красок и ароматов этому «шествию». Право, на кого можно охотиться так? Разве что отправить их как загонщиков, пугать дичь. - Сир? – на пороге, пользуясь своим недавним правом являться без доклада, склонился Ришелье, однако и этот поклон не мог скрыть нервного состояния прибывшего. – Прошу меня простить, ваше величество, но может быть, следует все отменить? Я полагаю, это все ребячество и… - Вы что же, хотите уступить? – губы короля тронула слегка презрительная улыбка. – Не знал, что вы можете струсить. Кардинал, одетый в черный охотничий костюм, никак не выдающий его духовного звания и подходящий скорее светскому вельможе, только смиренно поклонился, это самое звание подтверждая. Лучше быть трусом, чем глупцом, думалось ему. Но вслух было произнесено совсем другое: - Государь, вы знаете, что я готов быть мишенью вместо вас, если так будет угодно Богу, - отозвался он с некоторой досадой. – Велите – и я отправлюсь на охоту, но оставайтесь сами во дворце. - Не беспокойтесь, желающих видеть дичь в вас не меньше, чем во мне, - рассмеялся Людовик. - И все же, ваше величество, позвольте заметить, что охота на кабана опасна тем, что никто не знает заранее, куда полетит пуля стрелка, даже когда вокруг вас лишь испытанные и меткие солдаты… - Ришелье, вы полагаете, что я разбираюсь в охоте хуже вас? Для чего эти рассказы? Мы уже все обсудили. - Тогда, если позволите, я осмелюсь обратиться к вам с просьбой. Она не сложна и не обременит ваше величество. - Что еще, ваше преосвященство? – скривился Людовик. – Вы говорите так, словно хотите поведать мне ваше завещание. Хотите просить позаботиться о вашей семье? Вы полагаете, что они будут лишены всего? - Нет. Однако я просил бы, раз вашему величеству угодно отправиться на эту охоту, оставить здесь ваш плащ и, может быть, даже шляпу. В азарте охоты, государь, вы часто теряете их… - У вас от страха помутился рассудок, Ришелье? Или вы желаете, чтобы я свалился с лихорадкой после этой охоты? Кардинал только слабо улыбнулся. И предложил внезапно… прямо противоположное тому, что можно было ожидать: - Тогда, ваше величество, выберите сегодня алый плащ и шляпу с ярким плюмажем. Я бы советовал также… - Искупаться в апельсиновой воде? – хмыкнул Людовик. – О, тогда я вправду могу стать любимцем матери и жены. - Если вашему величеству угодно, то после охоты можно велеть подать ванну с апельсиновой водой, - нервно согласился Ришелье. – А если это приведет к изменению отношений вашего величества с королевой, то я даже осмелился бы настаивать на этой ванне. Однако, по моему мнению, вряд ли она будет уместна на охоте. Впрочем, вашему величеству виднее. - Как любезно, что вы это заметили! – фыркнул Людовик. Кардинал лишь поклонился в ответ. Луи некоторое время молчал, обдумывая услышанное. Он хорошо знал Ришелье и понимал, что просьба, тем более такая настойчивая, вызвана вовсе не желанием отправить короля в склеп и не надеждами помирить их с Анной. А о том, насколько подобный наряд неуместен на охоте, кардинал знал и сам, о чем говорил его наряд – неброский, без украшений и выделяющийся разве что дорогой тканью. - Что вы задумали? – наконец спросил Людовик. - Я могу вновь повторить свою просьбу? Без объяснения причин этому, кои вы можете счесть моим капризом. …На пороге дворца Людовик появился в коротком красном плаще и шляпе, украшенной таким же алым плюмажем, что необычайно удачно сочеталось с простым коричневым охотничьим костюмом короля. Правда, все же без апельсиновой воды, но в остальном его величество ныне более походил на сюзерена, нежели на слугу среди богато разодетых вельмож своего двора. *** Пренебрежение формой во время официальных мероприятий могло обернуться отставкой. Людовик равнодушно относился к этому вне караулов, но временами был до истерики придирчив, когда дело касалось службы при дворе – правда, такие придирки случались у его величества в плохом настроении, а потому после Людовик мог и остыть, и простить, и вернуть место в роте. Однако и д’Артаньян, и Арамис посчитали, что на этот раз риск попасть под горячую руку короля не больно велик, а выгода от обычного камзола того стоит. Правда, оба предупредили своих командиров о таком пренебрежении и даже запаслись согласием Тревиля и Дезессара на то, чтобы присутствовать на охоте не в мундирах. Более того, получили они не только согласие, но и одобрение своим действиям. Дело в том, что нести службу во время охоты было крайне непростым делом. Несмотря на существующий регламент, приблизиться к королю или королеве во время этого мероприятия было гораздо проще, чем во дворце или даже на пикнике, чем и пользовались порой те, кто желал обратить на себя внимание и получить чин или должность при дворе. К сожалению, нельзя было исключать и тех, кто приближается с недобрыми намерениями – гвардейцы не держали королевскую семью в своем кольце. А потому и охранять короля было гораздо проще, будучи не в мундире: настырного мушкетера или гвардейца вельможи всегда стремились прогнать прочь, оттеснить, а вот иного неизвестного дворянина «подвинуть» уже сложнее. Будучи одетым недостаточно роскошно для двора, зато достаточно удачно для охоты, всегда можно держаться близ королевских особ, пользуясь тем, что тебя воспринимают как некоего неизвестного, однако приглашенного самим королем вельможу. Так и поступили, не сговариваясь между собой, наши герои, преследуя, как нам известно, свои собственные цели этим «переодеванием», пусть лишь отдаленно связанные с повышением по службе. Потому этим ранним утром, с едва занимающимся рассветом, друзья, оставшись вдвоем, без Атоса и Портоса, вместе со всем двором вступали под лесные кроны, где и должны были реализоваться чьи-то планы. Почти немедленно к Людовику подбежал королевский ловчий – доложить, что они выследили отличного зверя, молодого и крепкого, еще активного после ночи, а потому достойную дичь, и что его уже готовы начать загонять, как только его величество велит начать охоту. - Но я надеюсь, месье, вы не заставите нас следить за кабаном? – вмешалась Анна Австрийская, при этом поглядывая на одного из егерей. – Или, тем более, вступать с ним в поединок? Арамис проследил за ее взглядом… и слегка побелел. Он знал этого «егеря», он был уверен в «его» появлении, однако… Надеялся ли он, что этого все же не произойдет, что все будет иначе и… что ему доверяют? - Как можно, ваше величество, - тем временем уверял ловчий, - мы обнаружили прекрасную поляну неподалеку, там вы и ваши дамы будете в безопасности и с удобством ожидать кавалеров! Молодой мушкетер с досадой отвернулся, делая вид, что никого не узнал, и все внимание обратив на короля, как и полагается тому, кто несет охрану, а не любезничает с фрейлинами и дамами двора. И все же, пока охотники и «охотницы» двигались по лесу, «егерь» сам улучил момент, чтобы приблизиться к Арамису. - Вот видите, дорогой друг, я здесь, - сообщил этот «молодой человек» удивительно мелодичным голосом. - Гер… месье, - немедленно поправился мушкетер, - я не могу не повторить то, что уже сказал. Ваше появление тут – ошибка! Заклинаю вас, пока еще есть время, есть шанс – бегите! Берите мою лошадь и… - Рене, фи! - Я оставлю лошадь чуть в стороне от прочих, так удобнее будет, - продолжал свое Арамис. – Главные дамы… уже видели вас. Они будут полагать, что вы направились с охотниками. А вы тем временем… - А я тем временем уеду, как вы скажете, - к его облегчению, наконец согласилась Мари. – Но я тут, чтобы сказать, что люблю вас. А еще чтобы доказать эту любовь. И я обо всем позабочусь. Наш человек устроит место для короля и для вас так, как это следует сделать. Но не мешкайте! Пусть все бегут к нему, вы же направляйтесь в иную сторону. Я возьму вашу лошадь, как того просите вы. Вы же берите мою, она ждет вас неподалеку, всего в миле к северу от места «пикника». Там же буду и я. - Сударыня… - Мы уедем вместе, Рене, только так, - жарко прошептала герцогиня и поторопилась вперед, ближе к ловчему. Арамис проводил ее усталым взглядом. Эту ночь он не спал, даже когда Мари уже покинула его, ни часу. Да и вообще последние дни сильно повлияли на молодого человека, он чувствовал, как в нем рвется то последнее, что было между ними, то немногое, что он зачем-то так долго пытался сохранить, сберечь… Мальчишество – все его надежды и рассуждения, его попытки ухватиться за прошлое. Мальчишество – понимать истину, но зачем-то все равно где-то глубоко в сердце верить в иное, верить… Рене коротко прикоснулся к кресту под колетом. Верить? Во что он сейчас верит? Или в кого? Он мог бы долго еще думать об этом, но двор уже разделился – дамы направлялись на отдых, а кавалеры в засаду на дичь. Арамис лишь мельком усмехнулся про себя: он не знает, где именно поляна «пикника», а потому и где искать оставленную для него лошадь – в миле от этой поляны на север – тоже не представляет. Да это и не нужно, потому что ничего там нет. Однако с герцогиней он поступит иначе, каков же будет ее выбор, решать не ему. И мушкетер отвернулся, чтобы не видеть, как Мари не отправляется прочь от охотников, а лишь прячется за кустами. *** Ожидание всегда переносится тяжело. Но ожидание боя – с противником-человеком или с противником-зверем – это иное. Это ощущение надвигающейся грозы, страх и азарт, желание схватки и ее опасения. Д’Артаньян невольно поглядывал на короля, стоящего буквально в нескольких шагах от него. Молодой человек не собирался участвовать в охоте, его задача иная, потому его и не ставили егеря никуда, позволяя выбрать место самому. И гасконец выбрал – так, чтобы хорошо видеть и Людовика, и небольшую поляну впереди – удобное место для того, чтобы здесь подловить кабана. Луи же, кажется, не ощущал никакого азарта. И это было странно: за время своей пока недолгой службы д’Артаньян успел убедиться лично, что слухи о любви короля к охоте вовсе не преувеличены. На этот раз же Людовик слегка притопывал ногами в нетерпении, но при этом что-то недовольно бубнил себе под нос. Так продолжалось довольно долго, в то время как взгляды всех охотников – а кавалеры прятались за кустами и деревьями, растянувшись цепочкой на приличное расстояние – все взгляды их были направлены туда, откуда пока очень слабо слышались охотничьи рожки и совсем тихий лай псов, в это же время Людовик бросал взгляды только в ту сторону, где должен был находиться Ришелье, вновь и вновь что-то бубнил себе под нос, с досадой потирал руки и пинал носком сапога землю. Д’Артаньян, уже не зная, что и думать, осмелился несколько приблизиться к королю, надеясь разобрать что-то из его речи. В этот момент Людовик вдруг с досадой буквально содрал с себя плащ, бросил его на землю, туда же полетела шляпа. После, удовлетворенный сделанным, Луи наконец развернулся туда, куда смотрели и прочие, временами ежась от холодного ветра. Д’Артаньян с досады закусил ус. Причины недовольства короля ему стали ясны, хотя было вовсе непонятно, зачем надевать такие яркие вещи на охоту. Зато понятно было, что на ветру Людовик, вряд ли до конца оправившийся от недавней болезни, может очень быстро получить другую, возможно, более тяжелую. Все это вихрем проносилось в голове д’Артаньяна, заставляя думать о том, что кто-то именно эту цель и преследовал, уговаривая короля выбрать такой плащ… Вот только как это исправить? - Ваше величество, - гасконец сделал еще шаг вперед и оказался совсем рядом с Людовиком, пожалуй, даже недопустимо близко, что позволяло ему говорить почти шепотом, - сир, прошу, позвольте мне дерзкую просьбу? Луи резко обернулся, буквально впиваясь взглядом в наглеца. На память он не жаловался, а потому помнил и этого бравого гасконца, и его участие в истории с подвесками. А что же теперь? Какая просьба? - Говорите, - коротко бросил король. - Вашему величеству, как я осмелился увидеть, не нужен этот плащ? Позволительно ли мне сегодня ходить в нем? Простите меня, сир! Но обратить на себя взор придворной дамы гораздо легче… - Я понял, - вдруг рассмеялся Людовик. – Дерзко. Но… берите! Если так, то я готов вам даже подарить эту проклятую тряпку! Самое неподходящее для охоты, что только можно было придумать! - Тогда осмелюсь ли я предложить вашему величеству свои плащ и шляпу? Они, увы, не так роскошны, зато и не такие яркие. Луи слабо улыбнулся – он догадался о том, что молодой человек умышленно завел этот разговор, не осмелившись указать королю на необходимость одеться теплее в такую погоду, но дерзко попросив вещь с королевского плеча. - Мой отец был гасконцем, как и вы, сударь, - кивнул Людовик, - а потому я буду рад обменяться вещью с земляком. Переодевание почти не заняло времени, как и весь этот разговор. И попросту осталось незамеченным всеми. Но д’Артаньян решил… пойти дальше. Возможно, сегодня все решится – милость или… - Если позволите, ваше величество, - произнес он, мысленно гадая, не отправится ли он сегодня в новом плаще прямиком в Шатле, - то я осмелюсь сказать, что в Гаскони охота на кабана не так распространена. - Это естественно, - кивнул Людовик, занимая свое место, попутно туже затягивая веревки плаща. - И потому… если бы мне было позволено приблизиться и смотреть на происходящее… не из-за вашей спины… Это было уже и вовсе почти оскорбительно. Но д’Артаньян думал о том, что тот, кто обряжал короля в яркие цвета, очевидно пытался сделать его заметным. Для кабана ли? Или не только для кабана? - Хотите стать добычей секача? – резко бросил Людовик. – Молодой человек, вы сейчас представляете для него очень заметную мишень. А потому вам лучше держаться подальше от охоты. - Осмелюсь возразить, государь, мои шансы стать целью кабана столь же велики, как и еще у доброй дюжины других дворян. Было бы оскорбительно для гасконца оказаться трусливее других! Король не рассердился, вновь расхохотался, припомнив двор, явившийся на охоту в пестрых нарядах. - Будь по–вашему, юноша, - решил он, - вы можете нести охрану не позади, а возле меня, я уверен, что ничего не потеряю от этого. Д’Артаньян выдохнул – Шатле и плаха откладывались. Зато появлялась прямая дорога – то ли на тот свет, то ли к славе. *** - Что у вас? Ришелье отступил на шаг от того места, которое занимал в охоте, чтобы лучше слышать человека, который почти невидимкой подобрался поближе и теперь стоял, прячась за толстым стволом дерева. Если бы кто-то их сейчас увидел, то весьма удивился бы тому факту, что кардинал ведет беседу с графом д’Орбье – о взаимной неприязни, граничащей едва ли не с ненавистью, этих людей при дворе ходили легенды. Вот только как раз сейчас они делали все, чтобы их не видел абсолютно никто. Благо, густой лес даже без листвы позволял стать почти незаметным, если этого пожелать. - У нас все ждут охоты, - сухо бросил Ришелье. – Меня гораздо более занимает вопрос, готовы ли вы? - Вернее сказать, ваши люди? Вполне, не переживайте, Рошфор занимается этим лично. Вы доверяете ему? - Перестаньте язвить, граф! - Не мог удержаться, ваше преосвященство. Ведь вы у меня спрашиваете – про вашего слугу. Впрочем, я не для этого здесь. А потому что до меня дошли слухи о сегодняшнем наряде короля. Это правда? - Все верно. - Что за странная идея? Она принадлежит вам? Или это он сам решил изменить свои и наши планы? - Это была моя просьба. - Объяснитесь! – граф, конечно, был совершенно не вправе чего-то требовать от кардинала Франции, но именно это требование прозвучало в его голосе. И он не уступил бы и не довольствовался бы смутными объяснениями. - Уверен, Людовик избавится от этого плаща. - Не сомневаюсь. - Однако, надеюсь, что так думают не все. - А! – протянул граф. – Желаете лишний раз обезопасить? И кого же вы выбрали мишенью для этого? - Полагаю, вскоре мы это узнаем. - Что ж… может быть, это будет нелишним, у меня есть основания полагать, что выстрелов может быть более одного. - Вот видите! - Впрочем, я бы советовал вам, ваше преосвященство, поступить схожим образом. Хотя сейчас это, пожалуй, уже поздно. - Вряд ли в этом есть необходимость. Д’Орбье задумчиво кивнул. Да, от Ришелье скорее избавятся после и более изощренным способом. Уж Мария Медичи не пожалеет для своего бывшего фаворита самых тяжелых пыток и самых жестоких казней. Граф с коротким поклоном исчез. Звуки рогов и лай собак слышался все отчетливей, а значит, скоро и впрямь наступит самое главное событие. Две охоты. Одна опаснее другой. Каждый здесь хочет завалить свою дичь. Покрупнее и посолиднее. Намерения заговорщиков для д’Орбье не были тайной. Но… кто знает, все ли это намерения. Что если в их планах есть еще что-то, что он не заметил? Черт возьми, но он всего лишь человек! Постепенно граф все больше уверялся, что стрелять будет не один человек. Притом второй может находиться очень близко к королю, чтобы «добить» уж наверняка. И потому – чем черт не шутит – таких стрелков может быть и больше! Скажем, герцогиня… Д’Орбье прекрасно видел, что «егерь» здесь, прячется неподалеку от принца. Мари де Шеврез желала лично убедиться в верности того, кого отправляла на смерть. Будучи уверенной, что ей лично бояться нечего. Кто знает, не нападет ли на нее азарт охоты и не возьмется ли прелестная интриганка лично за пистолет? Или же иной егерь, уже настоящий, но тот, кто на самом деле служит королеве-матери и выполняет ее приказы. Тот, кто специально поставил охотников именно таким образом, чтобы стрелок не промахнулся… Сейчас он с загонщиками, кажется, приблизится тоже. И тоже может схватиться за оружие… Хотя скорее этот человек уже нашел причину покинуть загонщиков, ждет в стороне окончания, чтобы знать, спешить ли ему за наградой или прочь от Парижа. Но так полагает он, д’Орбье, а как оно на самом деле? *** Позволим себе читателя подержать еще в напряжении и обратить взоры в «лагерь» дам, где накал чувств был неменьшим. Правда, большинство из придворных, не посвященных во все грядущие события, было взбудоражено мыслями лишь об охоте. Дамы этого времени прекрасно знали об опасности сражения с кабаном, хорошо зная и то, что любая подобная схватка может завершиться печально. Для кого угодно. Потому поминутно и поглядывали в ту сторону, откуда доносилось пение охотничьих рогов, гадая о том, как скоро произойдет сама схватка, кутаясь в плащи от ветра и ерзая на неудобных дорожных стульях. Молодые фрейлины, правда, перешептывались и хихикали, гадая, не окажется ли сегодня героем кто-то из красавцев двора. И не следует ли ему тогда вручить какую-нибудь награду, словно рыцарю. Сокрушались, что эта затея не придумалась раньше, тогда можно было заранее отправить кавалеров «сражаться» за эту награду. И вновь шептались о том, не следует ли так поступить все равно, как тогда им следует об этом объявить и какую все же награду назначить победителю. Те немногие, кто знал о том, что затевается, почти вовсе не замечали ничего вокруг. Взглядом они будто бы следовали за рожками и лаем псов, словно надеясь разглядеть происходящее через все деревья и кусты на несколько миль вперед, или хотя бы угадать происходящее по этим звукам. В первую очередь, мы говорим о королеве и королеве-матери. Первая поминутно теребила завязки плаща, отвечала односложно и совсем не то, что ее спрашивали. А еще поглядывала на Констанцию, присутствующую здесь же, но будто бы среди слуг – молодая женщина определенно избегала чьего-либо общества, а потому держалась в стороне, как держит себя прислуга, приближаясь только по повелению господ. Мария Медичи же казалась куда спокойнее, ее напряжение выдавал только этот взгляд, устремленный куда-то в глубь леса. И лишь порой она неодобрительно поглядывала на невестку, так опрометчиво выдающую себя. Наконец рога замолчали, а до дам донеслись глухие отзвуки выстрелов. И – полная тишина после. Напряжение достигло предела, даже фрейлины умолкли. Минуты тянулись тягуче медленно, но все упорно молчали, ждали… В этой тишине вдруг отчетливо раздался топот копыт. И вскоре на поляну буквально вылетел один из егерей. - Ваше величество! – он скатился с лошади и рухнул к ногам Марии Медичи. – Несчастье, мадам! Ваш сын, мадам! Анна Австрийская тихо вскрикнула. Королева-мать глянула на нее с еще большей досадой – эта дура даже не в силах скрыть радость! Хочется верить, что другие примут этот крик за ужас и отчаяние. Дамы и вправду пришли в движение и засуетились возле королевы, готовые поднести нюхательную соль или не дать упасть. Мария Медичи вновь обернулась к егерю, что принес новость. Надо запомнить его лицо, чтобы было кого награждать. Посланец тяжело дышал и более не в силах был что-то объяснять, да королева-мать и не ждала этого. - Ведите нас, месье! – бросила она, поднимаясь и ничем не выказывая своих чувств. – Я все желаю видеть сама. *** Животное было молодым и крепким. Но даже оно не могло выдержать долгой травли – а кабана гнали и гнали. Не давали свернуть никуда, вели прямиком на дворян, одному из которых сегодня улыбнется удача и слава меткого стрелка и храброго охотника, не испугавшегося выйти один на один против такого зверя. И эти кавалеры сейчас уже проверяли оружие, надеясь, что меткий выстрел будет именно их. И раз за разом прикасались к эфесам коротких охотничьих мечей – вряд ли получится уложить кабана выстрелом, а значит, придется вступать в схватку уже как с врагом в ближнем бою. Звуки были все громче. Зверь все ближе. Больше не надо было прятаться – дальше со всех сторон были уже охотники. И потому они почти разом все выступили вперед. Кабан остановился, выбирая «жертву» для нападения. И уже через несколько мгновений пошел в атаку. Выстрелы грянули почти одновременно. И разом же все отбросили бесполезные ружья, выхватив клинки. В то время как «егерь» наоборот взялся за пистолет. Кабан с громким визгом и треском грохнулся на кусты, за которыми прятался Гастон, и подмял их своей тушей. Но подняться не успел, пронзенный ловким ударом охотничьего меча – но вовсе не принцем. Брат короля пошатнулся. Д’Артаньян схватился за плечо. Людовик упал наземь.