Насколько хватит твоего воображения. Ч. 1. Безнадежно

Как и в какой момент приходит осмысление того, что конкретный человек из разряда просто знакомых наделяется статусом близкого друга, зависит от мировоззрения, вкусов и наличия других людей в кругу общения, которые оттягивают на себя причитающуюся им долю внимания. А еще желания распознавать коннотации, эмоции и реакции нового друга и тяги отвечать на них. Наделение статусом парии в среде завистливо-конкурентного молодежного племени вершится мгновенно. Семь лет назад, когда в середине июня Вера приковыляла обратно в городок матери, замазывая синяки и анестезируя внутреннюю маету, то связь оборвалась не только с бывшим. Замолкли его приятели и даже герлфренды корешей, одна из которых, правда, не преминула позлорадничать напоследок в прощальной смске: «Так тебе и надо, сука!» Кто-то из укоренившихся в столице одногруппников, с кем во время учебы сложились отношения конспектной взаимовыручки и лекционно-пропускового прикрытия, говорил, что видел всю прежнюю Верину гоп-компанию. Так же на машинах и постоянно гоняют. Только ее бывший теперь рисовался с мямлившей красоткой, однажды лишившейся клока волос и почти ничего не прикрывавшего топика в грызне с Верой. Общение между покинувшими альма-матер сползло на нет, а с бывшими одноклассниками в городе и вовсе не наклевывалось – «взрослая» жизнь брала свою мзду и налагала ограничения. Как ни странно, школьный учитель не на шутку заинтересовалась Вериными недавними – в отцензуренной и смягченной версии без финала – приключениями и даже позвонила Надежде, чтобы «не зажимали девочку в ее стремлении самовыразиться». К Вериным постоянным, но нерегулярным заказчикам переводов Маргарита пообещала добавить кое-кого из своих клиентов и слово сдержала. На открытой полке серванта как-то обнаружился заполненный корешок денежного почтового перевода, случайно ли, а может, и по неосторожности оставленный матерью. Ухватившись за клочок проштампованной бумаги и за давнюю школьную мечту отыскать отца, Вера, предоставленная самой себе в четырех стенах, рванула в деревеньку отправителя, пока родственницы были на работе. Через час дороги водитель автобуса указал на домишко с почтовым индексом вместо вывески, а сотрудница внутри выдала направлению к даче-новостройке, где работали приезжие шабашники. Вера сразу узнала его – невысокого сбитого мужчину, несмотря на седину от висков к затылку и потемневшие, подпаленные солнцем лицо и руки. Наверное, его улыбка показалась бы в стократ ярче. Замерев у границы участка, Вера уставилась на возившегося с кабелями отца, так и не решаясь позвать – по имени или «папа»? Он сам вдруг обернулся, выровнялся, вглядываясь и прищуриваясь, и резко ушел к дому, окликнув кого-то и скрывшись в дверном проеме. Явившийся вместо него рабочий поинтересовался, что она ищет, а Вера отшатнулась и попятилась, качая головой. По пути домой она молча давилась слезами и яростно терла лицо. Дома, свернувшись на кровати, почти удалось убедить себя, что обозналась. Точно, она просто обозналась. Мир бесповоротно ограничился экраном лаптопа, когда Вера протянула локальную сетку в квартиру матери – «давно здесь провода не валялись!» – и однажды, соблазнившись на уговоры сестры, примкнула к Любиной компании на вечеринке. От смазливого и такого же маслянисто-приставучего ухажера, представленного всего пять минут назад, Вера сбежала в ту же секунду, как только он в медленном танце заграбастал ее за талию и пхнул в себя. Удавкой сжало горло, фантомной памятной болью садануло в затылок, и заныли бока – только выскочив наружу из клуба, удалось отдышаться и почувствовать руки-ноги и остальные части себя как единое целое. Кто тангенциально касался рабочего круга интернет-общения, так это были чудаковатые англичане. Из двух музыкантов коллектива MUSE, с которыми Вере свалилась удача прообщаться в мае напролет целую ночь, Мэтт остался единственным, кто продолжал с ней переписываться, но с «божьим одуванчиком» ее общие темы никогда не выходили за рамки книг, кино, статей, новостей и его песен. С Домом же, наоборот, – корреспонденция быстро перешла в фазу зажигательных пикантных неодносложностей. И так же резко погасла к тотальному Вериному непониманию, когда на ее очередной виртуально-текстовый шаг по взаимному раздеванию Дом отшутился и предположил, что у нее все в порядке в реальной жизни. Естественно, все казалось путем: виртуальный любовник никогда не принесет физической боли и может быть остановлен в любой момент. Но Вера оставила последнее сообщение Дома без ответа. В середине сентября дебютировал в японской рознице третий альбом MUSE, и фронтмен, как и обещал ранее, прислал онлайн-доступ и пароль для входа на закрытый сервер группы и ссылки на новые треки. А также мимолетное напоминание, что в начале ноября они будут выступать в Женеве. За ссылки Вера поблагодарила, предпочтя проигнорировать весть о Швейцарии, и на всю неделю отодвинула переводы в сторону. Растворилась в мелодиях и голосе фронтмена, пытаясь из разрозненных фраз и образов сложить те желания и страхи, что роились у него в голове. Мэтт никогда не отрицал и не подтверждал ее трактовок – лишь неизменно удивлялся: «Ты сама это нашла? Серьезно сама?» – а Вера улыбалась и кивала: «Конечно сама. Ну, на тот случай, если ты не веришь в зеленых человечков, которые у меня гостят по ночам. Но они просили никому не говорить, так что... сама!» В инопланетян «божий одуванчик» верил: «Ха! Так и знал что на Марсе меня быстрей услышат, чем в Америке! Или откуда они, твои зеленые?» Когда родственницы разглядели в экране обе панели на английском, а потом еще узнали, что трактовки для песен Мэтта Вера готовит бесплатно, то покрутили у виска пальцем, и для восстановления шаткой деловой репутации пришлось записаться на ряд собеседований. Так, в конце сентября Вера сидела в приемной генерального директора местного полугосударственного-полукоммерческого жутко серьезного предприятия: ждала очереди, чтобы разрекламироваться на должность, расцениваемую бывшими студентками как предел всех постдипломных мечтаний, – ассистент секретаря. В кабинете помимо Веры еще находились сама секретарь, женщина лет под сорок холеного вида и строгих манер, и три другие претендентки. На диване слева, с космами, собранными на макушке в конский хвост, такая же бывшая студентка зубрила наизусть трудовое резюме из одной строчки в пластиковом прозрачном файле. Справа томились две другие соперницы. Ближняя, в очках и с умным видом, хвасталась книгой экономических премудростей, захлопывая ее и манерно вздыхая всякий раз, когда Вера посматривала в ее сторону, – чтобы продемонстрировать загруженное терминами название, которое в страхе вывихнуть язык не хотелось читать даже про себя. За «ботанкой» скрывалась последняя конкурсантка, увлеченная шифрографией в своем телефоне: скалилась прочитанному и, шевеля губами, надиктовывала сама себе отправляемое. Вера поставила локти на колени, выстроила ладони пирамидкой в горизонтальном плане и, опустив голову, спрятала лицо. Она тоже была занята. То, чем она была занята, других абсолютно не касалось. За день до собеседования, в очереди которого она сейчас и теряла время, Мэтт похвастался запуском продаж нового альбома в Европе и снова заговорил о Женеве. Пропустив намек мимо глаз, ушей и остальных реципиентов инородного воздействия, Вера лишь пообещала к концу недели анализ последней – титульной – песни об очищении. В уме кружили строчки про синеющие губы и поцелуй, который не повторится, про неисправимые ошибки и души, которым не суждено увидеть больше свет. Нащупывались обрывочные эпизоды трагичного сюжета, но ни полной картины, ни понимания лирического героя песни не складывалось. Или что-то мешало разглядеть очевидное. Скрип открывшейся двери отвлек от раздумий, а завершившая собеседование предшественница умотала вон из приемной. Секретарша продекларировала «Лунина» с такой интонацией, будто Вера и все ее предки по седьмое колено были в долгу перед референтшей, и названная вошла в кабинет гендиректора. Сидевший в конце длинного зала «боров» указал ей на стул напротив, перед своим столом, и Вера подсела. Здороваясь, протянула корочки дипломов: основной – инженера – и второй – экономиста из залетной конторы двухгодичных курсов на базе высшего образования. Важное лицо помацало дипломы и обратило чванный взгляд на нее, выдав: «Как ты будешь относиться к директору?» – что несколько повергло в оторопь: «С уважением?..» Боров, сделав попытку высокомерно улыбнуться, дополнил: «И с любовью». Вера наклонила голову, всматриваясь исподлобья в развалившегося напротив, затем выровнялась и выбросила вперед руку к своим документам: «Мне кажется, одного уважения было бы достаточно». Вставая, она сунула дипломы в сумку, уже готовая гордо развернуться и быстро уйти, как вдруг что-то дернуло сесть назад. Поставить локти на стол, раскрыв ладони, и надвинуться над столом вперед: «Хотя на самом деле, бл...дь, моего уважения для тебя было бы настолько много, что утонула бы и твоя блудливая жирная туша и гонористая секретарша с кочаном в заднице!» Охранник за локти бесцеремонно выволок Веру наружу и толкнул с порога здания. Гневно развернулась, она замахнулась сумкой и выкрикнула вслед захлопывающейся двери: «У...бки!» – и зашагала прочь. По пути домой ее нагнал входящий звонок от Агента Провокатора. Выдохнув и вздрогнув, словно силясь отряхнуть неприятный осадок из-за недавнего «собеседования», Вера приняла звонок. После взаимного приветствия извинилась, что до сих пор не закончила обзор главного трека нового альбома, но Мэтт перебил: «Извини, я так и не понял, тебе тот музей еще интересно посмотреть?» Вера ответила просто и открыто: «Да, интересно», – и Мэтт, пообещав, что с ней свяжется Доминик и все устроит, попрощался. Следующий вызов с четверками в коде страны, но с незнакомого номера застал непосредственно перед домом. Потерев о джинсы резко вспотевшую ладонь, Вера подняла трубку и с волнением заблеяла: «Привет, Дом?» На другом конце незнакомый мужской голос просмеялся: «Дом, но не тот». Звонивший представился тур-менеджером группы и сразу перешел к сути: открыть Вере две визы, швейцарскую и британскую, купить авиарейс и забронировать женевский отель. Вопрос о назначении британской визы Доминик попросил Мэтту переадресовать, затем обрисовал шаги и документы, которые отъезжавшей надо было пройти и собрать для визовых заявлений. Поднимаясь лестничным пролетом, Вера окрестила нового знакомого в телефонной книжке «Мистер Андерсон» и тут же получила от него сообщение с электронным адресом. Когда вечером Надежда и Люба пришли домой, Вера сдержанно известила, что не подошла на сегодняшнюю вакансию. Мама поинтересовалась причиной, а Вера пожала плечами: «Наверное, решили, что им не нужен такой... всесторонне образованный специалист...» Надежда взвилась: «Надо же! Теперь перебор с квалификацией, в прошлый раз – недобор...» – Вера еле слышно вставила: «Отсутствие диплома уборщицы в прошлый раз», – но Надежда сбойкотировала комментарий: «Ты уж будь добра поумерь свои запросы и согласись на что-то попроще!» Тогда и провалившаяся рявкнула: «А смысл с девяти до шести сидеть в офисе с чем-то попроще, если я на переводах в свободное время больше заработаю?» Далее приплелись доводы про официальное оформление и регулярность зарплаты, и Вера уже готова была сдаться, ища спасение в пятнистом узоре потолочных обоев, как неожиданно вмешалась Люба: «Я вот, между прочим, тоже подумываю бросить санитарство и пойти частной медсестрой или наняться на присмотр в дом к мажорам. Морока та же, но денег точно больше». Страсти утихли – с Любиной рациональностью мать спорить не взялась. Сестра в отличие от Веры закончила региональное медучилище и, хотя была младше, уже работала по трудовой книжке, что, видимо, наделяло ее правом голоса. Хлипкую тишину перемирия нарушила сама Вера: «Музыканты, с которыми я познакомилась перед дипломом, пригласили меня в начале ноября в Швейцарию». Надежда глянула настороженно: «Почему не в Англию?» – а Вера оставила истинную причину в стороне: «Они выступают там в то время и, наверное, просто хотят сделать такой подарок... на день рождения», – и через паузу, как будто самой себе, добавила: «Может быть, я там с кем-нибудь познакомлюсь...» Подспудный аргумент возымел желаемый эффект, и ей нехотя, но все же дали добро. Через неделю вышколенный курьер в красно-желтой униформе доставил пакет с двумя письмами-ходатайствами, где приглашавшие стороны подтверждали знакомство с Верой и обещали нести ответственность за нее на время пребывания в стране ходатайствовавших. Одно письмо было подписано Мэттью Джеймсом Беллами и заверено витиеватой росписью, второе – кем-то, кого Вера не знала. На долларовую карту SWIFT-ом ей зашла половина минимальной пятизначной суммы, и, взяв две копии справок в банке о состоянии счета, Вера на месяц сняла квартиру в столице. Для посещения консульств и медцентра, заключение которого требовалось для британской визы. Оживленный большой город, где Вера проучилась пять лет, чувствовался родным. Знакомые места, виды института и парка отзывались ностальгией, а время от родственниц вдали позволило с легким сердцем взятья за несколько переводов – инструкции по эксплуатации и договора – и выложить наконец размышления о главной песне из третьего альбома «божьего одуванчика». На фоне космической сюжетной катастрофы в Вериной интерпретации затесалась любовная линия. Неразрешенная и безвременно оборванная. Завершая обзор, печатавшая от себя добавила: «Больше, чем о разрушенном корабле и загубленных пассажирах, и даже больше, чем о том, что отпустил ее, мне кажется, он больше всего жалеет, что никогда не признался ей в своих чувствах». В ответ пришел только смайлик. И ничего кроме. Озадаченно посмотрев в экран, Вера медленно набрала: «Ты же написал эту песню еще до того, как мы познакомились, верно?» – и мигом стерла. Спрашивать о времени задумки трека было равносильно вопросу: ты же не на меня здесь намекаешь? По наставлению Андерсона Вера оплатила швейцарские и британские авиабилеты в оба конца и бронь отелей, а также консульские сборы за срочность рассмотрения ее заявок. Когда же загранпаспорт с двумя штампованными разрешениями был на руках, отменила британский перелет и известила английскую гостиницу о смене планов. Назад в городок матери, три дня дома, затем снова ночной поезд в столицу. Один час до международного аэропорта, полтора часа ожидания загрузки и взлета, еще три часа в самолете, и Вера впервые оказалась в «большой» загранице – в отличие от южнокурортных стран, куда летала как-то со своим бывшим. Здание женевского аэропорта Куантран размерами и новизной отнюдь не превосходило Верин столичный аэроузел, но она все равно восторженно улыбалась, торжественно шагая к конвейерной ленте с катающимися по ней сумками. Чувствуя себя обновленным человеком. Восторг новизны потух, когда на выходе из терминала среди встречавших обнаружились только Мэтт и Том. Разочарование из-за отсутствия Дома старательно маскировалось интересом к новой местности за окном всю короткую дорогу в машине. Отель оказался буквально в пяти минутах езды. Причем если при выезде на городскую трассу от аэропорта повернуть в другую сторону – Том и Мэтт дружно указали руками влево, – то за те же пять минут можно было доехать до арены. На которой группа тем вечером планировала выступать. Страна в миниатюре. В семиэтажном отеле Вере достался непритязательный чистый номер с широкой кроватью. Даже подозрительно широкой: как будто не одноместный. По тому же коридору «божий одуванчик» и языкастый медиа-менеджер еще показали вторую, более просторную комнату – свою. Вера тепло поприветствовала Криса и наконец, широко улыбаясь, пожала руку Андерсону, с которым заочно прообщалась чуть ли не ежедневно весь последний месяц. Тур-менеджер, хоть и звучал уверенно, стеснительно улыбался и оказался невысоким – будто Мэтт коллектив себе по росту подбирал. Но Дом и в дружной компании тоже отсутствовал. Зато в номере был разобран диван, что вкупе с парой других спальных мест у окна составляло четыре койки. Расчет катастрофически не сходился: мужчин было пять. Бухгалтерам раздать валерьянку. Между обсуждением текучки – гостиница, ланч, транспорт – и будущего выступления – саундчек, местные техники и концертные шмотки – Вера рискнула вставить замечание о том, что это непростительная роскошь – снимать ей королевский номер, а самим ютиться в трехместном. Андерсон добродушно пояснил: «Не переживай, мы себя не обделили. У нас с Кирком отдельные двухместные хоромы на этаже», – и Вера кивнула. Заметив на себе цепкий взгляд Мэтта, засуетилась и, отмазавшись предлогом сменить одежду, ускользнула от мужчин. Не успела она дойти до своей комнаты, как поодаль в коридоре, почти на таком же расстоянии, как Верин номер находился от четырехместного логова группы, в другой стороне открылась дверь. Вышла пара. Сбежавшая из мужского номера подняла электронный ключ и так и замерла. Дом, стоявший к ней спиной, обнял и поцеловал девушку, и та продефилировала на выход в противоположную от Веры сторону. Рука с ключ-картой медленно опустилась, и забывшая про дверь угрожающе встала поперек коридора. Дом развернулся к ней лицом и, от неожиданности сбив шаг, остановился. Вера подняла руку, махнув в приветствии, и пошла к застуканному. Дом повторил ее жест и тоже двинулся навстречу, так что они встретились как раз напротив четырехместного номера. Дом сконфуженно выдавил улыбку: «Ты уже приехала», – а Вера ухмыльнулась и выжидающе закивала. Ударник показал на дверь сбоку: «Они там?» – «Если только за последние три минуты никто в окно шестого этажа не вышел». Дом улыбнулся свободней и наконец решился: «Послушай, у нас бы все равно ничего не получилось. Я не ищу ничего серьезного, и, честно, ты ему больше нужна...» – но сверлившая его взглядом тут же усмехнулась: «Ему?» Теперь барабанщик закивал: «Да, он часто о тебе...» – а Вера, копируя быстрый картавый говор Мэтта и более размеренную чистую речь Дома, снова перебила: «Слушай, Дом, не хочешь ли ты случайно оставить в покое нашу общую знакомую? – Да пожалуйста, Мэтт, если ты так настаиваешь. – Спасибо, Дом, ты настоящий друг!» Снисходительная улыбка барабанщика сменилась болезненной гримасой, прежде чем он глянул в пол, как будто обжегся, наступил на горящие угли. Вера тоже опустила лицо, мелко качая головой, и уже обычным тоном завершила: «Я просто пытаюсь понять, как это происходило... Знаешь, было бы честнее, если б вы монету бросили», – и вновь прямо уставилась на Дома. Он поднял голову: «Пожалуйста...» – и его взгляд изменился. Промелькнувшее в серо-зеленых глазах – отчаяние? сожаление? отрицание? – заставило смотревшую мигом посерьезнеть, отступить на шаг и тихо извиниться. В этот момент дверь, на которую указывали ранее, открылась, и в коридор высунулся «он». Мэтт кинул «привет» Дому и обсмотрел двух коридорных истуканов: «Все в порядке?» Вера еще больше вытянулась и с непроницаемой улыбкой – одними уголками рта – метнула взгляд на вклинившегося: «В совершенном порядке». Заглянув Дому в лицо напоследок и прижмурившись, чтобы не видеть «божьего одуванчика», обернулась к своей комнате. Развернулась сама и открыла глаза с первым шагом. За распахнутым окном внизу семейная пара с малышней покидала отель. Как минимум намеревалась. Переодевшись и закрепив волосы нехитрой вертикальной улиткой, Вера сидела на узком треугольном, во всю ширину комнаты столе, вплотную пристыкованном к стене ниже подоконника, и курила, выглядывая наружу. Муж перетащил чемоданы к лавочке, куда жена пыталась усадить двух прыгавших отпрысков, и ушел в сторону парковки, видимо, договариваться о такси. В конце концов, Вера прилетела в эту страну ради интересовавшего храма темного искусства, а завтра ее тоже здесь не будет. В дверь постучали. Вздрогнув и обсыпавшись пеплом, курившая чертыхнулась, затушила сигарету о припасенное блюдце и, сунув окурок в приготовленный бумажный кулек, метнулась в ванную. Выкинула мусор и бросила блюдце в раковину, залив его сверху водой. Смолить в номерах не разрешалось, и, шагая к порогу, Вера обсмотрела потолок и углы на предмет камер и датчиков дыма. Но за дверью всего лишь оказались Мэтт с Томом – чтобы объявить, что время пришло. Вера с облегчением кивнула и, захватив сумку и куртку, двинулась с ними в ресторан на ланч-обед. Путь от гостиницы до концертной арены занял буквально десять минут вместе с выходом из самого отеля. То, что издалека могло производить впечатление огромного стадиона, на деле оказалось выставочным мультипавильонным комплексом, а важно именовавшаяся арена «Женева» – баскетбольным залом, а не футбольным полем. Вещи побросали в гримерке и сразу направились к сцене – в спортивном зале уже сновали техники и менеджеры. Поднявшись на ровно и ярко освещенную концертную площадку, Вера с абсолютным непониманием и почти с религиозным благоговением наблюдала. Непонятной аппаратуры и незнакомого персонала казалось так много, а выкрикиваемые термины и фразы чудились такими шифрованными, что стало боязно подходить к трем музыкантам. Мэтт, Дом и Крис явно были на своем месте, а техники – похоже, все местные – прислушиваясь к британцам и тушевались, то ли не понимая, то ли отказываясь что-то делать. У Андерсона и Тома Вера поинтересовалась, может ли чем-то помочь, но тур-менеджер усадил ее рядом с аудиоинженером за микшерный пульт сбоку от сцены. Остаток приготовлений Вера наблюдала молча и внимательно, стараясь понять, что на что влияет и от чего зависит. С малым успехом. Когда «божий одуванчик» резко подгреб к микшеру, объявил, что все завершено, и сказал идти с ними, Вера по-солдатски отдала честь и отчеканила «Так точно». В гримерке сначала конфузливо отворачивалась, пока трое раздевались, но потом, убедившись, что из-за ее присутствия здесь никто в обморок не падал, развернулась и села свободно. Подумаешь, всего лишь еще одна мужская комната в общежитии. Мэтт вымазал на себя полбанки геля и выстроил борзым торчком свои «колючки», остальные двое более скромно и менее фиглярски уложили волосы. Концерт Вера начала смотреть из закулисья, сидя на пригретом двумя часами ранее месте за консолью, но буквально к финалу первой композиции ушла и встала рядом с техниками. Чтобы получше лицезреть Мэтта на дальней стороне площадки. Феномен «два в одном», открытый на старте лета в том году, так и не поддавался объяснению: невысокий и худой вокалист-гитарист категорически перетягивал на себя все внимание, как электромагнит, наконец-то воткнутый в сеть. Мэтт еще тогда скромно признался, что его перевоплощение на сцене не надуманное – он на самом деле видит таким настоящего себя, правда, «глазами своих демонов». Вера силилась понять, как в одно мгновенье «божий одуванчик» мог казаться всей болью мира – и смотревшая напряженно сжимала пальцы на руках, переживая за его высокий голос на протяжных нотах и пробирающие гитарные соло, – и тут же, в следующую секунду, Мэтт выкидывал наигранно комичный трюк, так что Вера, закрывая рот ладонью, смеялась. Без малого полтора часа минули неощутимо, и на заключительной песне Мэтта, видимо, окончательно снесло в театральность. Начиная со второго припева вокал наполовину обернулся в легато-вокализ гласными без выделения слов, вершиной чему стал третий дубль припева. Мэтт, дерзко раскачивая микрофон на шарнирной стойке влево-вправо, требовал отдать ему спокойствие и радость. Поднял гитару и указал грифом в Верину сторону: «...in your mind/что у тебя в сознании». Сам развернулся лицом, еще раз ультимативно потянув, что он хочет и просит. Наконец в коротком бридже до завершающего соло, знаково-упоенно скривив открытый рот, несколько раз энергично проелозил по ладам грифа – вниз-вверх, – при этом синхронно правой рукой топя и поднимая микрофон. И жирной точкой в конце наглой заявки бросил микрофонную стойку на пол: он кончил. Нецензурные слова застряли в горле. Вера, открыв рот и расширив глаза, уставилась на эскападу, затем скованно глянула на техников по бокам. Те покосились в ответ: ей не привиделось. Отзвучали последние аккорды песни. Вера снова перевела взгляд на сцену, чтобы стать свидетелем того, как Мэтт стянул гитару и швырнул ее в барабанщика. Дома смело на пол. Фронтмен решительно двинулся к платформе ударника, а Вера не успела произнести «п...здец», как кто-то, пригнувшись, ринулся вдоль задней стенки к Дому. Слева зал ревел овациями, справа медийщик и тур-менеджер мелькнули за ударной установкой. Вера несколько раз перекинула вес с ноги на ногу, решаясь. Как только из-за барабанов поднялся Мэтт и снова запустил гитарой – теперь за противоположные от Веры кулисы – сорвавшаяся, наклоняясь по примеру других, тоже унеслась к Дому. Левая сторона его лица была залита кровью – Вера промокнула рукавом. Бровь оказалась рассечена до кости. Прибежавшая успела выкрикнуть: «Лед! Найдите лед!» – как за сценой слева донеслось очередное гулкое «бум». Вера свирепо глянула на виновника шума и, сжав губы, поднялась. Дому нашли полотенце, и он, прикрывшись и в сопровождении уже четверых, ушел за кулисы вправо, а Вера, набрав воздуха, двинулась влево. Наступая, она сложила правую руку в кулак: четыре фаланги плашмя – в холмы низа ладони, большой палец – под прямым углом, так чтобы не сломать длинные ногти и не разодрать ими кожу. Поправила сгруппированную кисть хлопком о ладонь левой и окликнула Мэтта. Удар выпал по его широкой скуле, когда крушитель гитар развернулся. Выронив изувеченный инструмент, с выражением разочарования и вызова на лице Мэтт вдруг накинулся на ударившую, схватив за плечи, сжав ладонями. Болезненно поморщившись, Вера уперлась руками ему в ключицы, силясь отпихнуться, но фронтмен вцепился намертво и поволок. Зачастив ногами задом наперед, чтобы не споткнуться, Вера оглянулась, а напавший немилосердно швырнул ее спиной о заднюю сценичную перегородку. Вскрикнув и лупанув его куда придется, Вера подавилась выдохом – Мэтт тут же и сам врезался с фронта. На губах и правом бедре почувствовалось давление, источники которого не требовали пояснений. Следующее произошло стихийно и почти одновременно. Вера, не задумываясь, открыла рот, впустив язык грубо рвавшегося в нее, а потом, схватив за худые бока, толкнула Мэтта и, повиснув на шее, врезала коленом. Ослабший навалился, вжавшись лбом ей в надплечье и все еще стискивая в руках, а Вера, не успев опустить правую ногу, лишилась равновесия. Опора уехала из-под ног, и отомстившая размазалась вдоль стенки вниз под избитого. Он попытался удержать, но Вера отчаянно схватилась за фронтменовскую спину, что еще больше ускорило синхронный финиш в горизонтальную плоскость – Мэтт рухнул сверху. Выбравшись из-под него и перевернувшись, Вера глянула назад – заработавший в пах свернулся дугой, в беззвучном крике упершись лбом в сцену. От резкой попытки встать каблук съехал вбок, и Вера снова поцеловала пол. Выровняв еле слушавшуюся ступню правой ноги, аккуратно перенесла на нее вес и оттолкнулась трясущимися руками. Поднялась и шатаясь уплыла в противоположную сторону за кулисы, куда ранее увели Дома. Протрезвевший за рекордный отрезок времени Крис, глядя попеременно то на нее, то вдаль за Верино плечо, прошагал мимо на левый край площадки. Видимо, чтобы соскрести фронтмена с пола. В клинике ударнику наложили четыре шва. Раненая бровь заметно припухла и, вымазанная в рыжий антисептик, придавала ему вид боевой и непокорный. На заднем сиденье в машине, следовавшей в отель, зажатый между Томом и Верой Дом мягко и негромко предложил ей заглянуть на час-другой в бар. Продемонстрировав выпачканный его кровью рукав, Вера грустно улыбнулась и отметила, что Хэлловин пару дней назад как закончился и ей надо бы сначала переодеться. На шестом этаже, когда Дом с Томом и Андерсоном поравнялись с дверью в центральное лежбище группы, Вера прошмыгнула дальше по коридору, спрятавшись от проема и не заглядывая внутрь: сталкиваться даже взглядом с Мэттом не было ни малейшего желания. Сменивший одежду барабанщик зашел за ней, и они вдвоем спустились в гостиничный ресторан. Тихое место за овальным столом в огороженном спинками кресел уголке зала дарило контрастный покой событиям полуторачасовой давности. Еще не осевшая муторность и подтачивавшая недосказанность разъедали, и немеющее опустошение – в мыслях, ощущениях и желаниях – требовало заполнения. Минут пятнадцать Дом рассказывал, как они с Мэттом и Томом провели упомянутый недавно канун Дня всех святых, а Вера, облокотившись на стол и поглядывая на свежезаштопанную рану, задумчиво слушала. Дом сидел слева, так что приходилось чуть ли не ложиться на столешницу, чтобы увидеть потерпевшую сторону его лица. Когда в определенный момент ударник тоже посмотрел влево – по направлению барной стойки, – а Вера повторила его движение, то ее лицо вытянулось. Отодвинувшись от стола и выровнявшись, она растерянно прислонилась к спинке кресла, а Дом невесело улыбнулся: «Если честно, это не так все планировалось». К их столу приблизились четверо мужчин. Цветные пакеты с объемными коробками тут же выстроились горкой в соседнем кресле рядом с Верой, и круг сидевших и примкнувших обошли слова поздравлений. Дом чмокнул ее в левую щеку, Том приземлился по другую сторону коробочной пирамиды и дотянулся справа, а Мэтт сел напротив и робко шепнул: «С днем рождения». Вера настороженно кивнула, указав на подарки, а Том предварил ее вопрос: «То же самое, что и в прошлый раз, и сразу скажу, это он все выбирал», – и показал на Мэтта. Легкий ужин с небольшой дозой алкоголя, заправленный умеренными шутками, дотянулся до одиннадцати. Вера намекнула о желании покинуть ресторан – в ее часовом поясе уже отстучало полночь – и попросила Дома транспортировать коробки. Мэтт, до того преимущественно молчавший и ерзавший на сиденье, быстро предложил свою кандидатуру взамен. Вера испуганно окинула взглядом сидевших: медийщик уставился в телефон, басист принялся рассматривать ногти, тур-менеджер зачитался этикеткой на бутылке воды, а барабанщик принялся ощупывать лоб. Все резко оказались заняты – как будто и здесь, а словно их и нет. Глянув на жалобно смотревшего Мэтта, Вера кивнула: «Хорошо», – и захватила два пакета. Мэтт сгреб остальные и поплелся хвостом. В лифте поглядывал испуганно и тут же прятал глаза. Открыв дверь номера, Вера пропустила его вперед. Мэтт разгрузился в правом углу и вихрем развернулся лицом: «Извини за то, что случилось сегодня. У меня не было намерений обижать тебя». Захлопнулся и в страхе расширил глаза. Стараясь не замечать, «обиженная» прошла мимо и поставила свои коробки рядом: «Все живы, так что все в порядке, извинения приняты». Он выдал чуть спокойней и тише: «Как можешь предположить, такое не первый раз происходит на сцене», – и двинулся влево, а Вера – следом за ним. Но вместо того, чтобы освободить ее номер от себя, Мэтт свернул к окну и залез с ногами на стол, где днем сидела прилетевшая, выглядывая в окно, и курила. Вера в недоумении подошла ко входной двери и захлопнула ее. Скинув ботильоны, залезла на угол кровати подальше от фронтмена, когда Мэтт начал трепаться о более ранних покушениях на ударника и басиста. Так, в одно неудачное, с вялой публикой, выступление он тарелкой барабанной установки чуть не снес голову Дому; Криса чуть не покалечил, опрокинув на него огромную стойку выводящих колонок на другом концерте, где у них не хватило времени настроить звук – причем остался недоволен тем, что басист вовремя отскочил и вдогонку швырнул в него чем-то, что попалось под руку. Метание гитар не поддавалось исчислению, и когда лиходейский отчет завершился, Вера помотала головой: «Ты в курсе, что родился под счастливой звездой, если никого еще не убил и не покалечил, а твои друзья не сговорились и не пришили тебя?» Мэтт опять виновато запричитал: «Я очень сожалею, что так повел себя с тобой...» – а Вера с грустной улыбкой махнула рукой: «Забудь. Не самое страшное, что со мной случалось». Глянула в его испуганное лицо и, не дав вопросу о «самом страшном» вырваться, произнесла мягко: «Все эти вспышки гнева, твое сценичное безумство – все это пройдет, когда ты получишь то, что действительно заслуживаешь: большие арены, больше последователей и признания». Мэтт глянул доверчиво: «Ты действительно думаешь, что мы сможем сделать это?» – и Вера легко улыбнулась и закивала: «Я уверена. Твои песни достойны большего и лучшего, и ты это знаешь. И ты всегда будешь получать то, что ты хочешь». Фронтмен прищурился: «Но?..» Нахмурившись непонимающе, она тут же спохватилась: «А! Нет никаких «но», для тебя – нет». Мэтт спрыгнул со стола, и Вера уже внутренне возрадовалась финалу сеанса психоаналитики, как фронтмен указал на противоположный угол кровати: «Можно?» Вздохнувшая кивнула, стянула все одеяло к себе и, сидя, завернулась в него, как в кокон. Мэтт скинул кроссовки и разместился на краю, прислонившись к стене и вытянув ноги: «Насчет завтрашнего музея. Я погуглил. Необычные вещи, пугающие, мрачная версия сюрреализма, даже с сатанинскими мотивами. Вообще смело, если...» – а Вера с тихой улыбкой перебила: «Всего лишь такой способ выразиться. Темные художники, как никто другой, ценят жизнь, просто нарисованным ростком, пробившимся сквозь асфальт, ты никого не удивишь. Я имею в виду, не психопаты, получающие драйв от страданий других, а те, кто чувствуют, что с этим миром что-то не так». Мэтт хитровато сощурился: «Да, но его работы не просто темные, там еще огромный аспект... сексуального», – с ударением на финальном слове. Вера спрятала улыбку на секунду в хлопчато-шерстяной кокон, затем обратно подняла лицо на ждавшего: «Разве не именно к этому сводится все в итоге?» Он внимательно посмотрел на нее, затем бурно ожил и затараторил про книги. Вера, зевая, развернула одеяло и вытянулась на своей половине кровати. Какое-то время она еще отвечала на реплики говорившего, сонливо попросив, чтобы он закрыл дверь, когда уйдет, а завтра кто-нибудь пораньше ее разбудил. Но утром она проснулась сама. Лицом к порогу и в одежде. Пояс джинсов давил – очнувшаяся перевернулась на живот, потягиваясь, открыла глаза и... рывком сдвинувшись вбок, слетела с кровати. Ошарашенно поморгала, Вера подняла голову над краем постели. Мэтт лежал к ней спиной – в рубашке, однако нагло укрытый половиной одеяла. Свалившаяся аккуратно залезла обратно, подползла и заглянула ему в лицо. Он спал, тихо и мирно. На его широкой скуле красовались два еле заметных пятна от костяшек вчерашнего кулака. Так же бесшумно Вера спустилась назад на пол, обулась и, потирая лицо и зевая, вышла из комнаты. Когда дверь номера группы открылась, постучавшая испуганно вскрикнула и отскочила назад, переводя дух: «Извини... Хреново, что вчера льда не нашлось сразу...» Под левым глазом Дома отсвечивал синяк переливами с зеленого в фиолетовый. Ударник аккуратно пощупал его: «Ничего страшного, жить буду. Он у тебя?» За плечом Дома показалась любопытная физиономия медийщика. Вера нахрабрилась, вспомнив, зачем пришла: «Да, кстати, вы вчера ничего... никого случайно не забыли забрать? Может, я его уже убила и съела?» Том кисло ухмыльнулся: «Лучше бы ты с ним переспала, как бы всем намного проще стало жить...» – но Вера, вздрогнув от сквозняка, молча развернулась и пошла к своей комнате. Дом зачесал следом. В номере ударник залез на сонного Мэтта и принялся нещадно его тормошить, а Вера улизнула в ванную и остановилась перед зеркалом. Повертела головой влево-вправо – лицо было чистым. Стянула горловину кофты на плечо и выругалась: там можно было пересчитать оттиски пальцев Мэтта. Снова глянула на свое отражение и задумчиво коснулась уголка рта; сдвинулась на шаг влево так, что в зеркале показалась вольная борьба двоих на ее кровати, где уже Мэтт сидел верхом на спине Дома и заламывал его руку назад. Вера покачала головой. Нет, нет и еще пятьсот пятьдесят пять раз нет. В средневековый городок-замок машина доставила их менее чем за полтора часа и остановилась у подножия холма, на котором возвышался бастион старой деревеньки, огороженный зазубренными стенами с острошпилевыми башенками. Пять минут вверх по гравийной тропинке среди живописной открытой местности и обнесенных поздней осенью деревьев с пожухлой травой – и Вера, Мэтт, Том и Дом через каменные арочные туннели боковых широких стен зашли во внутренний двор старой крепости напротив каменного восьмигранного фонтана с монументом шахматной пешки в центре. Том, делая очередной снимок, бросил скептически: «Вы хоть знаете, куда дальше?» Вера сосредоточенно указала влево: «Да тут всего одна улица, и та короткая и прямая», – а Дом ввернул: «Как извилина у тебя в мозгу, Том». Друг с фотоаппаратом щелкнул вспышкой прямо в лицо барабанщику, затем глянул на снимок: «Тебе для гармонии явно второго фингала не хватает», – а Дом пригрозил, что разобьет камеру о лицо Тома, куда попадет, невзирая на законы симметрии. Брусчатка началась еще одни ворота назад, а ступив долговязыми каблуками на вымощенную дорогу и окинув взглядом предстоящую дистанцию, Вера печально вздохнула. Мэтт предложил согнутый локоть, и спотыкавшаяся, тихо поблагодарив, взяла его под руку. Со стороны кафешек по обе стороны улочки доносился аппетитный запах сыра и шоколада. Мэтт предложил зайти на обратном пути, а Вера, опять махнув рукой вперед, сообщила, что там тоже есть бар. Дойдя до развилки, они свернули влево, мимо бывшей церкви – нынче ремесленной галереи – со все еще приколоченными над входом крестами. Здесь неровная кладка сменялась асфальтированной полосой, но Вера все равно не бросила руку Мэтта, наоборот, вцепившись крепче. Через арку поуже вошли во двор замка Сен-Жермен, и справа открылся вид на парадный вход в музей темного художника-сюрреалиста. Две металлизированные статуи бездвижно подстерегали с разных сторон: слева – эдакая ребристая, отливающая блеском Венера Милосская с красиво очерченной стоячей грудью, острыми сосками и продолговатым черепом, а справа – искореженная фигурка сидевшего, прижимавшего колени к груди ребенка в круглых очках. Настенная скульптура за ним в прямоугольной раме из таких же четверых скорчившихся детей, заряженных патронами в разрезе камеры и ствола пистолета, над каменным диваном охраняла двухстворчатую стеклянную дверь. Том присвистнул, Дом уставился на грудь «Венеры», а Вера, отпустив фронтменовский сгиб локтя, завороженно показала на стену: «Birth machine/Машина для рождения». Мэтт оглянулся на ошалело зыркавшего медийщика: «Вход недоумкам с камерой и слабой психикой нежелателен», – и перевел взгляд на прилипшего взглядом к женской статуе барабанщика: «И детям тоже». Но те двое повозмущались из-за убитого на приезд времени, и в двери музея вошли все четверо. Внутри было по-утреннему светло, тихо и безлюдно. Пока мужчины на входе покупали буклеты, Вера с открытым ртом и расширенными глазами осматривала интерьер плавных линий и пропорциональных металлических изваяний, в египетской иероглифике детальные гравировки на каменном полу и поглядывала на вход открывавшегося впереди главного экспозиционного зала с приглушенным освещением. Неслышно подкравшись, Мэтт отвлек: «Идем?» Вера, часто заморгав, попыталась что-то сказать, но слова утонули, разлетевшись и перемешавшись, в водовороте ожидания и нервозности. Не сводя глаз с проема, онемевшая беспорядочно два раза махнула рукой в сторону галереи. Фронтмен потянул вперед, а Дом с Томом, наконец оставив дружеские издевки и умолкнув, двинулись где-то следом. В глубине первого зала на трехступенчатом пьедестале в натуральные два с чем-то метра высотой их встретил сценичный костюм создания из фильма, который когда-то принес глобальную известность художнику-владельцу музея. Том указал головой и обернулся к Вере: «Чужие». Это оттуда, верно?» Однако уставившаяся на экспонат почти с религиозным трепетом провела ладонью по стеклу защитного бокса и замотала головой. Дар речи восстановился. Убрав руку, Вера поправила Тома: костюм был отснят в фильме-предшественнике той картины, что назвал медийщик, и говорившая пояснила отличия. Дом тихо вставил: «Ты тут, наверное, экскурсии проводить можешь». Безмятежно пожав плечами, Вера жестом обратила внимание на ближайшую висевшую на уровне глаз картину и провела визитеров по кругу фильмотематической комнаты. Тихо и задумчиво, будто окунаясь в прошлое, откомментировала изображения на холстах, ставшие основой арт-дизайна упомянутого кино в смеси жанров сай-фай и ужасов. Если Дом и Том еще отпускали реплики, хмыкали или поддакивали, то Мэтт следовал рядом молча и пристально наблюдая за рассказывавшей. Второй, примыкавший к центральной выставке зал, продолжил кинотему – Вера объяснила, что здесь собраны макеты и картины, относящиеся к третьей части космической франшизы. В центре комнаты на длинноватом постаменте в полметра высотой с безмятежностью сфинкса лежала скульптура четвероногой версии монстра – с хвостом, выгнутым над спиной и завершающимся катанообразным наконечником. Дом невозмутимо обронил: «Не припомню, чтобы в фильме такое бегало». Вера грустно погладила воздух над ребристым торсом создания: «Именно такого там и не было. Эту скульптуру Гигер отлил за свои деньги буквально перед тем, как студия разорвала с ним контракт». Она размеренно огибала статую по кругу: «Продюсеры наняли его ради трех новых концептов для третьего фильма, но не удосужились уделить внимание ни его замечаниям, ни его работе. Эскизы пересылались по факсу, обсуждение велось по телефону». Вера, часто моргая и нахмурившись, остановилась напротив морды чудовища и подняла ладонь к его подбородку: «Режиссер попросил сделать выразительные губы, как у Мишель Пфайффер», – и медленно пошла вдоль вытянутой стороны подиума: «Художник хотел создать более изящную и чувственную модель, но сценарий переписывался шесть раз, менялись режиссеры, дорогие декорации строились и не использовались, а к Гигеру никто не прислушивался. В итоге его имя даже не было упомянуто в титрах первого театрального показа». Обойдя скульптуру, Вера меланхолически остановилась лицом к профилю монстра и сдавленно еле выговорила: «А ведь все могло сложиться иначе... Вообще все...» На последних словах ее лицо исказилось болезненной гримасой. Удержавшись рукой за край постамента, она медленно осела и закрылась второй ладонью до того, как брызнули слезы. Ничего глупее нельзя было вообразить даже в самых бредовых полукошмарах. Ожидалась какая угодно пограничная реакция – от ошеломленного немого истукана до резвящегося и невпопад хихикающего гоблина – но только не тряпичный скулеж. Вера сидела на полу в музее, насыщенном жуткими и провокационными изваяниями, рисунками и идеями, и не могла остановить нашедшие выход рыдания – за все, что пыталась забыть и удавить в себе. Руки напряженно дрожали, перекрытые комом в горле отголоски слез не хотели сглатываться; часто и судорожно дыша, она прятала лицо в холодной стенке подиума. Откуда-то сзади почувствовалось движение, и Вера, шмыгнув носом, поспешила лихорадочно размазывать и смахивать с лица соленую жидкость. Поморгала и, низко опустив голову, искоса глянула по сторонам. Единственная пара ног в черных широких брюках и толстых кроссовках была заметна слева. Ноги приблизились, и рядом опустился Мэтт. Раскисшая отвернулась, дотирая отчаянно слезы. Его голос прозвучал тихо и оттого необычайно выразительно в лишенном звуков пространстве: «Когда во мне скапливается то, с чем я не могу смириться, то приходит музыка, потом слова... Если тебе это так болит, то ты должна попробовать написать, попробуй написать». Вера мельком бросила на него взгляд сквозь пальцы закрывавшей лицо руки и снова отвернулась. Мэтт продолжил: «И знаешь что? Что бы ты ни придумала, оно всегда будет лучше того, что кто-то когда-то напишет, потому что оно твое». Свернувшаяся опять растерянно посмотрела на него, на этот раз не закрываясь ладонью, а Мэтт глянул вперед над Вериной головой: «Та женщина, она настоящая? Кто она?» Прерывисто выдохнув, сидевшая тоже повернулась к картине с размытым образом: «Ли Тоблер. Идем, я тебе покажу», – и встала. Поднявшись на второй этаж, они позаглядывали в несколько тематических залов, хранивших использованные и отклоненные дизайны для кинокартин и автономные серии работ художника, пока не нашли комнату «Ли», декорированную рисунками и скульптурами с явно различимыми и повторяющимися чертами женского лица и тела. Вера, переходя от картины к картине, махнула ладонью по периметру комнаты: «Здесь и на других полотнах – везде она», – а Мэтт, следуя за «гидом», вставил: «Мрачноватая атмосфера для музы». Вера кивнула: «Как одна из причин, почему она выстрелила себе в голову в двадцать семь лет». Мэтт вскинул брови, чтобы сразу нахмуриться и тревожно глянуть на Веру, а говорившая дополнила: «Наркотики, депрессия, истощение от театральных туров, беспорядочные связи, аборт... Но даже после смерти он рисовал только ее». Когда они снова вышли на лестницу, Мэтт прожестикулировал вверх, но Вера с объяснением, что на третьем этаже нет работ художника, а представлены сторонние экспонаты, которые он коллекционировал для себя, вновь поманила его вниз: «Есть еще кое-что». Зал именовался «Заклятие», и здесь были выставлены четыре огромные, на всю высоту стен полотна, усыпанные символикой смерти, секса, насилия и удовольствия: женскими телами, обездвиженными и сливающимися с деталями фантасмагорических машин; изувеченными торсами, вросшими в каббалистические механические устройства; и мифическими существами мужского рода с объясняющими их пол частями тела в эрегированном состоянии напоказ. Но Вера притормозила возле скромно-небольшой картины, отражающей чувственное уединение двоих. Мэтт встал рядом. Светлая женская фигура с по-египетски стилизованной прической, с ребристо-гофрированным торсом и таким же кольчатым и острым высунутым языком стояла на локтях и коленях – удерживаемых пластинами и проводами, – выгнувшись и сжимая в ладонях механическое воплощение фаллоса. Над ней склонялась и накрывала собой ребристая темная фигура с головой шакала, рифленый хвост которого был пропущен между его ног и вместе с членом проникал сзади в женское тело. Мэтт заинтересованно несколько раз побросал взгляды на Веру и на картину, и приведшая его сюда в ответ повернула лицо: «I guess that's it./Думаю, это оно./Думаю, на этом все». Когда Вера и Мэтт, все еще задумчивые, вышли на улицу, его телефон бодро зазвонил, и, подняв трубку, ответивший указал рукой на бар-ресторан напротив. Интерьер бара полностью копировал дизайн выставочных экспонатов: украшенные лентами позвоночников своды потолка, стулья с ребристыми высокими спинками, выгнутые подпоры массивных столов. Медиа-менеджер с барабанщиком уже вовсю фондюшничали, потягивая вино. Двое задержавшихся приблизились к ним, и Дом повел рукой вокруг: «Надо было сюда сразу идти. Тот же музей, но еще и кормят». Три вида сыра с вином и киршем томились в фондюшнице, вымакиваемые кубиками деревенского хлеба. От вина в бокале Вера отказалась. Сначала казалось неловким находиться за одним столом с Томом и Домом, которые покинули музей раньше. Однако Верин сегодняшний срыв, как и вчерашняя выходка Мэтта, были оставлены там, где они случились, и не вспоминались. Четырехстороннее умалчивание вкупе с фактом, что все макали куски хлеба в общий сотейник, придавало ощущению сговора с тремя мужчинами особый шарм – в ресторане темного художника-сюрреалиста, чьи работы повезло наконец рассмотреть воочию. Через три часа они прощались в здании женевского аэропорта – Вера летела к себе, а Мэтт и Дом уезжали во Францию, которая начиналась буквально по другую сторону Куантрана и где завтра планировалось шоу. Мэтт изрек, что навестившей обязательно нужно побывать у них в Британии, и Вера пообещала явиться на их будущее грандиозное выступление при условии, что к тому моменту все выживут в целости и сохранности. Перед тем, как уйти в зал отлета, напоследок взглянула на лица Мэтта и Дома и засмеялась: «Красавцы», – а Дом злорадно добавил, указав на Мэтта: «У него еще и яйца синие». Вера, стесненно улыбаясь, отгородилась ладонью от подробностей, тряхнула волосами и наконец махнула рукой на прощанье. Темы дружеской переписки с Мэттом не изменились – все те же книги, кино, статьи, новости, – однако Верины ответы все чаще становились длинней, и она сама инициировала обсуждения. На его вопросы, написала ли что-то свое, Вера отшучивалась о сломавшем ноги по пути к ней вдохновении, но Мэтт не отступал и неустанно переспрашивал. Когда он рассекретничался об активных переговорах с крупным американский звуколейблом, Вера просто ответила, что, конечно же, его группа получит контракт. Через пару дней фронтмен обсыпал ее имейлами и сообщениями с эмодзи-улыбками и нешуточными признаниями «ты мой счастливый талисман!». На его заметку о выступлении «для какой-то серьезной панели, кажется, это был просмотр на Brits» Вера пообещала, что и музыкальную награду он тоже заработает. Под конец декабря того года в видеочате Мэтт бегло похвастался недавно приобретенным двухэтажным жилищем – на фоне бушевавшего за спиной веселья. Причем Дом успел засунуть лицо в камеру и поздороваться, а Том – обозвать Веру своим экспериментом, удивиться, что они с Мэттом еще до сих пор общаются, и горделиво представить свою «королеву Жаклин». Крис после нескольких лет встречания и троих общих детей женился наконец на Келли, и Вера помахала им двоим в камеру и поздравила. Когда молодожены ушли, пожелала и Мэтту найти себе поскорей девушку, на что тот вскользь заметил, что уже нашел. Вера скомканно поздравила его с Рождеством и попрощалась, взяв себе на заметку ограничиться лишь текстом и вообще снизить обороты переписки. Но с каждым письмом ее затягивало все больше, а общение с Мэттом стало чуть ли не единственной отдушиной той зимой в унылом городке давящей прессом и холодом страны.