Насколько хватит твоего воображения. Ч. 1. Безнадежно

Мэтт стал для Веры всем шесть лет назад. Ее непотопляемым островом в штормовом мире и целой Вселенной в запределье, стартовой чертой для марафона к своей цели и реанимирующим источником драйва. Осознание не блеснуло зажженной лампочкой в один день – наоборот, потребовалось время. И, возможно, медлившая так бы и не добралась к пониманию особого места, которое уже определила для Мэтта в своей жизни, если бы в один момент не встала на его защиту. Подспудно и в отместку за свои же прошлые слабости. Шесть лет назад, одним утром начала весны, тихое равномерное постукивание клавиш лаптопа разгоняло тишину в небольшой комнате с характерным интерьером – темные, лакированные, с острыми углами шкаф, кровать, стол и полки – далекой суетной страны. Вера, сидя за столом, увлеченно перенеслась мыслями по другую сторону экрана, не отвлекаясь на голоса и звуки в материнской квартире. Перескакивая между тремя текстовыми окнами, воодушевленно что-то сравнивала и набирала, когда в ее комнату нелюбезно открылась дверь. Резво повернув голову к интервентам, Вера позакрывала все файлы. Надежда в сопровождении Любы подошла к печатавшей и заглянула в экран: «Опять тратишь время на свою дурость? Это ведь даже уже не переводы для подработки, не говоря уже о том, чтобы найти нормальную работу». Аргументация о сковывающей внимание тяге выписаться никогда не принималась ни сестрой, ни матерью, поэтому Вера сразу перешла к материальной стороне: «У меня еще осталось что-то с последней поездки, я могу себе позволить с месяц полентяйничать». Посмотрев разгневанно, Надежда запротестовала: «Я не желаю видеть свою дочь международной проституткой!» Вера иронично глянула на Любу: «Местной проституткой, конечно, быть приемлемо», – но Люба мигом бросила защищаться: «Я встречаюсь с ним!» Вера усмехнулась: «Напомни, какой твой номер в очереди встречающихся?» – и повернула лицо к матери: «Или мне надо было согласиться спать с жирным директором того задрипанного бюро, чтобы официально получить работу и не считаться шлюхой?» Люба успела съехидничать о Верином «дурном вкусе что до мужчин», но совет, что следовало делать, так и остался незаконченным – Надежда не выдержала и крикнула, чтобы замолчали обе. В установившейся тишине Люба победоносно сообщила: «Мы с Лешей встречаемся, это официально. Сегодня у него день рождения, и мы все приглашены, включая и тебя». Вера удивленно развернулась к сестре. С чего бы это ее тоже звали на вечеринку, если она с Любиным ухажером друг друга на дух не переносили? Но Надежда повторила: «Мы все едем, ясно?» На мать Вера глянула уже с невозмутимым лицом. Поспешно кивнула, только чтобы ее оставили наконец в покое. Проводив решительно настроенных родственниц взглядом в спину, она машинально проверила почту и с интересом открыла одно из недавно прилетевших сообщений. Там красовалась ссылка на видеоролик, указывающая на закрытый сервер группы Мэтта. И приписка: «Привет! Вот кое-что для тебя», – и наглый смайл в конце: демонстрирующий язык и в очках. Подступившая нервозность из-за предстоящего семейного торжества вмиг улетучилась: Вера с тихой улыбкой подхватила лаптоп, наушники и, развернув кабель локальной сети, забилась в угол комнаты на кровать. Это была концертная запись – с выступления вживую – одной из новых песен. То, что в грубом и неприукрашенном приближении составляло сюжет сингла – безответный зов самца в горячке, который разрешился удовлетворением своебытным способом, – было облечено в агонизирующую рифму, стонущие звуки гитары, ритмичные мерные раскачивания и красный удлиненный пиджак фронтмена, выплескивающего свое признание на сцене перед скандирующей публикой. Не отрываясь и без перерыва, Вера уже несколько раз просмотрела короткий агрессивно-мелодичный клип. Но все так же не могла унять разливающийся внутри жар – от каждой протянутой строчки «Хочу сейчас». Не могла спрятать хитроватую ухмылку, когда во втором припеве Мэтт задирал гриф гитары дразняще вверх, требуя отдать ему сердце и душу. Не могла удержать рот закрытым, когда в летучем проигрыше фронтмен становился на колени и ритмично вниз-вверх садился целиком и поднимался вперед и обратно. Не могла прекратить частое моргание, когда в момент соло он выходил на подиум-выступ в зрительскую аудиторию и приседал, широко расставив ноги и уперев гитару в основании бедра. Если у кого-то еще оставались сомнения насчет смысла деталей бурного представления. Не могла отвести взгляда, когда в продолжении соло демонстрирующий откровение выравнивался и... Мэтт на виду у всех на сцене занимался любовью с гитарой. Сначала размахивая грифом, а затем прижимая Bomber к себе, в такт ритму виляя бедрами и вертя головой, переступая с ноги на ноги и снова падая на колени, вверх-вниз. Вера не могла прекратить слушать его, когда в третьем припеве фронтмен открыто заявлял: «Хочу тебя сейчас», – на тот случай, если до сих пор не дошло значение его месседжа. И не могла избавиться от колющей тревоги, когда завершающей строчкой он исповедовался, как чувствует, что его вера угасает – feeling my faith erode – или... его Вера исчезает – Faith erode? Отыскав фото почти годичной давности – она по центру, Крис сзади, Дом слева, а Мэтт справа, – смотревшая шокированно-взбудораженно сравнивала картинки. На старом фото у стеснительного Мэтта на голове колосился дикий рассадник вертикальных «колючек», но взгляд грел доверительно-теплым светом. Вера же, наоборот, выглядела скованно-вытянуто и опасливо-настороженно. Как много изменилось с тех пор? К сумеркам Вера с Любой и матерью вышли из такси у двора, облепленного дорогими машинами, и засеменили внутрь. Дом у свежевыявленного и официально признанного Любиного бойфренда – по совместительству местного нувориша и зарабатывающего себе авторитет кулаками и матом предпринимателя – был двухэтажный, вполне просторный, но необжитый. Втайне Вера радовалась, что Любе удалось разогнать всех Лешиных шавок, если это действительно было так. В отличие от Веры, сестра унаследовала мамину практичность и хватку, тогда как Вера... А Вера первым делом, зайдя в комнату с накрытыми столами, пересчитала тусующийся молодняк, включая и саму себя, и поделила сумму надвое. Число разделилось без остатка. Прикинув соотношение девочек-мальчиков, калькулирующая усмехнулась про себя: причина ее нахождения в доме Любиного ухажера выстрелила искрящимся мини-фейерверком и озвучилась двумя ударами корабельной рынды. Когда Веру познакомили с неприкаянным молодым человеком, она уже перебирала в уме варианты, какую бы роль сыграть, чтобы не выглядеть уж совсем глупо на этом празднике жизни. Вспомнился задиристый очкастый смайл с высунутым языком, и Вера тайком ухмыльнулась. Ко второму обороту минутной стрелки на обрамленных в золоченую филигранную рамку часах из центральной комнаты испарились все как по волшебству. Оставив безмужнюю наедине с потенциальным женихом. Она, вопросительно подняв брови, глянула на того в предвкушении шоу. Молодой человек первым делом почему-то сразу отпустил комплимент ее сестре. Наклонив голову и прикрыв лицо рукой, Вера беззвучно засмеялась. Вечер переставал быть томным. Затем пошла стандартная анкетная канонада вопросов. Училась в столице. Диплом. В прошлом году. Вернулась. Потом – сверка интересов. Любимая книга? Вера назвала. Ее выбор одобрили. Любимый фильм? Вера назвала. Так это ужасы? В том числе. Стандартная реакция. Любимая музыка? Вера назвала жанр. У Metallica были хорошие баллады. Но Вера предпочитала другую группу. О которой женишок никогда не слышал. Вера посмотрела на компьютер в углу комнаты. Был ли у Леши дома интернет? Оказалось, что локальное подключение у мажора было. Вера предложила показать молодому человеку упомянутую рок-группу. IP-адрес в адресную строку, вход по логину и паролю. Папки, папки. Что это за сайт? Просто сайт. Среди списка видеофайлов она выбрала искомый. Название песни, год и приписка «фанера». Открыла, и на экране появилось довольно нечеткое видео, Вера перескочила на линейке тайминга ближе к середине, с хитрой улыбкой пояснила: «Вот тут лучшая часть». Звук был до обидного скомпрессован, а изображение расплывалось и дробилось пикселями, но на экране все равно можно было различить три фигуры музыкантов. С темными чулками у каждого на голове. Барабанщик игрался палочками на дальнем плане, а двое впереди развлекались с гитарами. После короткого проигрыша худой слева перед микрофоном отпустил гитарный гриф и явил фигуру с вытянутым средним пальцем. Сначала рука с нецензурным жестом горизонтально и волнообразно порхала по экрану, а потом беззастенчивый исполнитель развернул кулак с торчащим вертикально пальцем и сделал три энергичных движения вверх, чередуя их с более плавными оседаниями вниз. Вера приоткрыла рот, лишившись хитрой улыбки и пристально глядя в экран, как вдруг стоявший рядом недоуменно скривился: «И тебе это нравится?» Резко остановив запись, Вера крутанулась лицом к молодому человеку – кажется, за несколько секунд он вообще позабылся. Можно было долго объяснять, как группа Мэтта ненавидела инсценировать выступления под фанеру, насколько все трое хороши были на сцене живьем; говорить о многослойности и разноинструментальности в их музыке, об источниках их творческого энтузиазма и темах, которые они поднимали... Однако Вера нашла иной способ объяснить свою приверженность: «Вообще-то он сам и все, что он делает, мне настолько нравится, что был бы он здесь вместо тебя, я бы ему прямо сейчас и отсосала». Под занавес ее высказывания в комнату вернулись родственницы с Лешей-женихом, родителями Леши и двумя парами гостей – чтобы оцепенеть в немой паузе. Пожав плечами и глянув на вошедших, Вера невозмутимо указала на экранную замершую фигуру с чулком на голове и средним пальцем вверх, спокойно добавив: «И имею полное право, потому что он мой парень». Заявка про своего парня вырвалась так неожиданно, что разразившийся галдеж отошел на задний фон куда-то аж за горизонт внутреннего видения, и показалось, что в следующий миг реальность перенеслась на улицу. Все с теми же воплями на дальнем плане. Вера осмотрелась – да, уже выходили со сдвора. Три ночи, затем повторявшееся заклятием многочисленное «останься» Мэтта и утренний клип про «мою Веру» – это и все, что между ними было. И что явно не давало права бросаться капитальными высказываниями. Но в машине домой, пока Надежда и Люба все еще разносили недавнюю выходку в пух и прах, Вера тем не менее отправила Мэтту короткое «Хочу к тебе. Сейчас». Невозмутимость и отсутствие какого-либо раздражения на критику и упреки, лившиеся со стороны родственниц, удивляли. Только один раз Вера сделала замечание жениху сестры, чтобы тот следил за дорогой или она сама сядет за руль, когда Леша попытался втулить свои непрошенные порицательные пять копеек. Как будто сидевшая в машине Вера была лишь телесной безмолвной оболочкой ее настоящей, находившейся сейчас в совершенно другом месте. И ей вдруг стало абсолютно плевать на то, что думали о свежей эскападе другие. Плевать на их мнение о Мэтте, плевать на их нелестные отзывы о его внешности и плевать на претензии к его манере вести себя. Плевать на их суждения о невозможности Вериного будущего с ним. И в целом – плевать на их возражения против ее выбора. Впервые за последний месяц с того дня, как прилетела из Англии, Вера вдохнула свободно. Леша с Любой умотали, едва высадив у подъезда Веру с матерью – подальше от нежелательного элемента. Тишину лестничному пролету разбавил сигнал смс, когда Веру нагнал обрадовавший и вместе с тем удививший ответ: «Я сейчас между Испанией и Францией. Лети ко мне домой, Доминик сейчас купит билеты. Я буду через четыре дня», – и улыбающийся смайл в конце. Вера облегченно выдохнула и едва заметно улыбнулась: если Мэтт так сказал, значит, уже было решено. Заполняя дорожный чемодан вещами – джинсы, ветровка, пиджаки, кофты сейчас на весну, футболки на лето, – она в нерешительности замерла с курткой потеплее в руках. Да и зимние вещи вряд ли бы поместились. Надежда, к тому времени остывшая после вычитываний в машине, заглянула в комнату и жестом указала на сборы: «Все-таки решила сбежать?» Вера распрямилась и выдохнула: «Вам будет проще без меня...» – но мать перебила: «Да не будет проще, не зная, где ты и с кем ты! И если бы ты попыталась не быть такой эгоисткой и посмотрела на пример своей сестры...» – однако и Вера не дослушала: «Но я не моя сестра!» Надежда, всплеснув руками, вышла из ее комнаты, а собиравшаяся, упаковав необходимое на первое время, скрылась в потемневшем вечере. Не оглядываясь. В пути на железнодорожную станцию звонком объявился тур-менеджер, и под косые взгляды соседствовавших пассажиров автобуса Вера на другом языке посчитала время авиаотлета с учетом прибытия ее ночного поезда в столицу. Больше пяти лет назад уезжавшая попыталась сбежать из мелкого тихого городка, поступив в столичный вуз; надежда, что девять месяцев по возвращении в родительский дом могли бы примирить ее с местным укладом, даже и не мелькала. Билеты на столичный скорый в кассе нашлись, и два часа до отбытия экспресса Вера бродила в зале ожидания и собственных мыслях. Рано или поздно она все равно бы ушла из дома. Просто в никуда или на любую стоящую первую попавшуюся зацепку. Сейчас? Она уезжала туда, где ей могли быть рады такой, как она есть. Те, кто остались за спиной? Вера останавливалась и мотала головой: о них не хотелось думать. Позже. Встретивший в Лондонском аэропорту англичанин был вовсе не похож на своего младшего брата. Обменявшись приветственными фразами, они двинулись в сторону выхода, и Вера не смогла удержаться от разглядывания своего спутника. Пол Беллами оказался светловолосым, светлобровым, светлобородым и с более мягкой формой носа. Но что больше всего разнило его с младшим братом – это глаза. Только у Мэтта глаза были глубокие, светившиеся и с бегавшими в них чертиками. В машине Вера сообщением Мэтту отчиталась о месте нахождения, а Пол высказал радостное замечание, что теперь есть кому присматривать за ремонтниками, и он будет избавлен от необходимости кататься каждое утро и вечер в дом брата и назад. Подъезжая к тупику короткой улочки, Вера добродушно улыбнулась при виде знакомого жилища. Снаружи был припаркован одинокий минивэн, а внутри звучным эхом отбивался стук, доносившийся с заднего двора. В сопровождении Пола вновь прилетевшая выглянула через тыльную дверь. Брат Мэтта пояснил: «Клетки для птиц», – а Вера тихо засмеялась. Гитарист-солист-клавишник-птичник! Ее познакомили с рабочими, пояснили, каких строителей еще можно ожидать в ближайшие три дня; как пользоваться камином, системой обогрева, электрикой, оборудованием и прочим; куда обращаться и с кем связываться. Наконец, когда инструктаж был завершен, Пол откланялся. Мебель в гостиной была многослойно затянута пленкой, а на запыленном столе громоздились такие же присыпанные древесной пудрой стаканы и посуда. Наклонившись, принюхавшись – свежая – и чихнув, Вера потянула чемодан на второй этаж. В комнате хозяина дома вещи были разбросаны так, будто он только пять минут назад вылетел из своей спальни. Финал вечера явившаяся провела, перебрасываясь с Мэттом сообщениями в онлайн-мессенджере, завернувшись в одеяло на его постели, в то время как он сам ехал где-то между Валенсией и Барселоной. Следующим днем хозяйничавшая встречала-провожала строителей. Как смогла, навела порядок в комнатах первого этажа; после обеда выползла наружу, чтобы прикупить съестного; и, не чувствуя рук и ног, собиралась уже растянуться на кровати и залезть в интернет, как в дверь опять позвонили. На пороге Вера с изумлением обнаружила средних лет женщину со светлыми волосами. Догадка, кто это мог быть, сверкнула на пару с воспоминанием, у кого она буквально вчера видела похожие черты лица. И словилось предположение, что сын Мэтта, наверное, тоже унаследует глаза и брови своего отца. Но быстро отмахнувшись от второго домысла и вспомнив про стандартный этикет, Вера поздоровалась и пригласила гостью зайти. Мать Пола и Мэтта тоже очнулась от неожиданного знакомства: «Ах, извини, что я на тебя так уставилась. Мэтт говорил, что ты производишь впечатление, но не говорил, что настолько», – и протянула руку, назвавшись Мэрилин. Вера отблагодарила, пожав руку и назвав себя, и позвала в столовую, извинившись за строительный беспорядок в доме. Но сделав всего пару шагов, она испуганно развернулась: «Я дико прошу прощения, но боюсь, что мне нечем вас угостить... Когда я сама, я не готовлю... Если бы я...» Мэрилин спохватилась, подняв к груди пакет, который до того оставался незамеченным: «Ох, извини, сразу забыла отдать. Пирог, моего приготовления! Чай у тебя найдется?» Вера улыбнулась и закивала: у Мэтта с его рассеянностью насчет всего, что не касалось музыки, чай точно был. Пока закипал чайник и Вера раскладывала ароматные пакетики, отзвучали необязывающие вопросы-ответы о дороге, про впечатление о городе, стране... И вдруг: «У тебя в семье ни у кого случайно особых способностей нет?» С вопросительной улыбкой Вера повернулась лицом к старшей женщине. Мэтт как-то упоминал, что его мать увлекалась спиритизмом, и на одном из сеансов ей привиделось, что ее сын станет рок-звездой. Мэрилин пояснила: «Никто не гадает, не видит будущего?..» Вера засмеялась и отрицательно закачала головой, однако улыбка через пару секунд ослабла на полтона, а смех и вовсе оборвался: «Хотя... бабушку со стороны отца когда-то обзывали ведьмой. Отец сильно пил, мать развелась с ним – мне еще и десяти не было, – и больше я их никогда не видела. Так что случая проверить не представилось... Но я и не верю во все это, думаю, просто была такая злая шутка». Однако старшая женщина и не думала насмешничать – задумчиво потянула: «В любой шутке есть доля... Вот почему Мэтта так влечет к тебе, он чувствует в тебе это... Ты, наверное, скучала по отцу?» Вера поежилась: «Ну, у меня еще сестра и мама есть, хотя они всегда лучше ладили друг c другом, чем со мной... Наверное, скучала... Не знаю, это давно было...» Мэрилин вскользь отметила, что для ее младшего сына уход отца стал ударом – и она, аналогично, всегда быстрей находила общий язык с другим своим ребенком, – но сразу же торопливо перевела разговор на более легкую тему. Вера поделилась задумкой, что хочет найти лингвиста для подтягивания своего английского и попробовать написать что-то вроде книги. К нескрываемой смущенности и отраде собеседница участливо поинтересовалась, сможет ли чем-то помочь. Затем они говорили о мясном пироге, интерьере в кухне, обошли наполовину убранный дом, выглянули на задний двор к будущему птичнику и крытой беседке. После ухода матери Мэтта осталось двоякое ощущение: с одной стороны, искреннее внимание старшей женщины успокаивало, а с другой – удивляло полное неведение, чем занят Мэтт, и отстраненность от будничных интересов ее сына. Что Мэрилин объясняла как «он всегда был замкнутым», и в протест на что Вера вспоминала свои пространные разговоры и переписку с ним. Тот вечер не был исключением. «Ее парень» в чате к одиннадцати ночи похохмил над знакомством со всеми его близкими родственниками в городе: «Там еще тетка с кузинами есть, но они не сунутся». С отцом Мэтт не общался с тринадцати лет и единственно знал, что тот где-то в Лондоне. Затем подытожил, что группа уже в Тулузе, пообещал вынудить Тома записать грядущий концерт и попрощался до встречи послезавтра. День и пару ночей спустя Вера стояла в фойе аэропортового терминала и краем глаза поглядывала на невысокую шатенку в нескольких метрах поодаль и облепленную тремя детьми. Маленькая девочка висела на правой ноге, мальчик постарше на левой, а на груди в упряжке – младенец. Шатенка в свою очередь бросала ответные, но сквозившие экономным сомнением взгляды. Вера про себя недоумевала, как можно было притащить весь свой детский сад в аэропорт – не в плане: на хрена же так огорошивать отца семейства при встрече сразу, а в смысле: как эту ораву вообще можно без ошейников и поводков держать при себе, – когда шатенка поманила наконец к себе. Настороженно Вера приблизилась: «Келли?» Они с женой Криса всего-то видели друг друга один раз, и то мельком и через окно онлайнового чата. Шатенка охотливо кивнула, тут же указав подбородком – руки-то заняты – на спросившую: «Ты та, что с Мэттом?» Вера назвалась, на что получила одобрительное «замечательно!» и команду подержать на руках начинавшую капризничать девочку. Пока не вернулась их няня. Поднять ребенка не было проблемой, неисполнимой задачей стало удержать ее на месте. Маленькая егоза на руках у эрзац-няни вывернулась лицом к матери и, получив ее волосы в поле своего доступа, стала озорно дергать за них Келли. Вера попыталась угомонить мелкого чертенка, пока Келли не облысела, но выкрик от старшего ребенка «папа!» отвлек внимание всех сразу. Статную приближавшуюся фигуру Криса было видно в толпе издалека, рядом с ним обнаружились и другие, более мелкие возвращенцы, в том числе и обладатель улыбавшихся голубых глаз. Подойдя в авангарде, Крис сгреб в охапку Келли с детьми, не разбираясь, а сбоку возмущенным баритоном донеслось: «Крис, верни мне мою женщину!» Басист отстранился, заметив с его дочкой Веру заместо помощницы жены; добродушно-лукаво улыбаясь, поздоровался и забрал своего ребенка. Вера только и успела кивнуть, как сильные руки вытянули ее из круга Вольстенхолмов. Развернув к себе лицом и обхватив за бедра, Мэтт рывком оторвал ее от пола. В мгновение ока мелькнул зал – с нашествием прибывших и встречавших, с улыбками, суматохой и любопытными взглядами – ускоренной панорамой вкруговую. Вера засмеялась, еле удержавшись за плечи Мэтта, кренясь и чуть не разбалансировав их живую пирамиду. Крутанувшись на месте вихрем, он расслабил объятия, позволяя съехать вдоль себя вниз, и Вера финишировала щекой к щеке. Замерла, вбирая всей сущностью знакомое тепло и запах, а Мэтт сжал ее на секунду и, влепив поцелуй в шею, выпустил, оставив только руку на плече. Чтобы поскорей утащить из терминала, едва Вера поприветствовала остальных: ударника, тур-менеджера, занозу-медийщика, и техники сзади, наверное, тоже услышали. Дома, слегонца приоткрыв входную дверь, Мэтт воровато заглянул в холл первым и дернул Веру за руку. Как два жулика, стараясь не попасться на глаза рембригаде, они пронеслись в столовую-кухню и побросали вещи, едва прошмыгнув через арку. Резкий разворот – чуть не врезались лбами. Похватали друг друга за шею и голову, и Вера зажмурилась еще до того, как Мэтт впился ей в рот. Ладони ослабли и сдвинулись ему на затылок, шерстя мягкие волосы меж пальцев, как будто Вера касалась самого ценного, хрупкого и нереально-эфемерного, что когда-либо у нее было, страшась сломать или спугнуть. Мэтт сильнее прижал ее к себе, грея ладонями шею и спину, проникая успокаивающим и дразнящим теплом внутрь. Неизвестно, сколько бы они еще прятались, целуясь на кухне, как он спустил руку на талию и ниже, притиснувшись бедрами, и Вера вдруг резко отстранилась. Закрыв рукой его лицо и смущенно улыбаясь, опустила голову. Мэтт поцеловал ее ладонь, убрал руку и попытался заглянуть в глаза, прошептав через паузу: «Те дни?» Вера испуганно глянула в ответ, ожидая исполнения расхожей шутки «Ушел за женскими штучками, купил катер, уехал на рыбалку», – но Мэтт усмехнулся ей в ухо: «Слушай, мы как школьники на заднем дворе, ныкающиеся от учителей. Идем, пока они Пола не вызвонили и все дружно не нашли нас здесь». Выдохнув с облегчением и на буксире за руку, Вера двинулась за ним следом из кухни. К восьми вечера дорожные вещи были разобраны, гитары и оборудование доставлены и спущены вниз или запихнуты в один из пристроенных гаражей, а рабочие спроважены. Отзвонились финменеджеры группы, сообщив о начале долгожданных продаж – согласно графику – двух последних альбомов в Штатах. Наконец-то, после того как MUSE еще три года назад потеряли доступ на американский рынок, когда Мэтт послал лесом прежний звукозаписывающий лейбл. Явно в приподнятом настроении и вытянувшись у себя на кровати, Мэтт городил планы, куда они с Верой поедут и что посмотрят в ближайшие, свободные от гастролей две недели. Сначала Вера слушала внимательно и поддакивала, но когда четвертый раз насчитались Военные комнаты Черчилля и третий – Леголенд-Виндзор, то перестала следить за маршрутом. Лежа сбоку, пальцы одной руки сжав на вороте футболки Мэтта и примостив голову на его плече, Вера просто слушала голос – сглаженный безмятежной мечтательностью и уговорчиво-тихий. Мэтт в какой-то момент задрал голову, чтобы оценить, не убаюкалась ли слушавшая, но она глянула в ответ: «Стоунхендж!» И пожалела. Список посещений начал заново перекраиваться, и Вера раздосадованно вздохнула: будь они неладны эти «те дни». Подтянувшись к шее Мэтта, набрала полные легкие воздуха и замерла на секунду: но ведь у него точно никаких «дней» не было. Улыбнувшись самой себе, через открытый рот выдохнула теплом ему в шею. Мэтт нахохлился, усмехнувшись и почесавшись, и глянул на нее: «Музей науки, на первом этаже...» Вера придвинулась еще ближе. Отвернула его лицо назад – смотреть в потолок – и открытым ртом прошлась вниз к вороту лонгслива, рукой съехав на грудь. Будущий экскурсовод насторожился: «Если у тебя... то это вовсе не значит...» Вернувшись языком обратно к его уху, она доверительно шепнула: «Я хочу попробовать тебя на вкус», – и Мэтт крепко зажмурился: «Просто не делай ничего, что ты не хочешь делать». Двинувшись рукой еще ниже, на живот, Вера приподняла лицо: «И я хочу смотреть на тебя, когда...» Мэтт, все так же не разжимая глаз, открыл рот, когда гулявшая ладонь пересекла границу «футболка-брюки» и достигла твердеющей цели, накрыв и обещающе погладив. Вера сползла подбородком Мэтту на грудь: «И мне кажется, я люблю тебя», – а он с легким стоном запрокинул голову. На следующее утро, проснувшись необычно поздно и умывшись в тишине – благодаря отпущенным на отдых рабочим, – Вера с минуту присматривалась к отражению в зеркале. Мистически улыбаясь и сконфуженно хмурясь, то кивала, то мотала головой: не верилось в случившееся вчера, что она была способна на смелые инициативные откровения. Мэтта удалось отыскать в подвале, ориентируясь по звуку – сидевшим за роялем. Светясь и улыбаясь, он бросил играть и поприветствовал, а Вера приблизилась и, хитровато глянув, встала за его спиной, облокотившись на плечи. Мэтт накрыл ее руки широкими ладонями и глянул вверх: «Ну так поедем сегодня? В Лондон?..» – а Вера молча наклонилась головой к его лицу, вдыхая запах свежевымытых волос. Потерлась о щеку, а через миг отодвинулась до края надплечья, игриво заглядывая в глаза. Сидевший поднял руку, чтобы обнять, а Вера, прижавшись, нырнула под мышку, приземлившись рядом на сиденье у рояля. Лицом к лицу. Чтобы спустя миг напасть. Но Мэтт и не сопротивлялся: чем бы он за клавишами ни был занят, слова и музыка были кинуты в угоду оказаться самому прибитым к стене Верой. Втянуть его язык в рот – это и все малое, что потребовалось, чтобы ощутить настойчивое давление в живот снизу. Отпустив голову Мэтта, Вера с силой провела руками вверх по его бедрам, задрала футболку. Встретила неистовый, пронзавший желанием взгляд, и трикотаж взмыл вверх и прочь. Обоюдный стон, когда они срослись опять ртами, и Верина рука нагло залезла – по оголенной гладкой коже – напрямую под резинку спортивных брюк. Мэтт качнулся к ней, притискивая, выглаживая, а Вера еще пару раз жадно пососала его язык. И резко сиюминутные акценты и внимание перенеслись вниз: она сама, приспущенные брюки и ожидавший, обостренный взгляд Мэтта. Глаза в глаза, а рот нашел другое место на его теле. Увлеченная поглощением всего разнообразия проявлений его эмоций – от изумленно поднятых бровей до контролированного нажатия рукой сзади на ее шею, – Вера на этот раз осталась на Мэтте до финального всплеска. Слизав последнее, перенесла руки на его бедра и оценивающе глянула исподлобья вверх. Сквозь полузакрытые веки Мэтт довольно светился, криво ухмыляясь, и Вера так же темно усмехнулась ему в ответ. А потом они в доме не оставили и квадратного метра, где бы не отметились. Вера облюбовала серебристый с сиренево-голубыми разводами Bomber, но коучинг закончился, так и не стартовав, когда Мэтт, встав сзади, разместил ее пальцы на ладах грифа, а она повернула голову набок, врезавшись в его шею. Гитара была сорвана с нее, как потом и вся одежда. Днем они исследовали комнаты второго этажа, а вечером, когда уходили строители, выкатывались в пыли в прихожей. Через неделю, когда стены в гостиной были готовы, они содрали пленки с мебели. Мэтт изловчился замотать Веру в прозрачную смирительную рубашку, и пока она извивалась под ним на полу, скуля о свободе, он мерил языком глубину рта. Чашки регулярно бились, скинутые со стола в кухне-столовой, а под лестницей на двух экспериментаторов постоянно что-то падало или сыпалось из строительного хлама. Одним утром в начале апреля заехал Дом. Чтобы обнаружить своего друга после бессонной ночи вытянувшимся на диване в гостиной – головой на Вериных коленях и не способного связать и пары слов, прикрывавшего лицо руками и смеявшегося. Не услышав вразумительного отклика на «Что с мобильным?» и «Ты о сегодняшнем вечере помнишь?», Дом переключился на Веру: «А гитару он не забыл как держать?» Вера процедила через смех: «Не должен был, он и меня учить пытался», – тут же опустив лицо и тоже отгородившись ладонями. Видимо, оценив полезность взываний к здравому смыслу обоих хихикавших на уровне «абсолютный ноль», Дом махнул рукой и попросил их хоть немного собраться. Сообщил, что заедет после ланча и ушел, как и объявился, со своим ключом от фронтменовского жилища. К появлению Дома через несколько часов Мэтт был причесан и застегнут в броском удлиненном красном пиджаке, а Вера – замотана почти в официально черное. Если бы не коротковатая юбка. Дом недоуменно посмотрел на нее: «Мы потом в клуб едем, а не идем поступать в колледж», – но Вера кокетливо придвинулась к Мэтту, подняв колено, а тот ухватил ее ногу под бедром и потянул выше. То, что казалось плотными непроницаемыми колготами, оказалось чулками, и соскользнувшая юбка-трапеция открыла оголенное бедро. Дальше – обнажились и полоска гладкой ткани от специфической модели белья и все, что нательный атлас не мог спрятать. Дом иронично оскалился: «Да, делайте так на публике, и внимание вам будет гарантировано». На вечернем коротком шоу от лондонского канала BBC основную массу вопросов пришлось разгребать Дому. Мэтт, даже выступая с единственной песней, не удосужился взять ноги в руки: половину гитарного соло улыбался, а остаток – лихо вилял бедрами и прижатой к себе гитарой. В ночном клубе смотавшиеся из телестудии примкнули к тусовщикам в нише зала – прибывшим ранее подругам музыкантов и коллегам. Мэтт с Верой протиснулись в угол на диване и целомудренно, полужестами в грохочущей музыке влились в частично глухонемую беседу. Поприветствовать, раззнакомиться, пару слов о себе; но Мэтт, что было на него дико не похоже, практически не разговаривал. Вера, вообще будучи нелюбителем трепаться, лишь слушала и наблюдала. Пока вначале не склонила голову к Мэтту, затем не уложила ее на плечо и наконец не заелозила носом по его шее. Когда остальные пары стали покидать их рекреационную зону жестоболтовни, рассасываясь по танцполу, к бару и наружу, Вера уже целовала Мэтта. Согласно недавно вышедшему британскому закону, для проявления жарких чувств в общественных местах было предусмотрено неопределенное наказание в расплывчатых терминах. Да и кто пошел бы стучать на пару в темном углу ночного клуба? Когда Мэтт с Верой остались в нише одни, она пересела к нему на колени, вплотную и лицом к лицу. Сказал бы кто-нибудь полтора месяца назад, что она до умопомрачительной степени на физическом уровне будет зависеть от мужчины, и Вера бы поискала глазами, обернувшись по кругу, с кем ее перепутали. А сейчас ремень и ширинка сидевшего снизу были расстегнуты, а полоска ее белья сдвинута набок. В безразличной к окружавшему миру неге Вера, успокаиваясь и нежно гладя, вдыхала запах волос Мэтта, как вдруг послышался его голос над плечом: «Том, не будь идиотом, лучше подай салфетки». Она резко дернулась и оглянулась – медийщик по другой бок стола опустил камеру. Мэтт намертво придавил Веру к себе, не отпуская, и в ухо выдохнул: «Ш-ш-ш, спокойно! Сейчас придем в себя и пойдем... пойдем кастрируем его». Но медиа-менеджер избежал экзекуции. Отснятая издалека, с жутким увеличением растрированной картинки, его запись больше концентрировалась на лицах, а не на механике движений. К тому же пара казалась целиком одетой, и без явного обозначения того, что происходило на видео, можно было только строить догадки. А еще – к Вериному плохо маскируемому восторгу обнаружилось, что спонтанный «экшн» со стороны выглядел слаженно, чувственно и... эстетично. Вера довольно и уверенно улыбнулась виду их глубокого «французского»: с открытым ртом в профиль Мэтт всегда выглядел симпатичней. И запись сохранили. Эпоха грез длиною в короткие две недели завершилась. MUSE уехали гастролировать по Америке и считай что с нуля завоевывать местную фанбазу, а Вера за отсутствием разрешения на посещение Штатов снова осталась сама по себе в доме Мэтта. Наблюдать за ремонтниками, сооружавшими перекрытия для сада на заднем дворе, и воевать с лингвистами, желавшими искоренить ее наносной американский акцент. В первый же день концерта за океаном Мэтт умудрился на саундчеке двинуть себя по зубам колками семиструнной гитары так, что пришлось накладывать швы на внутреннюю сторону верхней губы. Но пообещал, что через месяц сможет опять целоваться. Вера засмеялась, предположив, что его наконец-то догнала отрикошетившая карма за все угрозы жизни Дому и Крису на сцене. В один из дней Мэтт завершил связывающий два континента видеочат строчкой из своей песни: «Hopelessly I'll love you endlessly/Безнадежно я буду любить тебя бесконечно», – печально выстроив брови домиком, явно скучая. Вера лишилась улыбки и повторила за ним последнее слово: «Бесконечно», – затем еще с час задумчиво разглядывая пустой экран. Репетитор, на котором она остановилась, был обританизированным американцем, и никто больше не заставлял произносить «дарк» как «да-ак» и смягчать согласные. Вера осталась с той разговорной версией английского, к которой привыкла, просматривая любимые фильмы, но на письме – напротив – с британскими -our и -re и лишними гласными. Персональная субверсия канадского английского. Где-то в то же время и зародилась идея канадского гражданства, которой поддакнул Мэтт: обретение вида на жительство в Канаде не требовало трех лет предварительного околачивания в стране, как в Британии. Для иммиграционной программы «талантливых деятелей» Мэтт к тому же настоял, вопреки сопротивлению медиа-менеджера, чтобы Верины трактовки песен MUSE на их сайте пометились ее авторством и ссылками на личный блог. Где она пошла дальше и начала выкладывать рецензии на фильмы, параллельно дублируя их на известных ресурсах кинокритики и набирая узкий круг последователей. Назвавшись именем «Faith Luna/Фейт Луна». Когда весенний этап американских гастролей завершился, музыканты с компанией пособников на три майские недели залегли дома. Хотели залечь. Пока фронтмен не вытянул всех к себе домой любоваться свежеоформленным интерьером первого этажа, выставкой гитар в подвале, которым сколотили настенные держатели, и все еще недостроенным и недосаженным дендрарием на заднем дворе. Нагревшись вином и разговорившись с Джеки, Вера озарилась идеей податься в бьюти-индустрию. Они уже с подругой медиа-менеджера нагородили карту сэмплов по модным оттенкам ногтевых лаков на будущее полугодие, как в экран лаптопа третьим впялился Том. Поинтересовался, чем занята его «королева», мило поулыбался и оттянул Веру в сторону. Завернул в холл под лестницу, в неосвещенный угол – подальше от взглядов соплеменников – и зашипел: «Что ты делаешь?» Вытянувшись к нему лицом, Вера приглушенно рявкнула: «Что я делаю не так?!» Том указал неопределенно в прихожую: «Он – твоя работа!» – и Вера фыркнула: «А твоя работа – тыкать меня носом?» Выдохнув, медийщик продолжил более спокойно: «Слушай, ты можешь плевать на меня, на всех других, но ты не можешь подводить его. Ты понимаешь это?» В упор побурив его на мгновенье глазами, Вера акцентированно выдала: «Я не подведу его». После чего Том вмиг повеселел, заулыбался: «Чудно», – и самодовольно заложил пальцы за ремень джинсов: «Тогда скажешь Жаклин, что передумала. Не сегодня, потом, в более спокойное время. И помни о том, кого обещаешь не подвести». Мотнув головой и неприязненно скривившись, Вера первой вышагнула из угла. В холле тут же столкнулась с Мэттом, и он, глянув на обоих ныкавшихся под лестницей спросил, что они там делали. Том с улыбающимся пояснением «маркетинг» затрусил в гостиную, а Вера, пожав плечами, отмахнулась с туманным «ничего серьезного». На следующий день, ленно растянувшись на диване в гостиной, высматривая на потолке несуществовавшие тайные знаки и поглаживая волосы лежавшего затылком на ее груди, Вера решилась: «Я, наверное, не буду с Джеки работать. Как-то не мое...» Мэтт перестал клацать теленовостями и задрал лицо, глянув на нее перевернуто: «А мне сразу странным показалось. Ты же писать хотела? Вот и занимайся, чем хочешь, пока есть возможность, пока, пока я могу позволить этот дом», – уложил голову обратно и усмехнулся: «Кто знает, может, может, через полгода мы все пойдем в найм к Джеки. Станем торговать косметикой. Потому что я определенно не то, что там хотят видеть», – и махнул пультом, указывая в телевизор. В новостях сообщали об очередной катастрофе в Штатах. Взлохматив макушку фронтмена, Вера улыбнулась: «Просто они еще не рассмотрели. Дай им шанс». Мэтт перевернулся: «Было бы что рассматривать», – и сел, поджав ноги и лицом к Вере: «Потому что объективно, на что тут можно смотреть?» Подтянувшись и усевшись напротив, она тепло и невесомо коснулась его щеки: «Ну, я люблю твои глаза. И брови, ровные», – пригладила указательным пальцем внешний край брови и зарылась ладонью в челке. – «Податливые волосы. И скулы, заметно очерченные». Съехав рукой обратно вниз, застопорилась на шее и в словах, зацепилась взглядом о взгляд. Мэтт выдохнул: «Да, думаю, это полный отчет о моей внешней красивости», – и нарочно скривился в улыбке, демонстрируя косо торчащий передний зуб. Засмеявшись, Вера легонько стукнула его по лбу: «Вообще-то у тебя еще кожа хорошая, чистая и гладкая», – а обсуждаемый почесал лоб: «Повешу табличку. Грейте об меня свои лапы». Уже начал было подниматься, как Вера успокоившись и тише добавила: «И член у тебя... симпатичный... ровный, когда...» Лицо поднимавшегося на миг удивленно вытянулось, и Мэтт залился высоким смехом, вставая на диване в полный рост. Бросив хохотать, раскинул ладони в стороны, выгнувшись вперед, и продекламировал для несуществовавшей публики: «А еще у меня красивый член. Вы этого, правда, никогда не увидите, так что придется поверить на слово моей леди. А она знает художественный толк в фаллосах», – и опустил голову к Вере: «Но ведь так и есть же?» Смеясь и закрывая лицо, она помотала головой: «Выпендрежник», – а рисовавшийся протянул к ней руку. Выросши лицом к лицу, Вера окончательно успокоилась. Мэтт обхватил ее ладонью сзади за шею и притянул к себе: «Поверь мне, в один день тебе будет все равно, как я выгляжу или как выглядит кто-то другой. Потому что я приведу тебя на вершину мира, а ты будешь точно знать, что туда я дошел благодаря тебе». В распахнутых глазах проявились обещание и вызов, в созвездиях родинок – предначертание будущего. Стоило только успеть коснуться, чтобы разгадать... Но Мэтт опять неудержимо и тонко засмеялся, спрыгнул с дивана: «Ой, ладно, пойдем что-то пожевать купим, пока я последние деньги на педали не спустил. С такими продажами в Америке, чувствую, мы скоро ремни с гитар варить начнем», – и убежал из гостиной. Медленно приземлившись обратно на софу, Вера глянула ему вслед: «Но я верю в тебя». Ранние европейские фестивали того летнего сезона мощно и основательно врезались в память – Вера впервые колесила с группой от порога дома до помосток сцены и обратно. Еще накануне вылета Том загрузил контактами голландской, португальской и немецкой прессы с отмазкой «один хреново говорящий по-английски поймет другого еле мычащего быстрей». При этом обязал передавать ему назад медиа-спикеров, если Вера до чего-то путного договорится. Но она не возражала: методически спрашивала об интервью и предлагала статьи. От администрации нидерландского рок-поп-сборища три посла мира – Мэтт, Том и Андерсон – вернулись в фургон-гримерную, мягко говоря, не в миролюбивом настроении: с утра график выступлений перетасовали, и MUSE подвинули на более раннее время. По-британски яростно возмутившись – обложив устроителей феста непечатными выражениями себе под нос и гневно позыркав на дверь и окна, – медийщик вдруг оскалился. Явно задумав нечто мутное, глянул на Веру: «У тебя короткая юбка есть?» Залакировав фронтменовские волосы намертво и отмахиваясь от аэрозольного едкого аромата, она покривилась: «В шкафу на втором этаже в спальне у Мэтта. Сгоняешь?» Но король сарказма к шуткам в свою сторону был непробиваем – оглядел причесанного и выдал: «А ну снимай футболку». Когда Том занес над фронтменовским лонгсливом руку с ножницами, Мэтт схватился за сердце и отполз в другой угол фургона. Затем еще Вера минут пять на себе вживую, коля то живот, то пальцы, защипами сужала талию «мини-юбки» – отрезанный ниже подмышек кусок жертвенной футболки. На пути к штаб-квартире организаторов, пока Вера каблуками бороздила утрамбованное поле и пропалывала траву, медиа-менеджер объяснил легенду: она – директор группы, в администрации шоу – только носители хромосомной пары XY, надо по-женски надавить. С напутствием «импровизируй» втолкнул за двери администраторского трейлера и зашел сам. С выразительной миной капитального недоумения Вера залетела внутрь и стала как вкопанная: фестивальных инсайдеров натолкалось будто пчел в улье, и царил такой же монотонный, неутихающий гул. Том подтолкнул ее к столу с наибольшим количеством «жужжавших», а Вера, чертыхнувшись погребла напролом. Выюлив между облепившими главную рабочую зону, нарочно громко и картинно ругнулась: «Что за черт?» – и плюхнулась, взгромоздившись прямо на хлипкий стол. Двое сидевших напротив осмотрительно похватали лаптопы, но парта, качнувшись, Веру удержала. Заложив одну ногу на другую да повыше и сидя гордо в профиль, она продолжила: «Что за черт тут творится? Я, значит, тащу сюда эти ящики, воспитываю этих оболтусов, надуваю эти шары...» – показала огромный круг руками, – «с сиськами, а вы мне все планы выступления ломаете?» Окружившая толпа попритихла, а боссы второпях переглянулись: «Какие шары с сиськами?» Вера глазами отыскала Тома. Со стороны могло бы показаться, что медиа-менеджер впал в состояние эксцентричного изумления, научившись у Мэтта кроить брови домиком, на самом же деле Том гримасничал, держась из последних сил, чтобы не заржать: «Метр в диаметре, с мишурой внутри. Лопаются, и она сыпется толпе на головы». Сидевшая на столе повернулась обратно к администрации: «А знаете что?» – и в памяти одно за другим повсплывали названия голландской прессы и домыслилась нереальная куча интервью, где MUSE обсмеивали нерадивых устроителей рок-фестиваля. Что-то одно из трех – пикантные шары, юбка или угроза нехорошей огласки в медиа – явно подействовали, и группе не только вернули прежнее время, но и пообещали пригнать местное телевидение для съемки концерта. Топчась по летнему полю обратно ко временному концертному фургону, Том усмехался и сетовал, что не записал Верин голоного-разительный выпад, а она высказала желание побыстрее стащить «это с себя». Том закатил глаза вверх: «Ты совсем что ли не женщина?» – и насмешливо глянул: «Оставь, пусть он с тебя ее снимет. Да, мы любим иногда, когда вы таскаете наши шмотки, это как флаг завоевателя на своей территории. Всему тебя учить надо». Беззлобно покривлявшись, Вера отвернулась. Но хмыкнула сама себе и хитро улыбнулась. Фронтмен, впрочем, поступил до гениального наоборот: вечером, когда музыкальная братия набилась в гостиничный номер, а Мэтт и Вера ускользнули в отдельную комнату, он стащил с «завоеванной территории» все, кроме импровизированной юбки. Веру повалив на кровать и мародерственно задрав подол своей бывшей футболки на талию сраженной. Тягуче целуя и вылизывая, спустился замедленно, обтираясь, к ногам и залег между ними. Пока Вера, запрокинув голову, ногтями беспорядочно прочесывала жестко уложенные волосы Мэтта, от нетерпения вымаливая «грубее» и «просто тебя», он поглядывал исподлобья, выматывающе игнорируя просьбы. Когда же истязающе плавное давление его руки и вовсе улетучилось, Вера в обиженном запале открыла глаза и, проморгавшись, всмотрелась. Со средним пальцем вверх – заметно влажным – на поднятой руке Мэтт смотрел неотрывно. В сторону, не на нее. Мотнув головой туда же – к двери, – лежавшая дернулась в панике: в щели проема замер чей-то силуэт. Мэтт, напрыгнув, пригвоздил ее обратно к постели, быстро облизав ладонь. Дверь захлопнулась, Вера снова оглянулась, а он, прожигающе не отрывая взгляда, вполголоса отчеканил: «Ш-ш-ш. Тихо. Здесь только ты и я. Он ушел. Я не собираюсь тебя ни с кем делить и ни на кого менять. Верь мне». Могла пройти как летучая секунда, так и целый тяжеловесный час, пока его слова оседали в Верином сознании, но, успоковшись и не мигая отразив его взгляд, она потянулась к Мэтту – лицом к лицу, а руками к ремню. Нюрбургские фестивали, организованные по-немецки педантично на гоночном автодроме в кольце «Северной петли» и на Цеппелинфельд, промахнули без эксцессов. Зато лиссабонское путешествие запомнилось исключительно в мажорной тональности и устойчивым аккордом. Темнеющим вечером на парковой сцене в честь фронтменовского дня рождения кто-то из концертных заводил нарек MUSE лучшей группой в мире. Фанаты в первых рядах прыгали с поздравительными, вручную нарисованными открытками размером с плакаты. А на последней композиции еще и любимая черная – напичканная электроникой под завязку и потому тяжеленная – гитара с кодовым именем 007 отхлестала Мэтта по рукам двумя лопнувшими струнами. Заставив переодеться в индустриально-серебристый Delorean прямо во время первого куплета и за рекордные три секунды. В отеле двадцатишестилетие Мэтта отметили так, что полночи канули в беспамятство. Могла бы и дообеденная половина следующего дня пролететь незамеченной, если бы Вера не проснулась от касания чьих-то рук, нагло ее ощупывавших. Расклеив веки, она отпихнулась на всякий случай. Когда же дезориентирующий туман растекся к границам поля зрения, узрелось второе открытие: Мэтт руками шарил по простыне, заглядывая под одеяло. И третьей находкой стало, что спали они голяком. Полностью. Более того, в обозреваемой с кровати зоне номера одежда нигде не просматривалась. Мэтт вынырнул из-под одеяла: «Мы вчера?..» – и, сдержанно улыбаясь, поиграл бровью. Верино «эм-м-м» красноречиво описало ее энциклопедические познания о вечере накануне. Вещи позже таки нашли в ванной, и для успокоения двух душ столковались на «Если никто ничего не помнит, в чем смысл этих телодвижений вообще? Не повторять». Невзирая на то, что еще и года не отмоталось с даты выпуска нового альбома MUSE, по возвращении домой фронтмен наиграл свежую композицию – переливающуюся нежными созвучиями, с обращением к faith/вере – или Вере? – и предвкушением, что они тоже могли бы найти великолепие. В собственную незаурядность он, похоже, не верил. На репетициях в домашней студии подсвистывал и мычал в нос, пока Вера не спросила в лоб, почему он не поет, если слова тоже написал? Мэтт. Никогда. Не пел. Вне сцены. Пораженно и недоверчиво узнавшая склонила голову набок, а Дом сверху еще и отполировал новость: «А в студии, когда мы записываемся, он всех выгоняет из звуковой комнаты, чтобы никто не слышал». Бросив мычать под втихую перебираемые струны, фронтмен просмеялся: «Да ну это абсурд. Абсурд. Сейчас еще стул принесу, залезу и буду вопеть», – и глянул на Веру: «Хочешь попробовать? Пожалуйста, пробуй». И она рискнула потянуть слова новой композиции. Выходило отчасти неловко – проще копировать уже напетые мелодии, – но с корректировками Мэтта слова таки приклеились к музыке. Том даже голову от компьютера поднял: «О, а она не только ногами сверкать умеет». Сбившись, Вера задето глянула на него: «Каждый видит то, что хочет» – «Ну да, из того многообразия, что показывают». Фыркнув, она повернулась к Мэтту: «Мне бросить?» – а он, продолжая играть на гитаре, рассудил: «Только если Кирк захочет блеснуть талантом», – и с насмешливым вызовом глянул на медиа-менеджера. Том лишь мотнул головой и уставился назад в лаптоп. Летний британский фестиваль с завершающим выступлением MUSE в роли хедлайнеров на главной сцене с верхушкой в виде пирамиды укрепил веру музыкантов в себя: наконец-то в родной стране их признали чем-то большим, чем музыцирующая шайка-лейка для пивных баров. Мэтт хотел напялить что-то нарядно-торжественное – ему пошили белый удлиненный пиджак, который больше походил на медицинский халат, но фронтмен, нисколько не смущаясь, в нем так и вышел на сцену. Стартовавшее незадолго до полуночи выступление жарко поддержалось разогретой многотысячной толпой: каждую песню встречали приветственными криками узнавания, скандировали слова вместе с Мэттом и перекатывались волнами на выхватываемых лучами прожекторов световых пятнах, казалось, бескрайнего поля. Наблюдая из-за левого закулисья за лучившимся энергией трио, Вера старалась запомнить моменты и подобрать слова, чтобы пересказать троим, насколько впечатляюще они выглядели и звучали. Да они и сами знали: на тот момент фестиваль Glastonbury стал лучшим выступлением в их жизни. Тревожная нота грянула в самом финале, когда троица уже вакханальничала на сцене, разнося инструменты и дожимая увесистые ритмы. Кто-то из охранников у ограды зрительного поля вбежал за кулисы – под сценой, специально приглашенный на выступление сына в команде MUSE, потерял сознание отец Дома. Вера испуганно переглянулась с возникшим из ниоткуда Томом и, не чуя ног, побрела за ним, встав у края видимой части площадки. Разгоряченные, смеющиеся, опьяненные, ударник, фронтмен и басист шагнули к ним, чтобы вмиг оцепенеть и протрезветь от шока. Сцена фестиваля сменилась его медицинским центром. Отец Дома умер от сердечного приступа. Последнее, что он видел, была фееричная выходка MUSE в конце шоу. И все, чего они добивались десять лет, чуть не пустилось по ветру. Дом ни с кем из группы не разговаривал два дня, никого не хотел видеть. Винил себя, других, запутывался, кого винить. Мэтт не находил места, а Вера выдергивала его из состояния нервозности или ступора, обняв за голову и твердя: «Он вернется, дай ему время. Все всегда будут возвращаться к тебе», – Мэтту, себе и еще неизвестно каким невидимым духам, которые могли бы помочь преломить тишину игнорирования. Концерт в Италии отменили, администрацию следующих тоже предупредили о неопределенности. На пятый день Дом все-таки ответил на звонок и спросил об июльском выступлении. Мэтт поинтересовался, в порядке ли ударник, а тот отрицательно и коротко отбил вопрос и добавил, что Швейцарию они пропустить не могут, потому что «я знаю, как это место важно для вас обоих». Дом со старшей сестрой, Мэтт с Верой, Крис и Том с Джеки потом долго говорили о том, как они изменились и смысле всего достигнутого, о том, что они теряли в гонке за мечтой, и о тех, кого теряли. Вернувшись домой, Мэтт заявил, что хочет познакомиться с Вериной семьей и представить им себя. Идея была провальной с самого начала, но, беря во внимание все недавно пережитое, Вера не решилась его переубеждать. На следующий день к вечеру после самолета и пятичасового полета по трассе, нарушив правило касательно Вериного нахождения за рулем, они стояли перед дверью квартиры ее матери. Открыла сестра, и, зайдя в квартиру, Вера чертыхнулась про себя. В прихожей красовались две пары мужской обуви: кроссовки и вычищенные до блеска черные туфли. В зале помимо, собственно, матери и сестры обнаружились еще тетка с мужем и обладатель мужских туфель, стоявших у входной двери, – Любин жених-бизнесмен Леша. Мэтт, который внешне сам по себе – с худыми плечами, плавной линией бедер, крашенными волосами и в яркой для местного порядка одежде – больше напоминал Верину подругу, чем парня, на фоне Любиного жениха смотрелся совсем немужественно. Не помогло и то, что будучи от природы и так незлобным созданием в быту, Мэтт держался подчеркнуто вежливо и обходительно. Общий негласный консенсус ее родственников вынес ему приговор: не-мужик. Деловитый Леша поинтересовался, много ли приносят концерты. Вера перевела Мэтту, а тот спросил ее в ответ, давно ли она видела сводки от Тони – финансового менеджера их группы, основавшего целое агентство вокруг MUSE. Вера усмехнувшись, покачала головой и назвала Леше несколько цифр в пример. Но каковы бы ни были суммы, тот факт, что она знала финансовую сторону лучше своего партнера, добил и так невысокую репутацию Мэтта в глазах жениха сестры. Про жанр и темы его песен переводившая упомянула только вскользь – среди ее родственников, кроме вездесущей попсы и тюремных баллад, больше ничего не слушали. Вера с Мэттом на телефонах показали фото дома, и Леша долго и пристально рассматривал клетки сада с птенцами и центральную комнату с пианино в углу. В местном представлении «мужики» не разводили птиц, не показывали женам все свои доходы, не играли на фортепьяно, не пели о бабочках и не завязывали крепенькими аккуратными бантиками шнурки на мокасинах, чтобы невзначай не зацепиться и не грохнуться на сцене. Провожая спонтанных гостей, Надежда отозвала Веру на минуту в сторону. Собиравшаяся, предваряя возможные просьбы и вопросы, сразу отчиталась, что у нее есть работа, она живет с тем, с кем явилась на глаза, в показанном на фото доме, и с ней все в порядке. Что она счастлива и не собирается ничего менять. Вера опять уходила в ночь из квартиры матери, но на этот раз рядом шел тот, кому принадлежали ее сердце и душа, измеренные, выторгованные и оплаченные. Но перед тем, как уехать из городка, она с Мэттом заглянула еще по одному адресу. К удивлению британского визитера одинокая моложавая и горделиво державшаяся женщина знала его язык – преподавала в школе и подрабатывала переводчиком. Учитель с интересом расспрашивала Мэтта буквально обо всем – городах, традициях, быте, музыке, книгах – и одобрительно, размеренно кивала, в ответ рассказав о казусных проишествиях с Верой в школьные годы и отметив, что она была ее любимой ученицей. Прощаясь, женщина перешла на местный язык, только для Веры: «Такой замечательный молодой человек. И такой недолюбленный. Если будешь с ним искренна, то он сделает все для тебя. И всегда будет поддерживать, что бы ты ни выкинула». Спускаясь в подъезде Мэтт обернулся к Вере, многозначительно улыбаясь: «Ну хоть кто-то из твоего круга меня благословил», – а Вера, усмехнувшись, подтолкнула его шагать вперед. В машине она прильнула к нему и поцеловала. Никогда не сомневаясь ни в себе, ни в ней, Мэтт заставил открыть глаза и открыться самой к тысячам проявлений жизни, на которые другие были неспособны, боялись или ленились – от гипнотического опьянения случайных поцелуев до ощущения собственной значимости в теснящей и шумливой реальности. В гастрольное турне второй половины года участники MUSE с подручными тронулись более серьезными, как будто позрослевшими на целый век. Пробыв лишь сутки в швейцарском городке, выросшем вокруг монастыря Святого Галла, успели обойти только старый город, времени на дорогу в музей «красивых и мерзких созданий» не было. Дальше – Бельгия, Дания, обратно в Британию... – и за три недели европейские дома, памятники, улицы начали сливаться разнопестрым калейдоскопом. Оставив в памяти заметку «разобрать фото и записи дома», Вера просто занималась тем, что на нее хаотично скидывали: вещи для штопки, перечни прессы для прозвона, мелкие текущие поручения вокруг сцены и главное – фронтмен с трансформацией его неказистого внешнего вида в нечто привлекательное. В Америку MUSE полетели командой второй сцены в комплексном туре Curiosa, собранном лидером The Cure. Хоть как-то. И то не доиграли и свернулись раньше времени: в середине августа Крис растянул запястье, играя в футбол, и временно бас-гитара стала ему недоступна. Поэтому для домашнего паркового фестиваля на замену Крису переманили басиста из партнерской группы – так началось кочевание Моргана сценичным помощником в составе MUSE. Ростом под стать Мэтту и Дому, светловолосый, подвижный и улыбающийся туровый музыкант всегда был в настроении и брался за любые инструменты, что ему подсовывали. Курсируя жестким графиком по миру – из Европы в Австралию и заново в Америку почти до конца года, – Мэтт умудрялся еще и набрасывать для будущего альбома новые мелодии. В частности, вспомнил и своего отца, бывшего ритм-гитариста в инструментально-роковой группе, когда придумал «гимн к вестерну». Три осенние европейские награды засвидетельствовали старания музыкантов, а лондонское шоу в конце декабря подвело черту насыщенному году и распустило фигурантов MUSE на выслуженный отдых. Часто, возвратясь на британские площадки, Мэтт выкрикивал в микрофон признание: «Хорошо быть дома». Наблюдая за его рвением постоянно тянуть к себе близких людей, находки, которые ему казались интересными, – в гараж и подвал, а идеи перепланировки и достройки немедленно приводить в действие, можно было точно сказать, что он не врал. Был честен насчет того, что нравилось, и тех, кого любил. Подстраивая, дорожа и оберегая. Выключив лаптоп, Вера мотает головой на пути в душ. Она не собирается никого искать еще и потому, что сомневается: вряд ли где-то в мире есть хотя бы еще одна такая душа в мужском обличье.