smoke

Уи может считаться избалованным ребенком: хорошая няня, лучшая школа, престижная академия и работа для героев. Уи ведет себя так, как должен вести себя взрослый, но одновременно с этим внутри спит мальчик, которого выпускать нельзя. Мальчик спрятан в клетке: терновый куст вокруг его спящего теплого тела. Пошевелишься — ничего не произойдет; попытаешься выбраться — уколют противные стебли, запутают крепче. Говорят, детство уходит. Уи думает, что лучше бы его не было. Ихей смотрит заинтересовано, клонит голову в бок, чуть закусывает губу. Она не может забыть ни одной детской фразы: всё время устраивает языком каламбуры да хохочет, смотря в потолок так, будто он — самые синие в её жизни небеса. Ихей будто и жить по-другому не может, без всяких игр «перепрыгни квадрат» в метро, грустных глаз для вымаливания вкусной еды и глупого флирта, иногда достигающего такой вершины, что достаточно лишь приблизиться — обожжешься, отдернешь руку, помашешь кистью. Хаиру не хочет скрывать того, что она когда-то была ребенком. Господи, неужто все думают, что родились сразу такими: не умеющими дурачиться, говорящими, что нужно быть тише, и считающими, что главное — это работа. Хаиру живет настоящим: детство — это нормально. — Коори-семпай, вот вы где, — она находит его, конечно же, в комнате для курения; задумчивого, рассматривающего что-то за окном, медленно прикуривающего. Ихей протягивает ему папку с бумагами. — Отчет, который вы просили. Уи щурится: у неё улыбка как чертов прожектор — само лицо словно передержали в солярии, оно въело в себя слишком много света, а теперь попросту пытается избавиться от него. Эта работа не для улыбчивых. Герои не могут улыбаться. Герои убивают — да, беспощадных монстров, — и всё же они убивают, оставляют живых на опыты, держат их в клетках. Герои не могут жить с улыбками на лицах. Самый лучший из героев, Арима Кишо, и вовсе забыл, каково это — чувствовать, как мышцы лица работают над эмоциями. — Не дадите прикурить? Хаиру спрашивает внезапно; стоит, дожидается, и Уи уже думает, а не сказать ли, что у него последняя была, но всё же он достает пачку из кармана брюк. — Спасибо. Сигарета тлеет намного ярче, чем у него самого; это кажется то ли знаком, то ли просто случайностью. Коори тушит сигарету, вжимая её в стекло пепельницы: вот бы разломать так же эту гримасу умиротворения на её лице. Герои не могут быть спокойными. Герои могут лишь думать, когда же они, наконец, уйдут на покой. Уи в отместку приказывает ей переписать отчет. Ихей лишь смеется; приносит на следующий день переделанный, и ему ничего не остается, кроме как отправить её восвояси. Говорят, герои — это благородные люди с добрым сердцем. На такое заявление Уи даже может позволить себе улыбнуться на пару секунд. С ядовитом ехидством, с отличным пониманием истинной ситуации — так, чтобы говорили, будто лицо у него искажено. Впрочем, Коори даже не против. (когда мальчик просыпается беспокойной ночью, он чувствует на щиколотках цепи) *** Уи думает, что эта странная привязанность к девчонке, которая не успела ещё вырасти, связана лишь с тем, что она может быть теплой и убаюкивающей. Видимо, Коори не хватило материнской ласки и любви (а их, в общем-то, и не было почти), вот он и начал думать, насколько же следователь Ихей Хаиру может быть теплой, насколько громко она может смеяться, насколько вкусно будет её целовать. Уи сжимает губы, прикуривая уже третью: многовато для одного приема — и думает, в какое же дерьмо он попал. «Это дерьмо» приглашает его выпить за свой же счет. Вечер заканчивается пьяными поцелуями и мыслями на грани сознания, маячаящами красными огнями, что, если он сейчас не остановится, будет уже поздно. (ночью дети должны спать) (мальчик Коори не может быть хорошим) *** Хаиру его целует горячо, и извивается вся скользкой змеей, шипит на ухо какое-то проклятье. «Это была твоя идея», — хочется ему сказать, но он лишь в отместку пытается слегка её лягнуть коленом. — Коори-семпай, — укоризненно ладонью бьет его по плечу. По ней заметно, как сильно она замучалась — завязывать узлы на поднятых над головой руками может быть весьма скучным занятием. Ихей хохочет, когда пряди её волос начинают щекотать ему лицо, и он в ответ фыркает, морщась. Она тянет веревки на себя, проверяя их прочность. — Вроде как, всё. Уи не может сказать, что чувствует себя в полном комфорте. Веревки немного натирают запястья, а сидящая на его груди девчонка совсем не дает хоть какого-нибудь способа нормально вдохнуть. О чем он конкретно намекает. — Может, уйдешь с моей груди? — вопросительно поднимает бровь, пытаясь скинуть её. Хаиру смотрит на него сверху-вниз с хитрым прищуром, пальцами пробегая по вздрагивающему кадыку. — Почему-то я думала, что Коори-семпаю понравится, — нагло лжет, плавно спускаясь ниже, и седлает его бедра. — Ага, я ведь мазохист, — саркастически хмыкает. — Но это ведь вы привязаны к изголовью кровати, не так ли? — специально облизывает губы крайне медленно, образуя улыбку-оскал. Хаиру наклоняется к его уху, прихватывает едва ощутимо мочку, выдыхает с горячим придыханием: — Младший следователь седлает своего начальника. И опускается: медленно, задерживаясь, так, чтобы хотелось подергать узлами на запястьях: а вдруг порвутся, и можно будет войти в неё резким движением. Ихей хохочет, как всегда запрокидывая голову к потолку, словно он — небо, изрезанное мягкими облаками; её грудь вздымается, Хаиру тяжело дышит, и плечи развернуты, наверняка загоняя лопатки в спину. Она оставляет легкий поцелуй на его губах, улыбается, не двигаясь. — Может, развяжешь? — Коори удается говорить с трудом, и он думает, что где-то реально согрешил, раз это ему нравится (впрочем, согласие не вернешь назад). — А что мне будет за это? — наматывает прядь волос на палец, двигается взад-вперед пару раз, из-за чего у него дыхание комом в горле застывает. Ответа не дожидается; как только узлы становятся свободными, Уи освобождается, так и оставив веревки висеть на холодном металле, подминает Ихей под себя, чуть прикусывая тонкую кожу на шее. Хаиру лишь выгибается и льнет к нему ближе. К утру мальчик заснет. К утру Уи Коори уйдет, не разбудив её. *** Дети любят тепло; также они любят чувство надежды. Когда кто-то им говорит: всё будет хорошо — эта надежда прорастает, и ребенок может верить, что всё реально будет хорошо. Уи не помнит, как часто ему говорили нечто подобное, когда он был ребенком. (мальчик в клетке-терновнике плачет) (росток надежды превратился в терн так стремительно, что Коори попросту не успел) Ихей к нему тянется с осторожностью, прикасается к его белой рабочей рубашке, скидывая легким движением накинутый на плечи пиджак. Хаиру не говорит ничего, смотрит лишь этими медовыми глазами преданно, улыбается с теплотой, разливающейся по губами вместе с этой улыбкой — и, когда она его мягко целует, можно надеяться, что она решила передать частичку тепла на её губах. (Коори хочется успеть) (хоть когда-нибудь) Всё в крови. Всё в запахе отвратительных органов, вывалившихся из тел. Всё словно замирает. Знакомое тело лежит в поломанной позе: словно куклу маленькая девочка взяла, сломала и выбросила, потому что она, видите ли, сломанная. И голову ей оторвала, чтобы неповадно было. Если бы Уи умел кричать, он бы закричал. Но герои учатся держать мир на своих плечах: плакать нельзя, потому что, когда ты льешь слезы, плечи опускаются, и мир накреняется вслед за ними. У Уи реальная жизнь, так что глаза, смотрящие в пустоту, он не закрывает подушечками пальцев. Лишь просит вызвать отряд криминалистов: пусть уберут тела. И идет дальше. Дальше. Дальше. Замедлишься хоть на шаг — тебя настигнут чувства, эмоции, сама чертова жизнь. Он не хочет жить так, как подобает нормальным героям. Потому что все герои в этом мире ненормальны. (ну пожалуйста) (хоть когда-нибудь) Потерянный мальчик рыдает, уткнувшись в колени. Потерянный мальчик, поняв, что тепло уходит, хочет вырваться из клетки; и пускай всё тело будет в царапинах от терна. Потерянный мальчик смотрит Уи Коори в глаза, сжимает кулачки и кусает губы. "И этого ты желал?".