smoke

Ей говорили, что весь их мир похож на крепкую птичью клетку: и кто-то сидит на самой вершине, рассматривая бедных птенцов, пытающихся то ли выживать, то ли как можно быстрее покончить со всем этим дерьмом. Ихей не думает, что ненавидеть птиц — это ненормально; она не боится, она не думает, что дикие птицы могут быть переносчиками заразы, она их просто ненавидит и старается каждый раз свернуть шею любой, которую удается поймать. Говорят, получать удовольствие от чьей-то смерти — первый залог на поезд в один конец. Хаиру не спрашивает, сколько стоит этот чертов билет. (сто сломанных шеек, пожалуйста) *** В кабинете она одна, когда к открытому окну подлетает безропотный воробей; вертит круглой головой, прыгает на тоненьких лапках, непрерывно чирикает. Ихей откусывает кусочек хлеба, отламывает другой и кидает его птице. Кормит воробья, смеется, и он подлетает к личной живой кормушке ближе, забывая о природном страхе. Хаиру ловила существ быстрее, чем этот чертов воробушек. Когда она готовится свернуть ему шею, в дверях кабинета замирает совсем не удивленный Уи; его взгляд направлен лишь на трепыхающуюся птичку в её кулаке. — Снова за старое? — кидает ей папку с документами, и звук брошенных бумаг на несколько секунд заглушает посмертные выкрики воробья. — Я думал, ты завязала. — Ну вы же с сигаретами не завязали, — язвит, щурит с подозрением глаза. — Вот и я не завязала. — Сигареты будут более гуманными, чем твои развлечения. — Не для вашего здоровья, Коори-семпай. Ихей злится настолько, что ломает воробью почти все его полые косточки. Птица барахтается ещё пару мгновений, но потом затихает, и безжизненная головка падает на фалангу её большого пальца. — Отвратительно. — Я хотела более гуманный способ, — она выкидывает его в окно: пусть полетает в последний раз. — Свернуть ему шею. — Гуманный, — повторяет с саркастическим хмыканьем, разворачиваясь к ней спиной; перед тем, как закрыть дверь, Уи ей бросает глухое: — Не делайте этого в департаменте. В следующий раз рядом с его пачкой сигарет в кармане пальто лежит дохлая синица. Он держит легкое тельце за перья хвоста; её голова мотается именно так, что можно сказать причину смерти. Искусно свернутая шея. Уи уверен, что она может это проделывать не только с беспомощными птицами. (сто сломанных гульих шей, пожалуйста) *** Руки безумно чешутся, пальцы подрагивают, и она вся как будто на иголках. Желание сворачивать тонкие шейки словно стало для неё наркотиком. Хочется зайти в зоомагазин, купить канарейку и прихлопнуть за углом. От мыслей об убийстве бедной птицы её отвлекает протянутая пачка сигарет; Ихей поднимает глаза на такого почтенного джентльмена, с подозрением щурится. — Думаете, мое здоровье в этом нуждается? — напоминает об их разговоре, но всё равно берет одну. Уи подносит зажигалку. Затем удивляется тому, как она неопытно закашливается, и её сигарета в тонких пальцах подрагивает в такт. — Думаю, — Коори решает высказать свое мнение, — вашему здоровью, следователь Ихей, это точно не повредит. (сломанное ведь уже второй раз не сломаешь) (её мозг сгниет раньше, чем легкие) — Ментоловые, да? — приноравливавшись, она выдыхает дым, смакуя под языком холодный привкус. — Что, не нравится? — Уи чуть усмехается и закуривает сам. — Надо будет попробовать другие вкусы. — А как же здоровье? — Ну, — она пожимает плечами, сидя на лавке и мотая ногами аки дитя малое, — оно молчит, так что всё равно. Уходя, она говорит: «простите за синицу, Коори-семпай». Уи отворачивается. Не говорит, что прощает. (жаль, что у вас не сто шей, Коори-семпай) *** Ихей чистит апельсин, и под её ногтями — рыжая кожура. Она чертыхается на последнем шаге, разделывает апельсин на части, рассматривает, как сквозь прозрачную дольку просачивается еле-еле свет. В кабинете неимоверно душно, но открыть окно — подписаться на опыты вселенной, которая является птичьей клеткой. (Ихей убивает всех птиц рядом с ней) (потому что выживать нужно уметь) — Не хочешь прогуляться после работы? — за обедом в столовой спрашивает Уи, поливая свою картошку-фри томатным соусом. — Знаю ресторан, где готовят отличное карри. Хаиру думает, что рис в столовой слишком сухой и безвкусный. — Можно, пожалуйста, мне солонку? Коори протягивает нужное молча; Ихей думает, что у него глаза того же цвета, что и у воробьев. — Мне нужно купить сигареты, — она пожимает неопределенно плечами, мусоля порцию еды ложкой. — Закончились. Но, если подождете, можно и сходить. Коори-семпай оказывается настолько нечестным, что ей хочется выть. Ресторан выполнен в восточном стиле; в клетках сидят живые канарейки. — Мне нехорошо, — её не хватает и на десять минут. — Но мы уже сделали заказ, следователь Ихей, — ей кажется, что сломанный воробей смотрит на неё. — Тогда давайте я расплачусь, и мы пойдем, хорошо? — мертвая синица из его кармана выклевывает ей не-птичьи глаза. Хаиру дышит через раз; канарейки поют ей о смерти. Оказывается, девочка, убивающая гулей, не может бороться за собственное существование. Ихей хочется плакать и почувствовать чужую (Аримы) ладонь на своей макушке. Когда они выходят, Уи гладит её по волосам. Хаиру вскидывает голову, и ей кажется, что по её щеке скатывается что-то горячее, смывая легкий слой дорожной пыли. — Вы не Арима, — заключает общеизвестный факт, удивленно хлопает глазами. — Я не Арима, — повторяет и гладит по волосам дальше. — Тогда прекратите это, — Хаиру не понимает, что почти срывается на протяжный крик. Когда он убирает ладонь, она чувствует себя настолько потерянной и разбитой, что хочется лишь ломать шею каждой встреченной птице. Она сильная и способная выжить, слышите? У неё будет собственный уголок в этой клетке. *** Ихей не понимает, когда всё это началось. Возможно, когда они только впервые начали работать вместе, может, ещё со времен операции по устранению Совы. Хаиру остается лишь гадать, но в память отчетливо врезается пачка ментоловых сигарет; на обратной стороне глазного яблока вырезается его лицо, не удивленное, потому что о её «хобби» он узнал раньше всех (которые и так не знают). Ихей не понимает, что ей делать; желание показаться перед Аримой во всей красе опутывает её — больше шей ломается, потому что она забыла вновь купить чертовы сигареты. За окном каркают вороны, мешая спать. Она зовет его выпить. И напивается настолько сильно, что весь мир кружится, лишь Уи, чуть растерянный, оказывается почти что маяком в мире со смешанными красками. Она к нему тянется, ластится, что-то бормочет в воротник белой рубашки, — кажется, она зовет его к себе — но просыпается Ихей в одиночестве под утро. С рассветом. (кажется, птицы просыпаются так же) Хаиру кривит губы: как же она уродлива. *** И всё же добивается она своего быстрее, чем думала. Вот только, если что-то пойдет не так, не обвинишь алкоголь в крови. Уи думает, что она курит вишневые сигареты. Ихей облизывает губы, стирая ненавязчивый привкус кофе из автомата. — Я вам нравлюсь, Коори-семпай? — хватает его за руку, заглядывает в глаза. — Я могу быть хорошей. Стоит на одной ноге, лишь подсознательно вспоминая, что так спят безмятежно яркие попугаи. Когда Коори её целует, Хаиру покачивается, чуть не падая: безмятежность улетучивается — Ихей закрывает глаза, обнимая его за шею, притягивает ближе, зарывается пальцами в волосах на затылке. Вороны каркают на ветвях ближайших деревьев. Хаиру выдыхает ему морозный пар прямо в губы, улыбкой едва ощутимо касается его губ. Бездомная кошка оглядывается на них, замирая; в её пасти птенец. У Ихей квартира маленькая, но уютная. У Уи нет времени, чтобы проверить. Просыпается она вместе с солнцем; он щурится, разглядывая её ровную спину, разведенные лопатки, легкий прогиб в пояснице. Слышится чирканье зажигалки; ему в нос забивается ненастоящий запах вишни. Сигарета тушится, когда его уже нет в квартире. Хаиру хочется думать, что, если она скажет: «Ненавижу» — он лишь погладит её по голове. Уи впервые сожалеет, что у него нет регенерации. На шее — царапины от ногтей. Ихей его душила, и он думает, что она потеряна, сломлена, незнающая, что же ей делать со всем этим. Уи чувствует многие эмоции. Но не ненависть. *** — Достаточно, — он хватает её за запястье легко, но ощутимо, хрипя и смотря ей точно в глаза. — Прости. Она убирает ладони с его шеи; кажется, несколько царапин осталось. Он не успевает подумать об этом тщательнее, ибо Ихей целует его, опускаясь всем телом, и мычит, вибрацию отдавая точно в губы. Хаиру любит быть сверху, и Коори, в общем-то, не очень-то и против. Она рисует на груди ногтями невидимые узоры, задевает ключицы, сжимает ему плечи. Оставляет долгий поцелуй под подбородком. Когда он подминает её под себя, вжимая в постельное белье, Ихей утыкается ему в изгиб шеи и закрывает глаза: кажется, у неё губы сжимаются в белую полоску. Кончает она всегда бесшумно. И вечно закуривает в лучах восходящего солнца вишневую сигарету. Уи не признается, но ему нравится, как дурманит голову табачный дым с отголосками красной ягоды. Хаиру поворачивается к нему, не думая прикрываться. — Знаешь, — он смотрит, как она тушит сигарету, оставляя её в пепельнице, — а мы ведь могли бы сходить на настоящее свидание. Она щурится; и хохочет. Цедит сквозь зубы: — Как-то не хочется. Синица рядом с её окном думает, что может пролететь через стекло. Бездумно бьется о прозрачную поверхность, а затем — замертво падает вниз. Ихей языком проводит по губам. Уи бросает в дрожь. Когда у неё сердце начинает биться только потому, что ей хочется свернуть больше шей, Хаиру смотрит только на него, хватается ломкими пальцами лишь за его плечи, выцелолывает именно его лицо. Ихей хочется вновь жить одной, но не получается, её одиночество сковывает тело, и птицы бьются ей в окна. Когда она думает, что её и Коори может связывать что-то большее, чем просто расслабляющий секс, она выглядит той самой синицей. (когда она окажется у него в кармане?) Ихей бьется растерянно и отчаянно: в клетке становится особей настолько много, что сколько ни бейся, а личного уголка всё равно не будет. Ей кажется, что здесь она и сойдет с ума: с дрожью в пальцах, прирученных к ломанию тонких шей, да с губами, кривящимися в отвращении (вместо его губ). Когда Хаиру думает, что всё потеряно, дверца в клетке открывается. В голове безумно бьется лишь «оставьте меня здесь» — и знакомая ладонь с мягкой теплотой касается её волос. В этой клетке по-прежнему так много птиц, что и не продохнуть. И у Коори оказывается ключ. — Пошли. Ихей Хаиру — всего лишь жалкая канарейка. (говорят, когда тебе сворачивают шею, боль — короткое мгновение) (расскажи, Хаиру, а что происходит, когда тебе сносят голову с плеч?)