дынная булочка и колыбельная
4 апреля 2016 г. в 15:29
Ихей готовит каждое утро себе только черный чай, добавляя лишь дольку кислого лимона. Она считает, что это можно назвать полноценным завтраком, на что Уи каждый раз фыркает, выливая в разбитые яйца в миске коровье молоко. Коори считает, что без полноценного сытного завтрака никуда, но Хаиру лишь хохочет каждый раз на предложение сходить поужинать хотя бы в какое-нибудь кафе.
— Знаешь, это неправильно, — как заведенный повторяет ей Уи, накидывая на острые плечи неизменный серо-белый плащ. — Видеть каждое утро, как ты съедаешь лишь смоченный в чае лимон.
— Заботишься о моем здоровье, Коори-семпай? — заговорщически улыбается, сверкая медово-золотыми глазами. — Я могу не оставаться у тебя на ночь, если тебе так больно смотреть на мой завтрак.
— Определенно, нет.
Он закрывает обычным привычным движением дверь на два затвора, пока она спускается неизменно по лестнице и напевает себе мелодию. Непременно что-то из колыбельных; говорит, что на ночь колыбельные лишь помогают не уснуть, а утром — бодрствовать и встречать новый день.
— Ты ведь знаешь, что петь колыбельные утром — ненормально?
— Послушаешь вас, Коори-семпай, и получается, что я сама ненормальная, — смеется в бархатно-голубое небо, размахивая чемоданом с куинке, словно это какой-то школьный рюкзак.
Уи хмурится; и это, должно быть, солнце светит в глаза. Хаиру поворачивается к нему, закрывая от его глаз тонкую ровную спину, наклоняет по-ребячески голову, ожидает его у автомобиля.
Когда он открывает ей дверь, она не заходит. У Ихей нет чувства такта, как и нет четкого понимания, что иногда может быть действительно больно.
— Коори-семпай, — заглядывает ему в глаза так, будто говорит самую праведную правду, и её голос не дрожит, — вы ведь говорили, что все из «Сада» — ненормальные.
Уи хмурится; и это, должно быть, солнце светит в глаза.
Хаиру шепчет, выглядывая из окна: «Кажется, сейчас начнется дождь».
***
Она тянет его за галстук, наматывая пару раз на свой крепкий кулак, и смеется прямо в губы, не целуя. Играется, конечно же, она любит игры, и вся её жизнь наполнена беспорядочной игрой. За Ихей попросту не угонишься, а правила не меняются, как ни проси. У неё полузакрыты глаза, она едва улыбается, откидываясь на спинку дивана и забирая его за собой. В этот раз, потянув на себя, она его целует, кусает за губы и проводит языком по нижней.
— Можно вопрос? — Хаиру находит идеальное время для вопросов: расстегивает ему пуговицы на рубашке, чувствуя на бедрах длинные пальцы. — Вы когда-нибудь думали о том, что солнце может спуститься с неба? — заканчивает полустоном, открывая шею для ещё одного поцелуя.
Уи думает, что она, конечно же, ненормальная. Пьет только чай без сахара и с долькой лимона, напевает колыбельную по утрам, считает, что, если напомнить о боли, можно не забывать, что ты, оказывается, ещё существуешь. И показывает ему спину лишь по ночам, выгибаясь чаще всего в пояснице и либо откидывая голову, либо прижимаясь затылком к поверхности смятой подушки, твердого стола, холодной стены.
Хаиру не говорит об организации, которая её вырастила, как скот.
Можно сказать, она умеет ценить теплые мгновения, согревающие изнутри, и поэтому прижимается к нему, тяжело-рвано дышит ему в изгиб шеи, трется лбом, покрытым испариной, о плечо. Вечно выцеловывает ключицы, прижимается к ним губами, проводит ноготками, пропускает по ним неизменный свой личный ток — и вечно целует после этого в губы горячо, жадно и конечно-же-не-умоляюще.
Коори делает вид, что не замечает, и Хаиру притворяется, что не благодарит. У каждого свои секреты.
Шрамы на её спине — ненормально только для тех, кто воспитывался в хорошей обеспеченной семье.
— Наслаждайтесь омлетом, Коори-семпай, — шепчет на ухо ранним утром, держа в руках бокал с неизменным чаем и долькой лимона.
***
Когда он покупает ей дынную булочку, она смотрит на него во все глаза, недоуменно хлопает, словно видит это впервые.
— Зачем мне это?
— Чтобы есть, — раздраженно цедит сквозь зубы, выходя из круглосуточного продуктового магазина. — Догоняй, — кидает через плечо, отчетливо чувствуя этот взгляд меж лопатками: кажется, говорили, что можно чувствовать только тот, что наполнен ненавистью.
Хаиру его благодарит и топит личных демонов: попытки многочисленны, и это приносит свои плоды — демоны затихают, и Ихей наконец-то может не думать о том, что она не умеет ни делать омлеты по утрам, ни засыпать под тихие колыбельные.
Хаиру ему меж лопатками хоронит взгляд, наполненный то ли слезами вины, то ли сожаления.
***
— Вижу, вы любите мои руки, Коори-семпай, — лукаво смеется, прикрывая свободной ладонью рот.
Уи молчит, лишь выцеловывает каждую фалангу пальца, чертит пальцами линии жизни, не создавая ни единой новой, и непременно заканчивает галантным поцелуем в тыльную сторону ладони.
Хаиру тянется к его воротнику, к первым пуговицам, и её руки почему-то непривычно дрожат. Она толкает его на пол, нависает над ним, и её локоны щекочут лицо и шею.
— Мне нужны ваши ключицы, Коори-семпай, — облизывает машинально губы, бегая глазами по его напряженному лицу. — Очень нужны, понимаете? — наклоняется, выдыхая в шею, и ему кажется, — только кажется, слышите? — что голос ломается, трескается, словно стекло.
Пуговицы расстегиваются им же, и, когда она утыкается в ключицы носом, вдыхает запах его тела и выдыхает рвано и тяжело, так, словно и не могла подумать, что сможет дождаться этого момента, Уи кажется, что что-то горячее капает ему в ямку между костями, покрытыми тонким слоем мышц и кожи.
Нормальные девушки плачут на груди.
Ихей Хаиру плачет, утыкаясь ему в голые ключицы.
Когда он тянет к ней руки, уже прикасаясь к напряженным плечам, она вскакивает, отползает от него, прячет лицо в темноте комнаты, освещенной лишь слабой настольной лампой.
— Думаю, сегодня не получится.
Уи Коори не догоняет её, как и не просит остаться.
Почему-то кожа ключиц жжется.
Как и что-то, находящееся в грудной клетке, и это, конечно же, не может быть сердцем.
(ненормальные слезы-кислота не могут достигнуть того, что находится настолько глубоко)
(так ведь?)
***
В следующий раз Хаиру выгибается в пояснице, хватается скользящими пальцами за его плечи, открывает шею для поцелуев настолько отчаянно, что Уи может лишь думать о том, что произошло в прошлый раз. Словно она предложила выпить только потому, что неделя одиночества оказалась по-настоящему невыносимой; только потому, что привычка просыпаться не одной вошла куда-то под кожу, точно игла.
Коори хочется ей показать, что она может попробовать привыкать ко многому, к чему раньше привыкать попросту не умела.
Когда он видит её на кухне, смотрящую на город с высоты седьмого этажа и держащую чашку с неизменным утренним напитком, Уи идет к кухонным шкафчикам.
— Если нужен нож, он у меня, — она говорит тихо прямо себе в чашку, глядя на него исподлобья.
— Не нужен мне твой нож.
Кидает ей дынную булочку, разворачивается к холодильнику и достает пару яиц.
Чувствуя, как меж лопатками что-то начинает прорастать.
Слышится хриплое:
— Спасибо.
Каждое утро она пьет черный чай с долькой лимона и с дынной булочкой.
Каждую ночь, касаясь её волос, Коори напевает ей колыбельную.