smoke

Уи встречает её в комнате для курения; она вечно после обеденного времени заходит покурить свои отвратительные вишневые сигареты, и, когда он попадается прямо на неё, открывая металлическую дверь, ему хочется быстро закрыть её обратно и сделать вид, будто ничего не произошло. Она из «Сада». Коори знает, что такие подчиненные не будут говорить всей правды, и внутри него из-за всех чертовых противоречий происходят сомнения: можно ли доверять той, кто выращена организацией-призраком? — Уи-семпай, добрый день, — она разворачивается к нему всем корпусом, и Уи не может теперь позорно отступить. — Тоже хочется, да? — она кивает на зажатую в его пальцах сигарету. — Видимо, вы, Ихей, любите именно вишневые? — он делает заинтересованный вид, словно не его мутит после этого запаха вишни, пробирающегося в легкие глубже, чем его собственные ментоловые. — А не пробовали яблочные? — Пробовала, — она стряхивает пепел в пепельницу отточенным движением пальцев: видно, что курение не её новое хобби. — Они приторные, знаете. Хохочет, запрокинув голову, не замечая, как прядь мягко-розовых волос выбилась и теперь наверняка щекочет скулы. — Думаю, следователь Ихей, — Уи пытается показать ей место; пусть не хохочет и не говорит так открыто с тем, кто старше её по званию, — вам стоит попробовать шоколадные. Она смотрит на него, не мигая, зрачки расширенные, а веки полуопущены: всё говорит, что на стальные нотки в его голосе ей плевать. Вишневая сигарета теперь источает лишь дым, сломанная и изжившая своё. Выходя, Хаиру ему говорит у плеча: — Только после Вас. Уи кажется, что он совершает ошибку, но ему так хочется ответить на этот чертов вызов. Выпуская пухлыми губами его в воздух, пропитанный запахом вишневых сигарет, она решила сыграть в вызов не с тем человеком. Уи ей покажет, что она так и осталась маленькой девочкой, любящей отрывать куклам головы. (гули не лучше кукол) В следующий раз Ихей смотрит, как Уи прикуривает сигарету со вкусом шоколада. В её глазах — смех и заинтересованность. Она протягивает ладонь, хихикает и тепло улыбается: кажется, что эти уголки губ сшиты солнцем. — Можно и мне одну? Коори дает, не задумываясь о последствиях. Вишня в шоколаде всегда была её любимой сладостью. Хаиру смеется пьяно ему в ухо, говорит всякие пошлости, пробираясь ловкими пальцами к бедру. Он успевает схватить её за запястье прежде, чем она успевает добраться до ширинки его брюк с идеальными стрелками. — И что же вы делаете, следователь Ихей Хаиру? — шипит он ей в хитро улыбающееся лицо. Уи ожидает многого: она может сказать что-то нечленораздельное и упасть лицом в стол; она может сказать, что перебрала с алкоголем; также она может просто сказать, что ничего так и не произошло. Уи ожидает многого, и все собранные варианты кажутся ему ангельскими, по сравнению с реальными ответом. — Соблазняю вас, Уи-семпай. И хохочет ему прямо в ухо, горячим дыханием пробирается под ворот рубашки; Коори хочется расслабить галстук. — Кажется, вы перебрали с алкоголем. Пора уходить. Он оставляет чаевые официанту, помогающему ему вытащить эту пьяную девчонку из бара. Она не хочет, немного брыкается и говорит, что не уйдет, пока Уи не поцелует её. Он думает, что она попросту сумасшедшая; все такие из этого «Сада». (что Арима, что Ихей) (конченные ублюдки) Такси должно довести её до дома; и оно, конечно же, задерживается. Хаиру висит на его руке, щекой трется о его плечо — интересно, каков его пиджак по ощущениям — и что-то мурлычет себе под нос, засыпая. — Знаете, — шепчет в полудреме, пытаясь сплести собственные тонкие пальцы с его длинными и чуть грубыми из-за использования тяжелого куинке. — А вы не похожи на Ариму. Уи думает горькое: «вот и хорошо». Почему-то в груди что-то медленно разрастается ядовитым терновником, потому что он — всего лишь протеже, которое уже успели заменить полугулем. (полугули, конечно же, сильнее людей) (Коори выбросили как щенка) Этой ночью Ихей больше не пытается его соблазнить, и он впервые ей благодарен. Потому что Уи Коори мог впервые сорваться и высказать ей в лицо всё, что думает о ней, о «Саде», о её любимом Ариме Кишо и о том, насколько же они сукины выродки. Перед глазами встает образ как дивный, лелеемый сон. Он уверен, что у Хаиру были бы грустные глаза, у которых радужка пропитана лишь ароматом предательского разочарования, въевшегося в глаза, как сигаретный дым въедается в одежду. Ему говорили: предательство — это путь не к той дороге. Уи хочет предать её, втоптать в грязь, чтобы она наконец поняла, каково это — когда тебя обменивают на кого-то намного сильнее. (Коори откидывает план в сторону) (потому что девушки, которая сильнее Ихей Хаиру, попросту нет) Господи боже, почему она сильная настолько, что хочется вогнать в собственную спину тупой нож? Уи считает, что алкоголь, наконец-то, решил ударить в голову. Давно пора. *** Свидания с той, кто курит ненавистные вишневые сигареты, — это преступление по отношению к самому себе. На её предложения сыграть в детские автоматы, чтобы крюком вытащить мягкую игрушку, он скептически поднимает бровь, неверующе смотря на неё, воодушевленную и желающую запустить монетку в щелку. — Мне нужен этот заяц, — показывает через стекло тоненьким пальчиком; ноготки остро пострижены. Коори не помнит, как управлять, как и не помнит свои секретные приемы из детства: ему почти всегда удавалось вытащить игрушку. Ихей рушит его планы так, что уже и не собрать, запускает монетку и сама принимается управлять крюком. Зайца она всё-таки вытаскивает, мнет его в руках, а затем прячет в сумку. — Была бы школьницей, спала бы с ним в обнимку, — посмеивается ностальгически, заглядывая ему в глаза со своего маленького роста: достает ему до плеча и вечно встает на носки, лишь бы стать выше. — А у вас были мягкие игрушки, Уи? («семпай» ушло незаметно, будто испарившись, как нечто ненужное) — В детстве у меня был фотоаппарат, полученный от матери. Так что я, вдохновленный ею, занялся коллекционированием фотографий, — он старается не вдаваться в подробности, и его взгляд каждый раз уходит от её собственного: заглядывать в медово-желтые глаза не хочется почему-то совсем. — Уверена, Коори-семпай спал с милым мишкой, — тычет его в ребро и сразу же убегает. Новое прозвище получено. Уи фыркает и хмурится: вообще-то у него был заяц. *** Оказавшись у него дома, она сразу же спрашивает о фотоальбомах. — Ну нужно же посмотреть на твои коллекции, — она пожимает плечами, проходя дальше по узкому коридорчику. Они встречаются вот уже три месяца, и Ихей как коммуникабельная личность переходит на "ты" довольно быстро. А ещё она любит прижиматься к его руке, прикладываясь щекой на плечо: словно то бесстыдство у входа в бар Хаиру решает не забывать. — Чай, кофе, апельсиновый сок? — он перечисляет, заглядывая в тумбочки и холодильник. — Есть яблочный, — трясет почти пустой коробкой, не поворачиваясь к ней. — Яблочный. — Разве яблоко не слишком приторно? — намекает на их разговор, наливая в прозрачный стакан остатки яблочного сока, и заглядывает ей в глаза выжидающе. — Только в сигаретах, — она осматривается, чуть щурясь. — Прикурить можно, а, хозяин квартиры? Он молча ставит пепельницу перед ней, разворачивается к ней спиной и надеется, что ощущение ледяного после холодильника картона приведет мысли в порядок. Уи едва заметно вздыхает: снова вишня будет пахнуть так, что не выветришь. Коори берет свои ментоловые, закуривает и пускает дым через нос. Ихей смеется, повторяя за ним. — Нашла, во что поиграть, — по-привычному ворчит, облокачиваясь на столешницу. — Что, детство взыграло? — А я в детстве и не курила, — исподлобья смотрит, пробуя на вкус первые глотки сока. На кухне пахнет яблоком, вишней и ментолом. Уи делает глоток из собственного бокала, подмечая про себя, что сок непривычно горчит. — Правильная девочка, не так ли? — Зато в детстве я дралась хорошо, — вновь хохочет, и Коори думает, что её смех заразителен так же, как заразительно тепло другого живого существа, когда ты выходишь из холодного помещения. — Мальчишки боялись меня. Бойтесь, Коори-семпай, — выдыхает в его сторону дым, улыбается. Уи думает, что совершает мелкую глупость, но он, почти не колеблясь, выдыхает ментоловый дым прямо в ответку. — Это было нечестно, Коори-семпай, — она машет ладонью, разгоняя непривычный дым: немного успело пробраться внутрь, и она невзначай подмечает, что легкие будто обжигаются этим ледяным ментолом. — Око за око, — безразлично пожимает плечами, затушив сигарету о дно пепельницы. — Всё ведь возвращается бумерангом. Ихей затаивается на пару минут; сидит тихо, рассматривая собственную сигарету, тлеющую в ненормально бледных пальцах, чуть сводит брови к переносице, поджимает губы. — Бумеранг возвращается, если умеешь правильно кидать. Этим вечером она больше не хохочет заразительно и легко, скорее так, что хочется остановить, взять за плечи и потрясти: говорят, неустойчивая мозаика падает, а её маска — именно мозаика, собранная наспех. *** Ихей шепчет ему на ухо всякие пошлости: вспоминается бар, горячее дыхание у шеи и слова о том, что он не Арима. Уи сжимает её запястья крепче, поднимает выше головы, вжимает в постельное белье, и Хаиру его целует жадно и горячо: о таких поцелуях говорят лишь то, что они могут плавить любой металл. Она прижимается щекой к его плечу, трется мягко носом, заглушает стоны, выдыхая их прямо ему в кожу, в напряженные мышцы. Коори думает, что это по-истинному грешно: вот так вот вдавливать податливое тело, оставлять на запястьях красные следы от пальцев и думать, что он не Арима. Ихей умеет читать мысли, и вот бы это была не правда. (ему кажется, что он сходит с ума постепенно; вишня через легкие пробралась метастазами прямо в мозг) Хаиру вырывается — пальцы соскальзывают с её запястий — и садится на его бедра, толкает в плечи, заставляя лечь на спину. — Ты должен расслабиться, Коори-семпай, — с хитрым прищуром улыбается, шепча в губы предложение о грехе. — Ты напряжен. Уи хочется ухмыльнуться с отвращением: как тут не быть напряженным, трахая убийцу из «Сада»? Когда она опускается, его мир уменьшается, в легких начинает не хватать кислорода, и он сжимает её талию, ускоряя темп. Хаиру запрокидывает голову, смотрит в потолок и жмурится: лампочка люстры наверняка светит прямо в глаза; её шея открытая, словно её и не учили, что каждый может убить. Она выгибается в спине, гортанно стонет, вцепляется ему в плечи напряженными пальцами. От неё пахнет вишней и шоколадом. Уи ловит её губы, сминает их в поцелуе, чувствуя, как она улыбается ему в губы, будто решившись поделиться этим солнечным теплом из уголков. Девочка из «Сада» не может быть Евой, обманутой лживым змеем. Девочка из «Сада» и есть этот змей, который пускает в его легкие вишневыми сигаретами яд, а он уже и не против. *** Бумеранг возвращается, если умеешь правильно кидать. У него выбивается в висках, и метастазы создают опухоль: второе сердце, качающее вместо крови яд с приторным запахом яблок. Когда она говорила, что он не похож на Ариму, она кинула бумеранг настолько неправильно, что деревянная игрушка просто-напросто врезалась Уи в спину, вонзилась в мышцы и осталась там, незаметная и не причиняющая беспокойство. Уи хочется сжечь все мосты; хочется завалить все пути к обходу; хочется стереть память. Его учили справляться с неожиданными смертями на службе: такова их работа, которую они выбрали. Но Коори очень сильно хочется сейчас вернуться обратно и сказать себе прошлому: «не связывайся с ней, понял?». Потому что, когда связываешься с кем-то настолько, что между вами нитью натягивается тонкая связь, появляется лишь один выход, когда нить рвется: семь стадий принятия, каждая из которых — один круг из семи. Когда приходит смирение, Коори не смиряется. Бумеранг возвращается, если умеешь правильно кидать. Ихей должна была его поймать. Вот только — нет, не поймала. У Уи теперь есть судьба Аримы, потому что он «не похож на Ариму», но бумеранг не вернулся к ней в руки. Боги качают головой: законы нерушимы, следователь — тебе с этим бумерангом в спине и ходить.