smoke

Уи думает, что, когда что-то теряешь — потерянное заменяется чем-то новым, более лучшим. Потерянная в детстве мягкая игрушка была заменена на радиоуправляемый вертолет; потерянная в школе тетрадь с записями — переписанными у одноклассницы конспектами с особенными заметками, которые помогли сдавать тесты; потерянный галстук и вовсе заменяется открытым воротом, но в жаркое лето это лишь на руку. И всё же, как бы он ни был готов к потерям, Уи всё равно чертыхается, когда, роясь в карманах классического пальто, не находит зажигалки. В ней почти не осталось газа, но после разбора взлетов и падений очередной операции на мелкую шайку гулей курить хочется зверски. Станция метро наполняется ещё большим гулом, — прибывает его поезд — и он не может решиться: рискнуть и пойти купить, или сесть и доехать до дома, где у него, естественно, лежат запасные зажигалки. Что-то розовое — и, конечно, с запахом вишни — останавливается рядом с ним. — Уи-семпай, почему не поджигаете? — тоненький — иногда до омерзения, надо признать — голосок рядом с ухом. (Хаиру ему по плечо, но, конечно же, для такого случая она готова встать на носочки) — Потерял зажигалку. Уи не жалует новенькую; она не может быть настоящим следователем — да кто из «Сада» вообще может быть таким? Коори лишь думает, что, если она будет такой далекой и во время миссий, ему уже стоит придумывать речь к её похоронам. Перед его носом мелькает пламя; удивительно, но у вечно детской Ихей зажигалка стандартная. — Вот, — и огонек исчезает после характерного щелчка, — но, видимо, мой поезд прибыл, — выбрасывает сигарету в соответственную урну, и сигарета такая же тонкая, как и её пальцы. Уи стискивает зубы: на одной станции заходят, по той же сети разъезжают — не это ли невезение? — Мне на другой, — врет, убирая чуть озябшие руки в карманы пальто. — Тогда возьмите. Кидает ему зажигалку, и он инстинктивно ловит. Разжимает кулак, разглядывая её: действительно, стандартная зажигалка, очень похожая на его потерянную, но она теплая, согретая карманом её куртки. — Думаю, вы намного больше курите, чем я. Автоматические двери закрываются, и Уи щурится с привычным для него подозрением. (на следующий день Хаиру не просит зажигалку обратно) — Всё-таки вы солгали, Уи-семпай, — и вновь у уха, и вновь подходит незаметно, словно на цыпочках крадущийся койот. Уи оборачивается, хватаясь за железный поручень крепче, и встречается с её меланхолично-сонным лицом. Губы растягиваются в приветливой улыбке, но Ихей, видимо, совсем не любит просыпаться рано утром. — Солгал? — Коори чувствует, как вместо улыбки появляется непонятная гримаса. — Вам нужен был тот же поезд, — Ихей смеется, показывая указательными пальцами на себя — её личный — противный — знак. — Тогда мне нужен был другой. Уи считает, что соврать — это нормально. «Сад» всегда врет. Ихей встречает его у дверей CCG поздним вечером, что-то бормочет о ночных переулках и беззащитных девушках, и Уи сдается. — Потеряла, — сжимая между зубами кончик сигарет, канючит по-детски, выворачивая карманы белому свету. Уи не хочет помогать ей. Но его учили «долг за долг» — и он поджигает кончик её сигареты, чувствуя, как сразу же в воздух через дым пробирается едва заметный аромат вишни. — Вы джентльмен, Уи-семпай, — втягивает, выдыхая — точно демонстративно, он уверен — через нос. — Ага. На следующее утро она здоровается с ним по-новому: "Коори-сан". Уи щурится, сдерживая навязчивое раздражение; какого черта она себе напридумывала? (Хаиру запрещено называть его так в штабе CCG) — Коори-сан, а давайте сыграем? — она перепрыгивает через четные плитки, раскинув руки в невидимых объятиях. Уи разминает плечо — потянул при тренировке с новым куинке — и думает, что ему, действительно, не помешало бы отвлечься от ноющей боли. — Линия Яманотэ. Перечисляем станции на линии, и... — Я знаю эту игру, — перебивает её. Она останавливается, по инерции наступая на четную плитку, резко разворачивается на носках и — так наигранно — удивляется, смеясь: — Правда? Вот так повезло! — Ты проиграешь, следователь Ихей, — Уи не может не усмехнуться (на самом деле, он, правда, пытался) — А вот и нет. Уи проигрывает пять игр. Ихей ему говорит: вы должны мне пачку сигарет — он покупает ей с ментолом, чтоб отвязалась поскорее. На следующий день она протягивает ему розовую пачку вишневых, улыбается, наклонив голову, и хохочет: "зуб за зуб, Коори". (Хаиру забывает "сан" один раз — а затем и вовсе выбрасывает; ненужное принято выбрасывать) (Коори этими вишневыми давится, кашляет, убирает в дальний ящик) — Сибуя, Харадзюку, Йойоги... — она перечисляет, и через каждые пять затягивается по-новому. Она сбивается где-то на двадцатой линии и канючит. — Коори выигрывает. — Когда-то же я должен это сделать, — шепчет себе под нос, начиная отсчет. — А вот и нет! — Эй, не мешай! Ихей подбегает к нему резко — кажется розово-белой молнией, и это, видимо, видят её враги вечно — и выдыхает вишневый дым ему прямо в лицо. Уи кашляет, пытается избавиться от привкуса во рту. — Какого черта? На станции — люди, возвращающиеся с работы, и они наверняка смотрят с удивлением на них, молодых людей в строгих костюмах и с чемоданами, которые почему-то решили поиграть в детские игры именно на линии электричек. — Давай прогуляемся? — она умудряется взять его под локоть, утыкается, жмурясь, ему в плечо — если честно, она оттягивает его руку, и ему приходится наклоняться — и это действительно бесит. — Купи мне дынную булочку. — За такую выходку я готов тебе купить только черствый хлеб, — и всё же идет к выходу. Ихей хохочет, прикрывая рот ладонью — Уи думает, что это слишком изящно. — Все девушки будут твоими, Коори, — тычет ему под ребро, хихикая, — теперь от тебя пахнет вишней. (Хаиру, оказывается, может съесть три дынных булочки) (оказывается, вишня и дыня — очень хороший дуэт) Ихей тянется к нему первая — конечно же, встает на носочки, тянет его самого за пальто, и верхние пуговицы под напряжением расстегиваются. Уи не успевает подумать; если честно, он пытался спастись ментолом, правда — но его так много вишни окружало, что он проиграл с треском несколько раз. Боги всё видели, и он будет прощён. (где-то под ребрами раздражено стучит: «она из «Сада») (где-то под ребрами горько стучит: «какая разница») Хаиру всегда говорила, что Уи — черно-белый человек. У него черно-белые волосы (на самом деле, полуседые, но кому какая разница), черно-белая одежда, черно-белые взгляды на жизнь. — Ты не любишь «Сад», — как-то ему говорит, раскачиваясь на качелях и создавая противный скрип железа. — Да, не люблю, — будто для пущей убедительности кивает вдобавок. Она неожиданно спрыгивает, после неё остаются следы на первом в этом году снеге. Ихей разворачивается, просит зажигалку и прикуривает. — Какого я цвета, Коори? — спрашивает потаенным шепотом, тонкими пальцами смахивает пепел с кончика. — Ты вся розовая, — он непонимающе хмурится, но отвечает правдиво, — как сладкая вата. — А я думала, что ты видишь меня черной. (Хаиру похожа на маленького ребенка) (из хоррор-фильмов) Хаиру всегда говорила, что потерянное очень трудно вернуть; Уи говорил, что потерянное возвращается новым. На серой плитке разводы крови; пахнет смертью. Уи щурится — сердце останавливается в грудной клетке, начиная отсчет заново: «Сибуя, Харадзюку, Йойоги...» — сердце вечно ходит по кругу, не имея права сойти. Коори очень сильно хочет быть сердцем, даже если этот орган — один из самых хрупких. Просто говорят, что хрупкие сложнее всего ломаются, а Коори ещё думал, что он сильный и выносливый ко всему. (к играм с собственными законами — нисколько) (где же потерянное) Коори прокручивает в воспоминаниях всё розовое — её волосы, её глаза, пачка вишневых сигарет, платье на первое нормальное свидание — и ему даже кажется, что через весь этот смрад крови, пота, органов и смерти он может расслышать нотки вишни. «Конечно же можешь», — шепчут Боги над его головой, в которых Хаиру верила. — «Вот она, самая настоящая вишня». Хаиру умерла с открытыми глазами. С отрезанной головой. Она смотрит на него, окруженная ореолом вязкой крови. Коори говорит: «Сибуя, Харадзюку, Йойоги...». Как бы часто ты ни играл, ты собьешься. Он сбивается, его выбрасывает из круга, и Уи видит, что умерла она, конечно же, не в теплой постели, страдая старческим бредом. Никто так из них всех не умирает. Ей проткнули живот, а затем и вовсе разорвали почти что на две части — отрубленная голова не может считаться частью. Коори себе говорил: потерянное возвращается новым, более лучшим. Хаиру — потерянная; и не вернувшаяся. Коори теряется во времени и пространстве. Он устал. Пальцы находят закинутую год назад пачку сигарет с вишневым вкусом и сминают — ну давайте же, вернитесь более лучшими. Уи Коори вызывают на миссию по уничтожению Аогири. Он пишет завещание — говорят, будет много жертв — и понимает, что в завещании пишет банальное: «прости». Придумывает чушь в стиле «отдайте на благотворительность» и уходит. Отпускает. Он о т п у с к а е т. Коори — потерявшийся; и не вернувшийся. На самом деле, он не планирует возвращаться в Токио.