31 день

- Эдвард! - Она жива? - Эдвард!!! - Жива?! - Да! Это все, в чем я нуждался в последние несколько секунд. Мне даже не верилось, что прошли секунды, целая вечность должна была пройти за время, пока я ждал ответа. На наши крики в гостиной появился Карлайл. Я столкнулся с ним в дверном проеме, едва не сбив его с ног. В мгновение ока он оказался рядом с Беллой, склонившись над ней. И только меня не было рядом. Я должен был звонить в «скорую» вместо того, чтобы быть рядом с моей любимой, как будто никто кроме меня не мог набрать чертовых три цифры. - Что с ней, Эсме? – обеспокоенно спросил Карлайл, касаясь тыльной стороной ладони лба Беллы. - Сильная аритмия… Да вызовет кто-нибудь «скорую» или нет?! Этого не может быть! Это не происходит! … Я не знаю, что такое смерть. Мне и близко неизвестно, что чувствует человек в момент, когда душа покидает его тело, какие мысли его посещают, какие ощущения он испытывает в тот момент. Мне этого сейчас не понять. Но зато мне хорошо известно, что чувствуешь, когда умирает самый близкий для тебя человек. Пустота. Звенящая, сводящая с ума пустота, умноженная на бесконечность. Сначала на тебя словно обрушивают поток ледяной воды – это шок, затем он сменяется арктическим холодом, который заполняет каждую клетку на теле. Холод подбирается, окутывает тебя своими щупальцами со всех сторон. Это похоже на плен, только гораздо хуже. У тебя возникает такое ощущение, словно в один момент ты еще был собой: ходил, дышал, говорил, любил, а в следующий чья-то невидимая рука схватила тебя за шиворот, вывернула наизнанку и выбросила обратно на землю. Ты – все еще ты, но уже совсем не тот. А потом резко приходит понимание того, что на самом деле произошло – вот это хуже всего. Ты осознаешь две самые ужасные вещи в мире:(а) это уже произошло и, как не пытайся, ты этого не изменишь, (б) тебе нужно смириться. Просто так взять, и смириться с тем, что твой личный мирок больше не является твоей крепостью, а покоится в руинах. … Беллу отвезли в клинику отца. Там же я и очухался от первой волны шока, совершенно убитый, вытрушенный из собственного тела. Отец сразу же попросил меня немного подождать, и я стал ждать. С большим трудом мне давалось волочить ноги по скользкой плитке, они не хотели слушаться, постоянно тянули меня в противоположную сторону, отчего я пошатывался на ходу. Кое-как мне удалось дойти до комнаты ожидания, и я моментально рухнул на мягкий диван. Окружающие меня звуки превращались в едва разборчивый гул, стены, люди – все вокруг пошатывалось, плыло у меня перед глазами. Что-то вроде дикой сонливости навалилось в следующий момент. Я уронил лицо на руки, крепко зажмурившись, пытаясь прогнать непрошеного гостя – усталость, но в какой-то момент я проиграл. Я отрубился. А потом я видел сон. Может это был даже не сон, может все происходило на самом деле, но я перестал воспринимать действительность. Измученное сознание вертело мною, как хотело. Я понимал, что всего этого быть не может, но ощущения мои были вполне реальными, даже слишком реальными. Я видел Беллу. Вдруг в помещении, где я находился, стало так тихо и пусто, была такая тишина, что казалось, будто кроме меня никого не осталось во всем мире. Я видел Беллу. Она, то появлялась, то исчезла, а, когда теоретически я оказывался рядом, снова появлялась уже в другом месте. Она постоянно убегала от меня, смеялась, как будто это была какая-то игра. Игра моего сознания. Мы бесконечно долго петляли по извилистым коридорам, каким-то мрачным коридорам не той клиники, которую я знал. Там были только я и она. Я и мое громкое во весь голос «этого не может быть!» … - Эдвард. - Эдвард! - ЭДВАРД!!! Звали. Кажется, меня. Я не спеша разлепил сонные веки, не понимая пока, проснулся или сплю и вижу очередной сон. На меня сквозь пелену в резко вырванных из сна глазах смотрел Карлайл. Встревожено так смотрел, в какой-то степени даже испугано. - Пап? – пробормотал я, поднимаясь на ноги. Что я спрашивал, мне самому было не до конца понятно. Белла, мой похоже-что-сон. У меня возникло такое странное чувство внутри, напоминающее ощущение бессознательных бредней. Какая-то часть меня старалась заставлять мозг считать все это сном, а именно ужин и все, что произошло после него. Отец долгое время ничего не говорил, он сочувствующий похлопал меня по спине, будто хотел сказать мне «держись сынок». И, если до этого я еще сорвался куда-то идти, то теперь у меня не было сил даже пошевелиться. Неужели он имел в виду именно это? Неужели Беллы больше нет? А самое главное – почему он молчит, почему не говорит совсем ничего? С одной стороны я даже рад (если в этой ситуации вообще можно радоваться), что он не пытается утешить меня, он понимает, что меня сейчас не утешит ничего. А с другой стороны, почему бы ему не сказать хоть что-нибудь, черт возьми?! - Иди к ней сынок, - наконец вымолвил он. – Иди, ты нужен ей. Я бессильно кивнул и позволил ему вести меня. Я перестал осознавать что-либо. Перестал чувствовать и воспринимать, слышать и видеть… … Дверь в палату бесшумно отворилась, и я нерешительно шагнул вперед. Приятный полумрак царил в этих ослепительно белых стенах, которые при слабом освещении меркли, становясь менее раздражительными. Я подумал, что здесь должно было быть чуть светлее, почему, и сам не знаю. Раздражительный писк кардиографа резал слух, медленное «пии-пии-пии» выстукивало слабое биение сердца Беллы. Она выглядела очень бледной на фоне белых простыней и наволочки. Чуть опухшие веки были закрыты, ресницы не трепетали. Я не находил в себе сил на то, чтобы позвать ее или приблизиться к Белле хоть на шаг, я без движимо застыл на месте, смотря в глаза своему самому большому страху. Неожиданно ее черные густые ресницы дрогнули, она не спеша открыла глаза, поначалу щурясь, пока глаза не привыкнут к свету. Я тут же прильнул к ней, опускаясь перед кроватью на колени. Ошарашенный взгляд Беллы, все еще мутный от потери сознания, блуждал по потолку, стенам, плотно зашторенному окну, и, в конце концов, остановился на мне. Белла медленно, словно каждое движение доставляло ей боль, согнула руку в локте, как будто хотела, чтобы я прикинулся к ней. Я осторожно обхватил ее тоненькую ладонь, которая оказалась такой слабой, что моментально повисла в моих руках. Хотелось плакать, кричать от боли и страха перед неизвестной известностью, но я не мог выжать из себя ни звука. Это не происходит, это не происходит, это не происходит, ЭТОНЕПРОСИХОДИТ! - Эдвард… - ей приходилось прикладывать заметные усилия, чтобы говорить. - Я здесь, любимая, здесь, - свободной рукой я провел по ее щеке, убрал за ухо непослушную прядь темных волос. - Я люблю тебя, Эдвард... Всегда люблю. - Я знаю, - это все, что я смог вымолвить. Я осторожно опустил голову рядом с ней на подушку, уткнулся лицом в мягкие волосы. Я так люблю эти волосы, эту нежную кожу, теплую улыбку, глубокий проницательный взгляд ее глаз – все это дорого мне, дороже всего, что может быть на свете. А теперь… теперь я потеряю все, что так невообразимо любил. Безжалостная смерть собирается забрать ее от меня. «Не отдам!» - отчаянный крик души утонул где-то в понимании того, что я никто для сражения со смертью. Со смертью Беллы. Я не смогу забрать ее смерть на себя, я могу только умереть вместе с ней. Я плотно зажмуривал глаза, жадно глотал ртом воздух, пытаясь заглушить рвущиеся наружу рыдания, сжимал в ладонях простыни до побеления костяшек пальцев, а назойливый голос в моем подсознании продолжал неистово кричать, повторяя всего одну фразу: «Это не происходит. Это не происходит!». Эта ложь в моих ушах звучала так правдоподобно, что я готов был поверить в нее. В ложь поверить так просто, если она тебе на руку. … Наверное, я опять был в беспамятстве, потому, что из головы вылетели все дальнейшие события. Я нашел себя лежащим на подушке рядом с Беллой, я сжимал ее руку, наши пальцы были плотно переплетены. Ее грудь тяжело вздымалась и шумно опускалось, кардиограф пищал в прежнем ритме. - Белла, - испугано позвал я. Она послушно, хоть и с трудом открыла глаза. – Почему я постоянно исчезаю? – вопрос прозвучал слишком по-идиотски, и со стороны мог показать абсолютно бессмысленным, но Белла лишь пожала плечами. - Ты не хочешь быть здесь, - устало пробормотала она. - Нет, не хочу. Я не хочу быть здесь. Я хочу быть где-нибудь далеко-далеко вместе с тобой. Где-то там, где нет всего этого, где у нас ничто не стоит на пути. Где-то, где мы можем быть вместе. - Мы всегда будем вместе Эдвард. Всегда, - она изогнула губы в болезненной, слабой улыбке, но какой-то очень искренней, светлой. ... - Давай родимся заново, Эдвард? Выберем какую-нибудь новую планету, где нет глупых законов и безумных президентов, где мосты никогда не разводят, а люди никогда не расстаются. Мы родимся обязательно в один день, можно даже по соседству. Детьми будем играть в одной песочнице, сражаться за синее ведерочко, а потом долго дуться друг на друга, в шутку, конечно же. А потом вместе пойдем в школу, будем сидеть за одной партой и обмениваться нелепыми записками. Когда-нибудь ты наберешься смелости и пригласишь меня на свидание, а я буду строить из себя неприступную, но все равно в итоге разрешу тебе поцеловать себя. - Я обязательно буду осыпать тебя цветами и молочными шоколадками. - Мне больше нравятся с орехом. - Тогда с орехом. - По рукам. Так вот, мы будем постоянно задерживаться и приходить домой по полуночи, на что мой отец очень разозлиться, он запретит мне встречаться с тобой, но ты все равно будешь каждый вечер после того, как стемнеет, приходить ко мне под окно. Потом, когда мы закончим школу, ты пригласишь меня на выпускной бал. - У тебя обязательно будет такое платье, что все твои подружки позеленеют от зависти. - Нет, они позеленеют от зависти потому, что ты будешь танцевать только со мной. - Ну, хорошо-хорошо, пусть будет так. - А потом мы уедем в колледж в другой город. Там начнется наша свобода. Мы часто будем просыпать первые пары, но оценки у нас все равно будут хорошие. Мы будем ходить на вечеринки, допоздна наслаждаться друг другом. - Я буду гитаристом в рок-группе нашего колледжа. - И все девушки будут визжать при звуке твоего имени. - Но я буду принадлежать только тебе. К черту всех. Не люблю я визжащих девочек. - Мы поженимся после третьего курса на побережье океана в небольшой кованной беседке, украшенной цветами и ленточками. На меня обязательно будет белое платье со шлейфом и прозрачная фата. На наших обручальных кольцах будет выгравировано «Эдвард и Белла навсегда». А потом мы уедем в медовый месяц в Венецию. Или лучше в Барселону. - А разве на другой планете есть Барселона? - На нашей обязательно будет. Мы непременно обзаведемся большим уютным домиком в светлых тонах с красивым садом, террасами, где, закутавшись в теплый плед с чашкой чая в руках приятно встретить сумерки, и обязательно большим бассейном на заднем дворе, где будут плескаться наши дети. У нас будет мальчик и девочка, девочка будет похожей на тебя, а мальчик – на меня. Когда они подрастут, мы заведем маленькую собачку, которая в будущем станет огромным лохматым псом по кличке Джейк, он будет самым верным другом для наших детей. - Вместе мы встретим старость… - Нет, подожди, на нашей планете не стареют. Там все вечно молодые. - Мне уже заочно нравится эта планета. - Значит, мы родимся снова? - Обязательно родимся. Я верю в это. … - Эдвард, - позвала меня Белла в очередной раз. Ее голос звучал слабо, очень тихо, она нерешительно заглянула мне в глаза, проводя рукой по моей щеке. – Я устала, Эдвард. Я очень хочу спать. Нет… Нет, нет, нет! - Эдвард... – она просила у меня разрешения. Разрешения на то, чтобы я отпустил ее насовсем. Разрешение на то, чтобы я позволил ей уйти… Ошибиться было невозможно. - Не надо, Белла, умоляю тебя, - я крепко-крепко прижал ее к себе, как будто это могло удержать ее рядом. Здесь, в этом мире. Как будто надеялся, что если сильно захочу, то смогу заставить ее не уходить. – Борись, Белла. - Нет смысла… Мне уже пора. Моя смелая маленькая девочка… В ее глазах невозможно было увидеть страх перед будущим или ужас. Только усталость плескалась в помутневшем взгляде. - Еще рано, любимая, еще очень рано. Побудь со мной хотя бы до рассвета. - Я не могу… Нет! - Не могу больше… Нет! - Я люблю тебя… Я всегда буду любить тебя, Эдвард. - Нет, пожалуйста! Белла, пожалуйста, не надо! Я в беспамятстве дрожащими руками обнимал ее за плечи, гладил по щекам, лбу и шелковистым волосам. Что-то прозрачное капало на простыни с моих глаз, наверное, слезы. Мне было глубоко плевать, что мужчинам плакать не положено. Мне было глубоко плевать, что слезы – это признак слабости. Значение имела только одна вещь – как бы я не пытался, я не мог ничего изменить. Захват руки Беллы на моей кисти неминуемо слабел, веки под тяжестью опускались… Пи-пи-пи-пи. … Пиииии…. Бесконечная прямая на кардиографе. Бесконечная пустота в моей душе. Как будто только что перестало биться мое собственное сердце. В палате мгновенно возникло двое врачей во главе с моим отцом. Пока они вертелись возле аппаратов, Карлайл подошел ко мне. Его глаза в меньшей степени зеркально отражали мою тоску. Он сочувствующий отпустил руку мне на плечо, собираясь, видимо что-то сказать, но я опередил его. - И все? – я даже не узнал звук своего голоса. – И это все?! Никто даже не попытается вернуть ее? - на смену ужасу во мне вдруг проснулась ярость и злость. Хотелось кричать, крушить, ломать, бить вдребезги все вокруг до потери сил. - Сынок, это… - Нет! – я резко вырвался из его рук, не желая слышать, что ничего нельзя сделать. – Что вы за люди такие?! Что вам стоит попытаться вернуть ее к жизни, ведь вы можете! – во мне бушевала смесь различных чувств и эмоций, от которых кровь в венах закипала. Я кричал, что было силы, но меня, казалось, все равно, никто не слышал. - Хорошо, давайте попробуем, - сказал отец решительно. Не похоже было, чтобы он знал или хотя бы надеялся, что реанимация поможет. Но делал это только ради меня. Я наблюдал за всеми их действиями, как бы издалека, сквозь толщу воды или мутную поверхность стекла. Я шептал какие-то молитвы, сам не понимая, откуда знаю их, я же никогда не был верующим человеком, а сейчас я готов был на что угодно, лишь бы прямая линия на мониторе снова ожила. - Разряд! … и тишина, две-три секунды гробовой тишины, а потом опять слышится пронзительный беспрерывный писк… - Разряд! … и все повторяется снова и снова, пока отец не отступает. Он качает головой, глядя на своих коллег. Это условный сигнал, что бороться за жизнь Беллы больше нет смысла. А дальше… я на ватных ногах, целиком не отдавая себе отчет в своих действиях, подбегаю к Белле, судорожно целую ее еще теплые губы. Где-то на заднем плане слышится «время смерти?» и называют текущее время - 23:59. Я со злостью срываю с нее все электроды, трубочки с шумом летят куда-то на пол. Я прижимаю к себе ее обмякшее тело, даю волю слезам. Я не чувствую ни боли, ни отчаяния, я не чувствую совсем ничего, кроме пустоты. Кажется, она поглощает меня, надвигается стеной, чтобы накрыть меня полностью. И в тот момент, когда миллионы людей по всей планете поздравляют друг друга с рождеством, обмениваются подарками, счастливыми пожеланиями и улыбками, когда на Тауэре раздается двенадцатый удар, я все еще кричу: - Этого не может быть! Это не происходит!