31 день

Если уж так вышло, что я не могу дать Белле время, то я просто обязан заполнить остаток ее жизни чем-то запоминающимся. Я знаю, что не могу избавить ее от страданий, но я могу хотя бы попытаться облегчить их. Я должен сделать все, чтобы ей было хорошо. Не знаю, что будет потом, об этом я и думать боюсь, но знаю, что сейчас надо жить на полную, пока еще есть такая возможность. Наш вечерний рейс до Парижа в 17:30. За полтора часа до посадки я забираю Беллу из ее квартиры в восточной части города, и мы едем на моей машине сквозь обильно набегающие серые сумерки, пробираясь через вездесущие пробки на пути в аэропорт Heathrow. Я счастлив, что она наконец-то рядом со мной. Мне было очень сложно отпустить ее от себя. Тогда, как и каждый раз, когда мы вынуждены быть не вместе, меня мучил страх за то, что я могу больше не увидеть ее. Как будто, если сейчас я отпущу ее от себя, то это уже будет навсегда. И как бы я должен начинать свыкаться с мыслю о скором конце всей этой нашей с ней «мимолетной сказки», но у меня все никак не получается заставить себя смириться с этим. Может я просто слабый, а может так положено – я не знаю. Через три с половиной часа наш самолет садится в аэропорту Charle de Gaulle. Спускаясь по трапу, я держу Беллу за руку и в который раз шепчу ей на ухо сладкое je t’aime. Нет ничего удобнее, чем лететь из Лондона в Париж. Я покрепче обнимаю Беллу за талию и, пока мы едем вниз по эскалатору, наши губы ни на секунду не отрываются друг от друга. Мне плевать, что вокруг нас – люди, плевать на то, что они думают. Я люблю ее – и это все, что имеет значение для меня в этом мире в данный момент времени. Ночной воздух разит прохладой и свежестью. Что-то волшебное определенно есть в воздухе Парижа, толи он пропитан любовью, толи это результат еще двух бокалов вина, выпитых нами за ужином в Ciel De Paris - сложно понять, когда ты стоишь на вершине Eiffel tower, обнимая самую прекрасную девушку на свете. Белла держится руками за парапет, подставив лицо легкому ветерку, ее волосы приятно щекочут мне лицо. Внизу тысячей причудливых огоньков течет жизнь ночного Парижа. С высоты 300 метров он похож на огромное сверкающее полотно, черты которого убегают далеко за горизонт. Здесь почти не слышен шум машин, гул улиц и басовые ритмы ночных клубов, только голоса туристов и таких же, как мы, влюбленных парочек. Здесь совсем не так, как внизу. Даже воздух на этой высоте другой, как мне кажется. - Откроешь глаза? – я кладу руки на плечи Беллы и зарываюсь носом в ее волосы. Как прекрасен, черт возьми, этот мир! - Ты знаешь Эдвард, - смущенно бормочет Белла, - я панически боюсь высоты. Я усмехаюсь, не понимая, зачем она согласилась забираться на самую вершину, если боится высоты. - Но я рядом, - и в подтверждение своих слов я запечатлею на ее щеке поцелуй. Белла упрямо мотает головой, пышный веер ее бархатных ресниц резко вздымается вверх, но не проходит и секунды, как она снова закрывает глаза и еще крепче хватается за железный парапет. - Я…. Я боюсь, - смущенно бормочет Белла. - Расскажи мне, что там - внизу? – просит она. - Такое не рассказывают, - отвечаю я, окидывая взглядом панораму города, - такое надо видеть. - Уговорил, - бормочет сквозь плотно стиснутые зубы Белла. Она медленно и с опаской открывает глаза, будто боится, что случится нечто ужасное, если она это сделает. Некоторое время Белла с замиранием рассматривает окружающую нас красоту. Я не вижу, чтобы ей было страшно, в ее глазах нет ни капли испуга, только чистый восторг. - Ну, как тебе? - Такое впечатление, что весь мир у наших ног. - А как же иначе? - я широко улыбаюсь, чувствуя, что так оно и есть сейчас на самом деле и разворачиваю Беллу к себе лицом. А дальше мне даже не приходится что-то делать – она сама тянется к моим губам. Вся ночь укладывается только в одно слово – Белла. Назад в Bradford Elysees Hotel мы возвращаемся где-то под утро усталые, но такие счастливые. Сразу после Эйфелевой башни я показал Белле Лувр, потом мы долго, я даже не могу сказать, сколько, гуляли по аллее у Триумфальной арки до тех пор, пока Белла не пожаловалась на холод. Следующей точкой на нашем пути было Hard Rock Café, где мы обосновались надолго, наслаждаясь живой музыкой, неповторимой атмосферой Парижа и, конечно же, друг другом. Мы просидели там до самого закрытия, и даже когда нас более-менее вежливо попросили уйти в связи с закрытием, уходить нам не особо хотелось. Было около четырех утра, когда я остановился перед дверью нашего номера в поисках ключа. Белла стояла рядом, тихо напевая на ломаном французском одну из песен, что звучала в кафе этой ночью. Ну, а вот и ключ. Быстро справившись с замком, я толкнул дверь, пропуская Беллу внутрь первой, а сам зашел следом за ней. - Все же я не понимаю смысл фразы «Увидеть Париж и умереть». Здесь и умирать-то не хочется, а наоборот. Жила бы здесь вечно, - она облокотилась о стену, снимая сапоги на ужасном каблуке, только сейчас я мог рассмотреть, насколько он был велик. Я так и замер у закрытой двери, держа в руках свою куртку. Несмотря на то, что Белла говорила вполне спокойно, если не равнодушно, меня вдруг очень даже мощно передернуло от волны неприятных и очень острых, болезненных ощущений, внезапно обрушенных на меня ее словами. Белла, наконец, справилась с сапогами. Она выпрямилась и посмотрела на мое вытянувшееся лицо. По коже прошелся неприятный холодок, словно кто-то опустил мне пальцы в ледяную воду. - Белла…, - только и смог вымолвить я. Она подошла ко мне, бесшумно ступая босыми ногами по мягкому ворсистому ковру, забрала мою куртку, небрежно роняя ее на пол рядом с нами, и чуть приподнялась на носочках, чтобы быть со мной почти одного роста. - Не бойся, - прошептала она, приближаясь к моим губам, - я не собираюсь пока умирать. Уж точно не сегодня. Я с тобой вообще не чувствую себя больной, Эдвард. Когда мы вместе, мне кажется, что последних пяти лет моей жизни, когда болезнь точила меня, не жалея сил, просто не было… Ты – мое личное лекарство, Эдвард, моя персональная таблетка счастья. И, кажется, мне нужна очередная доза. Ее слова... Ну, казалось бы, что такое слова? – просто колебания воздуха, но почему тогда мне было так больно, как будто кто-то смачно хлестал меня кнутом по спине? Я никогда не мог подумать, что слова – какие-то там слова – могут причинять такую дикую боль. Я обнял Беллу за плечи, отвечая на ее поцелуй, а на глаза наворачивались слезы. На меня навалилась настоящая снежная лавина из душевной боли. В голову одна за другой полезли предательские мысли: «а что если это – наша последняя ночь?», «что если я целую ее в последний раз?». Что если…Что если… Что..? Хуже всего, что это мое «что если?» имеет место быть. Завтра, послезавтра, через неделю. Что если я так и не смогу уговорить ее пройти осмотр у Карлайла? Что если смогу, но он будет бессилен? Что если однажды я так и не успею сказать ей какие-то очень важные слова? В ту ночь, как вы можете догадаться, уснуть мне так и не удалось. Я пролежал в постели рядом с Беллой, наблюдая за ее безмятежным сном до самого утра, так и не сомкнув глаз. Усталости, как таковой я не чувствовал, зато в сердце щемила какая-то могильная тоска. Стараясь не разбудить Беллу, я поднялся с кровати, натянул джинсы и вышел на балкон, почти не ощущая холода. Я почти наверняка знал, что зарабатываю себе этим простуду, как минимум, но мне было на это глубоко наплевать. Далеко на востоке малиново-желтым пожаром разгорался рассвет нового дня. Снежинки перестали кружиться в воздухе с первыми лучами восходящего солнца, улегся так же и сильный ветер, бушевавший ночью во всю силу. Поток машин внизу уже был достаточно оживленным, на улицах толпились и спешили по своим делам люди. Сейчас должно быть около шести утра. Я вскрыл пачку красных Marlboro, которые припас еще в Хитроу. Надо же, как чувствовал, что пригодятся! Обычно я не курю… Обычно… Это где-то с девятнадцати, а сейчас я снова почувствовал невыносимую тягу к никотиновому яду. Хотя скорее это был простой крик отчаяния и ничего больше, нужно было чем-то занять пальцы. Я чиркнул зажигалкой и глубоко затянулся, кашлянув с непривычки. Знакомый горьковатый дым прошелся по горлу, подарив секундное тепло. Лучше я себя не почувствовал, хуже, впрочем, тоже. Все было по-прежнему: та же безысходность, те же безмолвные слезы душили изнутри, та же боль разъедала плоть, прежнее ощущение обреченности упрямо давило на затуманенное сознание. Я стряхивал пепел вниз и делал очередную затяжку, а когда сигарета догорала до фильтра, она присоединялась к своей подруге на сером асфальте тротуара. И так раз пять. Или шесть? – я не находил нужным считать выкуренные сигареты. В конце концов, я прилично замерз и решил вернуться в номер. Белла все еще спала, но теперь уже, свернувшись в позе зародыша, а не на спине, как раньше. Я не стал ложиться снова, понимая, что мои насквозь пропахшие сигаретным дымом волосы и джинсы только разбудят ее, и отправился прямиком в душ. Немного горячей воды, пожалуй, даже обжигающе горячей – вот, что было мне нужно сейчас. Что бы выжечь все мои мысли о роковом «что если?». Белла проснулась вскоре после того, как я вышел из душа. Мы заказали завтрак в номер и, поев, поспешили продолжить прогулку по Парижу. Набережная De-bourbon, огромное колесо обозрения на Place de la Concorde, пеший круг по Елисейским полям и, само собой, визит в Лувр – ничего не ускользнуло от нашего внимания. В последнем, кстати, мы провели большую часть дня, но так и не успели осмотреть все, что интересовало Беллу (я-то здесь уже дважды был). Мы переходили из зала в зал, и концу этому, казалось, не было. У Беллы горели глаза при виде подлинника Джоконды Леонардо да Винчи и Вверены Милосской, работ Рембранта, Дюрера и Тициана. Перечислять можно до бесконечности, ведь одних картин в Лувре около 6 тысяч. День заканчивается для нас на той же Place de la Concorde у огромного фонтана, расположенного прямо посреди площади. Мягкий свет фонарей равномерно разливается по всей ее территории, не позволяя ни одному сантиметру плитки оставаться во тьме. В воздухе опять кружатся мелкие снежинки, больше похожие не искры под светом многочисленных уличных фонарей. Соприкасаясь с землей, хрупкие белые кристаллики неминуемо таят, превращаясь в воду. Я обнимаю Беллу за плечо, прижимая покрепче к себе. Мы опять болтаем о какой-то чепухе, преодолевая очередной метр площади. Время для нас теряет свой смысл, как и расстояние и прочие земные условности. Мгновения-то – неземные. И неважно, что наша «высокоинтеллектуальная» беседа идет на уровне 8 класса, нам обоим так хорошо. Я целую свою девочку в затылок, она смеется в ответ на очередную мою шутку. Мне она кажется не очень смешной, плоской, а вот Беллу она рассмешила наповал. И все так ровно и гладко проходит этим вечером, что наше настроение обязательно должно быть испорчено. Просто по закону подлости. Не знаю, кто тянет меня за язык, но вдруг ни с того ни с сего я спрашиваю у Беллы: - Ты смогла бы жить, если вдруг не станет меня? Ее взгляд в ужасе застывает на кончиках ее черных сапог. Вокруг внезапно становится так тихо, все звуки улицы меркнут, уходят на второй план. Я понимаю, что только что погубил весь вечер, как только взгляд Беллы, в котором застыл страх всего мира, обращается ко мне. - Что? – охрипшим голосом спрашивает Белла. Мне уже не исправить ситуацию, даже если сейчас я скажу ей «ничего, забудь». - Что если меня не будет, но будешь ты. Ты смогла бы..? - Такого не может быть, - резко обрывает меня Белла. - Это не возможно – я без тебя! Кто я без тебя, Эдвард? Меня нет без тебя. Просто нет! - Белла зажмуривается и отчаянно мотает головой из стороны в сторону, как бы пытаясь смахнуть наваждение или струсить капли воды с волос. Ее слова эхом раздаются у меня в голове, пульсируют в ушах с яростью грома. Впервые я вижу, как Белла злится, или это не злость? Ее глаза наполняются слезами, готовыми в любую секунду сорваться, если я не попытаюсь что-то предпринять. Я делаю шаг навстречу к ней, вытягивая руки, чтобы обнять ее, но она резко отшатывается от меня. - Я знаю, о чем ты думаешь, Эдвард, - со слезами на глазах говорит Белла. Она смотрит на меня с такой невероятной проницательностью, как будто видит насквозь, и этим самым заставляя меня понять, что она имеет в виду. – Но, если ты сделаешь это, я... да, пойми, я же просто не смогу так жить, Эдвард! – она срывается на крик, делая еще один шаг назад. Ускользая от меня еще на шаг… - Я не смогу жить, зная, что ты отдал свою жизнь за меня! Что ты умер из-за меня, - последние слова громом раздаются по площади и несколько человек оглядываются на нас. Я без ужаса осознаю ее правоту – так и должно быть в этой ситуации. Белла просто повторяет мне слова отца, подтверждая его правоту. Немного иначе, но я могу представить, какого ей будет, если я все же сделаю это. - Мне не верится, что ты не хочешь жить, Белла. - Не ценой твоей жизни, глупый ты! - Значит, смерть лучше? – плотно стиснув зубы, спрашиваю я. Только снаружи я выгляжу невозмутимо спокойно, а внутри у меня бушует огонь. Я хочу прямо сейчас кинуться в ноги этой к девушке, выплакать море слез, извиняясь перед ней на коленях, только лишь бы она успокоилась и перестала плакать. Видеть ее такую – для меня хуже всего на свете. - Жизнь без тебя – вот это для меня теперь смерть! Я не хочу умирать, но жить в мире, где тебя не существует – это хуже любой смерти. - Тогда ты знаешь, что чувствую я. Мы - как два полюса одной планеты, не можем быть рядом, но и по отдельности теперь тоже для нас жизни нет… - Пожалуйста, Эдвард, давай оставим все, как есть, не делай глупостей. Живи. А я должна уйти. Но ты… не уходи вместо меня и вместе со мной... Живи – это все, о чем я тебя прошу. - Слишком сложная просьба, чтобы я мог выполнить ее, Беллз, - что мне еще сделать, чтобы она поверила? Я совершенно опустошенным взглядом уставился на Беллу, чувствуя, как тяжелый ком подкатывает к горлу. Молчание затягивается. Если бы не шум проезжающих мимо машин и гомон людей на площади, мы бы оказались в гробовой тишине. Проходит достаточно долгое время, прежде чем Белла начинает говорить. - Это я виновата, Эдвард. Я поддалась слабости. Я разрушила твою жизнь собой, - до этого момента она говорит спокойно с холодной расчетливостью в голосе, но тут все меняется, она вспыхивает, взрывается, начиная истерику по второму кругу. – Мне нельзя было влюбляться в тебя, Эдвард Каллен, и я говорила тебе об этом, предупреждала, чтобы ты держался от меня подальше. Мне надо было никогда не звонить тебе, порвать на мелкие кусочки ту салфетку с номером твоего телефона, тогда ты бы сейчас жил, как должен был жить. У тебя была твоя жизнь… у тебя была жизнь до меня, а я тебе все уничтожила! Я отобрала у тебя и жизнь, и покой, и все, что только можно было отобрать, а теперь я уйду, и только выжженный пустырь останется на месте твоей души! Я слушал ее сейчас так, как, наверное, никогда и никого в своей жизни не слушал. Каждое слово, сказанное Беллой, холодной сталью лезвия врезалось в кожу, оставляя на ней кровавые следы. Больнее мне еще никогда не делали. Никогда… Ее слова ни к коем случае не могли быть правдой, в них не было и сотой правды, но ложь порой бывает больнее всякой истины. Я не смог сказать ей в ответ ничего стоящего. Белла не станет слушать мои доводы против ее слов, она вряд ли откажется от своих мыслей и суждений. Поэтому, не говоря ни слова, я заключил Беллу в объятья, сжав в руках ее хрупкие плечи. Она тут же дала волю слезам, крепко цепляясь пальцами за мою куртку. Я гладил ее волосы, целовал ее в затылок, шепча на ухо слова успокоения свой маленькой девочке, на которою Белла была так похожа сейчас. Моя маленькая беззащитная девочка…