Сказки на ночь

      Ноктюрнал любит наблюдать и выбирать.       В каждом доме найдутся темные уголки. Каждое дерево отбрасывает тень. Во всех пещерах, гротах, лесах, оврагах, деревнях, городах, соборах, погребах, усыпальницах обитает текучая темнота; с заходом солнца она выползает из укрытий и заливает собою Нирн, венчанная на царство звездно-лунной короной.       Ночь — соглядатай Хозяйки Тайн.       Ее глаза везде: в черных зеркалах озер и в буре океанов. Над колыбелями и могилами. Всюду глядит Повелительница Тени; темнота — ее ручной сокол и цепной пес, и нет на свете смертного, которого бы не касался ее взор.       Среди смертных она присматривает себе слуг.       Или жрецов. Или рыцарей. Или знаменосцев. Никто не знает, на что идут те, кто добровольно — или не вполне — отдают ей в дар душу. Что делает Ноктюрнал со своей свитой? Требует ли она жертв, или же жертвы — они сами?       Те, кто жив, не могут рассказать. А те, кто мертв — и подавно.       И, когда очередной клинок выскальзывает из руки, а черный плащ накрывает бездыханное тело, Королева снова открывает тысячи глаз и ищет достойного.       Ведь это не люди выбирают Ноктюрнал.       А Она выбирает их.       В богатой семье купца из Анвила, что в Сиродииле, родился мальчик.       Спустя почти четыре года, в подземных тоннелях столицы Хай Рока, на свет появился другой. Их разделяли месяцы, мили и сотни других рождений — в конце концов, мало ли мальчиков каждый день делают первый вдох? — но нити их судеб уже соприкоснулись, готовые вскоре завязаться в узел, разорвать который не сможет ни смерть, ни вечность.       Они были разными, как ночь и день, и похожими, как рассвет и закат. Галла Дезидения боги благословили сильным, ярким, негасимым разумом, будто уместили само солнце внутрь черепной коробки. Но Вселенная не умеет улыбаться без усмешки: вместе с сиянием гения ему досталась смерть. Она поселилась в его теле еще в утробе матери, несла свой отпечаток в каждой его клетке, и надеялась вскоре восторжествовать.       Малышу, рожденному в темноте и грязи подземелья, дали имя Мерсер. Мерсер Фрей, сын Мелиссы. Ей было всего пятнадцать; она не выдержала мук его рождения и умерла, несчастная, в бреду горячки. Дитя росло среди нищих, и в его зеленых, как драконья чешуя, глазах с первой минуты жила огненная жажда свободы.       Их встреча казалась случайностью. Но любой вор, доживший до пятидесяти, скажет, что случайностей не бывает. Фортуна, судьба, везение и удача — так невежды называют влияние Ноктюрнал. Каждое счастливое совпадение — ее след. Каждая кость, улыбающаяся жирной шестеркой — ее подарок.       Поэтому, когда младшему было восемь, а старшему — двенадцать, их пути пересеклись, чтобы отныне идти рядом.       Они стали друзьями. Они повзрослели и встали на путь воров, тот самый путь, по которому Ноктюрнал за руку ведет своих избранных. Первым сдался Галл: его не пришлось уговаривать, не понадобилась сплетенная вокруг него паутина. Он сам отдал свою душу в обмен на жизнь. Что, кроме «да», может вырваться из груди, неспособной уже дышать?       А Повелительнице Тени юноша очень нравился. Он был бледен, худощав и полупрозрачен, как луна. Кроме того, — пожалуй, именно это Ноктюрнал более всего ценила в смертных, — он знал, что такое благодарность. О, он просто чудом был, этот Галл Дезидений: нежный, преданный, вдохновенный.       И совсем другое — Мерсер Фрей. Бретон вырос своевольным, самоуверенным, наглым, до смешного отважным и до дрожи коварным. Его талант к искусству воровства и обмана глубоко восхищал принцессу даэдра. И так же страстно, как Дезидений стремился жить, его ближайший друг рвался к свободе. Той самой, которой с рождения горели его глаза.       Ноктюрнал не смогла устоять перед таким искушением.       Галл был умен как бог.       Мерсер — хитер как дьявол.       Она жаждала обоих. Неважно, кто станет третьим Соловьем, — ей хотелось, чтобы второй пал ниц, признал ее силу, стал ее глазами, руками, знаменем.       Да, у нее уже имелся Галл. Но кому понадобится одна серьга, один сапог или одна перчатка?       Шли годы.       Птенцы стали большими, ширококрылыми птицами, а мальчики превратились в мужчин. И ничего не менялось: Галл был все так же прекрасен и верен, а Мерсер — соблазнительно, сладко упрям.       Сперва она пыталась сманить его хитростью. Она расстилала перед ним сети, сплетенные из благословений; она направляла его легкой рукой, обращалась тучей и заслоняла дневное солнце, становилась тенью и обнимала его в ночи.       Но Мерсера Фрея не так-то просто подкупить наживой: тем более той, за которой стоит столь высокая плата.       Затем она принялась угрожать. Отмычки ломались в замках, стража появлялась точно из-под земли, а поток золота постепенно иссякал. Но и это не заставило Мерсера уверовать в Святую Подозрений.       Все встало на свои места, когда настало время выбрать нового главу Гильдии. Кандидатов оказалось только двое, и победа досталась тому, кто знал цену милости даэдра.       Галл Дезидений стал гильдмастером. А Мерсер, несносный лучший друг — его правой рукой.       Когда пьяный дым пиров и приветствий улегся, леди даэдра явилась к только что избранному королю за своей долей.       Он читал книгу при свечах. Она разрезала ткань бытия и вынырнула из сумрака, неся с собой синие языки пламени.       — Соловей, — сказала она, наблюдая свое отражение в блестящих черных глазах. — Ты должен мне. Дай мне то, на что я укажу, и моей милости не будет предела.       Галл кивнул, и улыбка, возникшая на тонких губах, показалась Ноктюрнал дерзновенной.       Метаморфоза совершилась. Из бледной, полумертвой тени он превратился в хищного ворона; вместо благолепного почитателя перед ней стоял торговец, назначивший цену всему, что только есть внутри Мундуса. Непостижимая знала разницу между рабами и вассалами: первые навевали скуку, и из их черепов она делала винные чаши; а вот вторые были лекарством от скуки — ее клинками, глазами, питомцами.       — Будет исполнено, миледи, — ответил смертный. — В обмен на честную награду я готов погасить для вас солнце.       Дневное светило Ноктюрнал не досаждало, а вот вызывающе свободный Мерсер Фрей — еще как.       Имперец был мастером обмана, ангелом обольщения. Глядя на то, как осторожно ступает Мерсер по древним камням Соловьиного зала, Ноктюрнал не могла не восхититься умом своего избранника. Желаемое свершилось: наглец принял клятву.       Собственной кровью подписал договор, который ему не дали прочесть.       О, как она ждала этой минуты! Как надеялась и предвкушала, лаская перья склонивших головы птиц — тех, что сами когда-то были людьми и дышали воздухом Нирна! Душа Мерсера, сильная, вольная, понесется песней по всем уголкам земли. Она станет воздухом во флейтах, ветром в горах, туманом в лощинах. Изумрудными нитями четок его дух заструится меж пальцев Хозяйки Тайн, воссияет самоцветом в ее короне, будет ее водой и вином.       Он смотрел на нее, бесплотную, и его взгляд таил в себе нечто странное: будто глаза были глубоким озером под коркой тонкого льда, а в толще воды дремали мрачные, недружелюбные созданья.       Что совратило его, вынудило забыть о принципах и предубеждениях? Силы, даруемые Королевой? Ее благосклонность, ее чары?       Или же зов того, чего Ноктюрнал не понимала и отказывалась понимать — дружбы?       То, как легко Мерсер пошел за Галлом, когда всю жизнь отрицал могущество даэдра, находилось вне ее разумения.       — Согласен ли ты, смертный, — вещала она пламенем из-под потолка, — принять мое благословение и выполнить свою часть сделки?       Формулировки каждый раз различались. Пожалуй, в мастерстве заключения договоров Хранительницу Тени мог переплюнуть разве что Клавикус Вайл. Пусть люди думают, что она милостива и равнодушна, что связавшее их соглашение — простой обмен. Контракт на работу и ничего более.       Осознание придет после смерти.       — Согласен, — отвечал Мерсер спустя секунду промедления.       Одного слова достаточно.       Сделка совершена.       Нет никакого благословения, никаких дарственных. Есть только бартер, в котором одной стороне достается все, а другой — ничего.       Девушку, которую Галл привел к ней следующей, звали Карлия.       Она была давно обговоренной частью плана. Само ее появление на свет уже означало «клянусь», потому как Соловьем была ее мать — а Ноктюрнал обожает брать как плату соловьиных птенцов.       Получившаяся Триада оказалась хрупкой и взрывоопасной. Во главе ее стоял гильдмастер — безупречный рыцарь, преданный вассал. Наверное, он мог бы возвести почитание Ноктюрнал в культ, если бы в силу своего ума не был антирелигиозен. В одной лодке с ним очутились трепетная юная птичка и скрытный, дерзкий хитрец, не переставший поклоняться свободе.       Мерсер не признавал правил, ни во что не ставил условия. Когда подробности Клятвы, утаенные Галлом, всплыли, что-то сломалось в нем.       Будто последняя цепь, удерживающая его от падения в бездну, оборвалась.       Он задумал совершить то, что до него не удалось ни одному смертному: разорвать договор с даэдра. Он сломал и втоптал в пепел то, что согласно сделке был обязан защищать.       Скелетный Ключ похищали постоянно, но еще никогда этого не делал Соловей.       А оставшиеся двое ослепли, увлеченные — нелепые создания! — друг другом.       Ноктюрнал смеялась, плавая посреди вечного сумрака своего царства. Вороны на ее плечах хлопали крыльями, и клювы их щелкали, как кости танцующих скелетов. Прян и горяч тягучий мед почитания, он быстро надоедает. Другое дело — вызов.       Королева Ночи позволяет смертным красть у нее и играть с ней, ведь у последней черты она неизменно возьмет свое.       С каждым годом душа Мерсера гнила все больше, и оттого становилась все слаще. Он погружался в пучины отверженности и отчаяния, искал утешения в плотских забавах и лечил раны на сердце золотом. Когда жажда отмщения стала невыносимой, он отказался от братских обещаний, восстал против Галла и убил его.       Своего друга, наставника, соперника.       Предателя.       Мало что способно привести в бешенство Непостижимую. Мерсеру это почти удалось: он разрушил Триаду и уничтожил ее лучшее звено, любимое, бережно хранимое ею дитя. Душа Соловья оказалась заточена в стенах Сумеречной гробницы, откуда в Нирн более не текла удача.       Но вместе с тем леди даэдра испытывала предвкушение и любопытство. Ведь вызов, брошенный Мерсером Фреем, означал конец соглашению. А когда Соловей нарушает клятву, Ноктюрнал тоже не обязана ее держать.       И это значит, что после его смерти она вольна делать с его душой все, что ей вздумается.       Смерть к нему постучалась спустя четверть века.       Для человека этот срок — половина прилично длинной жизни. Для мера — одна десятая. Для Ноктюрнал — мгновение, один день в ее стране без рассвета.       Он умер в бою, успев в тысячный раз проклянуть Императрицу Тени и ее последователей. До последнего мига его сердце горело ненавистью — такой пряной, такой опьяняющей, такой… знакомой.       Его дух миновал Гробницу. Не было нужды в выполнении никчемных соглашений; то, что было Мерсером Фреем, оказалось в самом сердце Обливиона.       В Вечнотени не существовало оттенков. Только черный (еще чернее, самый черный, чернее самого черного) царил во владениях Ноктюрнал. Среди бесконечной темноты вспыхивали, как искры, огни теперь уже бессмертных душ.       Мерсер угодил в ту часть плана, которая осталась неизведанной для большинства обитателей. Он остался собой, все воспоминания, все чувства были при нем, но от земного существования отличала небольшая деталь: время здесь не имело силы, и не имели конца и его мучения.       Хозяйка Тайны праздновала победу. Самый упрямый из смертных, поправший все, что можно только попрать, стал ее игрушкой. Достойных она награждала; преданных — оставляла в покое; неверных и разорвавших обещания — растягивала и накручивала на пальцы, кромсала и пила, растирала между ладонями и глотала частями.       Мерсер задолжал ей. Крупно. Очень крупно.       И наконец настал час его расплаты.       С неслыханным удовольствием она наблюдала, как душа Клятвопреступника — пока еще целая, дышащая, совсем как живая — стонет и мечется в предвечной тьме, и огромные крылья черных птиц несли Ноктюрнал к нему, приближали неумолимое.       Но вдруг темноту разрезал белый, режущий хуже скальпеля свет; он разорвал мрак в клочья, наполнил воздухом космос, и все вокруг задрожало, затрепетало, завибрировало.       Рядом с Мерсером возникла другая душа, и ее силуэт, не потерявший очертаний спустя годы, был высоким и прозрачным, как луна.       — Беги, — произнес Галл Дезидений. Кто, как не он? — Беги, пока она не нашла тебя. Здесь тебе не место.       — Как ты… — начал было грешник, и тут же поперхнулся словами. — Выход в Нирн?       Старший из Соловьев не собирался болтать впустую: он схватил душу друга, когда-то убившего его, за призрачную руку, и с силой толкнул к порталу.       Ноктюрнал, не в силах пошевелиться, замерла среди теней.       — Прости меня, — сказал Галл.       Мерсер обернулся. На его лице, еще узнаваемом, мелькнуло чувство, которое Хозяйка была не в силах распознать.       — Нет, — ответил он. — Это ты меня прости.       И он исчез, покинул Обливион сквозь зияющую в нем брешь, улизнул из-под носа и вытек между пальцами.       Снова.       Галл обратился сгустком текучей тьмы, подлетел к госпоже, трижды обвился вокруг нее призрачным черным плащом.       Душа его пульсировала огненной радостью.       Метаморфоза завершилась. Даже после смерти он не переставал искать прорехи в тканях бытия, взламывать двери, находить пути.       Даже после смерти он не прекратил красть.       — Леди Ноктюрнал, — сказал он, и голос эхом разнесся по всей Вечнотени. — Тебе, Госпожа Мрака, поют песни соловьи в рощах. Тебе, Непостижимая, принадлежит темнота подземелий, ночей, сумерек и наших сердец.       Принцесса даэдра взмахнула рукой, и птицы с шумом разлетелись кто куда. Мрак расступился. Сквозь пелену черной пустоты выступило ночное небо.       Над Нирном одна за другой зажигались звезды.       — Мерсер Фрей никогда не будет тебе принадлежать.       Ноктюрнал обернулась.       Живой сумрак, взмахнув плащом, растворился в тенях, воспарил между огнями звезд, понесся ветром над лесами и долинами, дыханием вечерней зари опалил кромки гор.       Галл Дезидений — нежный, преданный, вдохновенный — все это время был верен не только ей.