Mad(ness)

Иначе, как ебанутой, Дэйзи назвать себя не может. Спина, словно выбитая из камня скульптура, капли воды сбегают дорожками вдоль напряжённых болью мышц, огибая ровные треугольники лопаток до тонкой талии и ниже, куда Дэйзи смотреть себе не позволяет. Ванная комната мала для них двоих, здесь тускло светит настенное бра, да и сама квартирка у Роджерса простором не отличается. Простая полиэтиленовая шторка когда-то давно сорвана с петель, Дэйзи вжимается спиной в угол, смотрит, как под ногами у него шумит водоворонка, меняя цвет с алого до бледно-розового. Свежие раны — его вечные спутники, а говорить, откуда взялась эта, далеко не последняя, Стив не желает. — Ты не обязана быть здесь, — в голосе слышна немая мольба «уйди, Бога ради, уйди, я ведь за себя не отвечаю», а пальцы методично выскабливают кубики бледно-голубой мозаики со стены. Дэйзи с места не сходит, будто вросла намертво в цементный, уложенный дешевой плиткой пол, уже тронутый рыжеватой плесенью. — Руку перевяжу и уйду, — тихо врёт она. Дэйзи не уйдёт, пока не минует кризис. Она своё отбоялась, она уверенна, как укротитель в клетке с тигром. Броди права была — Дэйзи знает, что влияет на него, что подавляет его срывы одним своим присутствием, и одному дьяволу известно почему, но это работает. Муки совести ли вяжут ему руки, или чувства его сильны настолько, что заглушают яд вируса, сочащийся по капле в измученный мозг, ей неизвестно. Она знает, что Роджерс разнесёт в щепки всё, что попадётся ему под руку, но её не тронет, словно она бронебойной стеной окружена. Иначе, чем охреневшей, Дэйзи назвать себя не может, потому что ей нравится такой расклад. Роджерс при ней наготы своей не стесняется — она ведь ему далеко не чужая, он лениво, будто боли не чувствует, набрасывает на плечи полотенце, расцвечивая белую ткань у левого плеча в алый. Проходит мимо неё по большой дуге, старается ближе не подбираться, а она не церемонится, нарушая бесстрашно его личные границы, подталкивает в спину, на диван его усаживает, распутывает белоснежные полосы бинтов и повязок, трогает края глубокого надреза шипящим раствором. Она движется проворно, кончики холодных пальцев оставляют стылые следы, а ногти короткие, острые, случайно чертят белесой росписью на его коже. Стив подвисает давно не калиброванным механизмом, и тело предаёт его, откликается горячей волной дрожи в ответ на её прикосновения. — Дай мне хоть штаны надеть, — в голосе слышится мольба, её близкое тепло разгоняет по жилам кровь, заставляет член против воли твердеть, а лёгким перекрывает кислород. Роджерс сейчас абсолютно ничего и никого не хочет, лишь покоя, которого Дэйзи его лишает подчистую не только присутствием, но даже одним лишь упоминаем своего имени, когда она далеко от него. Сейчас же Дэйзи непозволительно, непостижимо близко, и Роджерсу кажется, что он вот-вот расклеится окончательно, потому что при ней груз вины давит сильнее, а чувства змеиным клубком сдавливают шею, стирают кости в порошок. Она чуть отсаживается, примирительно поднимает руки, мол, бога ради. Стив спешно натягивает спортивные брюки, лежащие в соседнем кресле комом, отходит к окну, наблюдает, как на город медленно сползают рыжие сумерки, замедляя его ритм, его биение, его бешеный пульс. Внизу тихо плетутся безликие массы, перемежаясь блеском ходовых огней, повязка туго стягивает плечо, а голая спина чувствует её пристальный взгляд, от которого плечи передергивает ознобом. — Прекрати делать это. — Делать что? — её голос твёрд, как камень, и сама она как маяк в бушующем океане. Об неё разбиваются волны, рассыпаются мелкими брызгами, а его укоризненный, подавленный взгляд, на дне которого тлеет синтетическая злоба, падает недолетевшей стрелой ей куда-то под ноги. Она босиком, ей так удобнее, у неё тонкие щиколотки и ухоженные, покрытые розоватым блеском ногти, у этих ног хочется ползать, вымаливая прощение и милость, но это она, черт возьми, она ему сочувствует! — То, что ты всё знаешь, не дает тебе права жалеть меня. Мне это не нужно. — Я и не собиралась. Ты не достоин жалости. — А чего я достоин? Восхищения?! — Рождерс горько усмехается, машинально проверяет кулаком на прочность оконное стекло. Крепкое, долго лупить придётся. Хочется разнести к хуям всю обстановку, потому что Дэйзи выворачивает ему внутренности, она для него упрек и вечное напоминание о том, что парень с плаката на плакате и остался. Она для него за гранью понимания, взять бы её на воротник и встряхнуть хорошенько, проорать ей в лицо «Какого хрена ты всё ещё здесь?!» и выставить за дверь. Но он не может, чувствует, как притянуты к ней канатами его шаткие нервы, знает, что она его единственный шанс удержаться на плаву, как бы безумно это не звучало. Иначе, как идиоткой, Дэйзи себя не считает, слишком буквально воспринимая слова Броди «будь рядом с ним». Она не говорит ему, что он достоин лучшей жизни, потому что кто-то на самых верхах захотел перекроить национального героя в соответствии с новыми задачами, не спрашивая его согласия, будто он чья-то собственность, и в свободной стране снова возродилось рабство. Незнание от ответственности не освобождает, ей тошно от мысли, что вину за невмешательство можно разделить на тысячи тысяч крупиц, и одна из них достанется ей. Роджерс не слышит, как она подходит к нему сзади — под её лёгким телом не скрипят половицы, и шагает она на носочках, едва пола касается. Дэйзи прижимается щекой к его спине, вдыхает его сводящий с ума запах, обводит руками напряженный живот, и мышцы невольно сокращаются от её прохладных пальцев. Она знает, что после будет долго искать себе оправдание. И каждый следующий раз будет убеждать себя в том, что у неё нет иного выбора. — Я не должен, Дэйзи. Я не могу. — Она целует его, сминая его шаткое сопротивление, сама укладывает себе на талию его безвольные руки, горячие от повышенной температуры, опаляющие её кожу через плотный слой костюмной ткани. Преобразование энергий, из агрессии в желание — Дэйзи может считать себя победителем, когда его шумное дыхание опаляет ей висок, когда он отвечает ей, сдерживая за зубами нестерпимую жажду, проговаривая через каждый вдох, словно молитву, «я люблю тебя, люблю, люблю». Оконное стекло холодит ей раздетую спину, и Дэйзи определенно считает себя сумасшедшей, потому что ей плевать, если кто-то увидит их из дома напротив.