Mad(ness)

Скользкое болото ночи оседает в глотке затхлой сыростью, сквозь рассохшиеся рамы взвывает ветер, тревожит сухие, корявые ветви давно запущенных кустов. Они скребут по стеклу, а кажется, что прямо по нервам. Луна высвечивает очертания комнаты молочно-белым, а по стенам неизлечимыми язвами ползут потёки прорванных труб, которые будут безуспешно латать до тех пор, пока дом не пойдёт на слом. Обстановка до неприличия убога, но за квартирой Роджерса следят, а в своё убежище Дэйзи его не пускает и впускать не собирается, несмотря на то, что сейчас между ними нет ни дюйма расстояния. Сдавленный вой на соседней подушке ― и Дэйзи вскакивает, резко поднимается на локтях, откидывает одеяло и аккуратно трогает его взмокший лоб. Стив во сне рвано дышит, хлопковая ткань майки едва не лопается на бугрящихся напряжением мышцах. Лицо пронзает разряд боли в двести двадцать, вынуждая корчится на грани сна и реальности, пока Дэйзи не возвращает его обратно в комнату из мира его личных кошмаров. — Стив, я здесь. Всё хорошо. — Он в это ничуть не верит, отчаянно цепляется за неё, как за спасательный круг, ощущает в ладонях живую, тёплую остроту её локтей, а притянуть её ближе к себе не смеет. — Я опять видел тебя мертвой, — бьёт под дых, режет по ушам звенящей струной. В этих кошмарах ― её неживые глаза и его окровавленные руки, Стив смотрит на неё, ждёт, что она растворится призраком в сизом сумраке комнаты, впитается в ветхую, сатиновую простынь, оставит его подыхать на растерзание его собственного безумия. Её сливочная кожа кажется мертвецки бледной под рассеянным лунным светом, ему страшно касаться её, страшно снова оставить на ней синюшные следы боли. ― Перестань постоянно говорить об этом. Так мы дальше не продвинемся. ― Она не в силах выдерживать его полный агонии взгляд, не в силах продлить зрительный контакт больше, чем на одну секунду. Он убивает себя сам, а спасать его у неё больше нет сил. Дэйзи резко садится на краю постели, старается не касаться ступнями обжигающе ледяного пола, впивается пальцами в продавленный матрас, чтобы в сотый раз спросить себя «какого чёрта?» Какого чёрта она здесь забыла? Какого чёрта она вообще творит?! — Мы дальше не продвинемся, — Роджерс залипает на потолок, не в силах подняться, одеться и уйти, закончить это безумие, потому что не готов. Потому что она не готова его отпустить. — Мы обречены, — он говорит это так уверенно, что мышца в груди сжимается в тугую пружину, и ей больно, и ей жаль, и хочется беспомощно хныкать, потому что время не повернуть назад и сделанного не исправить. У неё нет времени предаваться отчаянию, хотя иной раз так хочется… ― Нельзя сдаваться. — Что она несёт? Дэйзи тысячу раз с ним согласна, но с языка упорно лезёт ядовитая банальщина, опаляет связки режущей болью. Он слышит ее ложь, чувствует горькую фальшь, которой она напрасно хочет подсластить неизбежность, но рад обманываться сам. Их будущее нельзя предсказать даже на день вперёд, и что оно такое, это будущее? Призрачное, нелепое понятие, которое истончилось, износилось, испортилось под гнетом обстоятельств. Ему — жить одним днём, а она дней не считает. Её время течёт рекой в иной плоскости и лишь изредка пересекается с его в одной точке пространства. Дэйзи знает — там, за порогом комнаты её поглотит серая, острая, как сталь, реальность, она заново начнёт прогибать под себя их обоих, день за днём, заставляя мучительно фантазировать, что когда-нибудь, в другой жизни всё непременно сложилось бы иначе. Она возвращается под одеяло, целует прилипшие ко лбу пряди, устраивает у себя на груди его голову, шепчет что-то о том, что она рядом, и всё хорошо, и задыхается от горечи, от жалости, от собственных изломанных чувств, а тепло его тела стелется ей по венам, будоражит разум терпким запахом его волос. Переступать черту с ним на удивление просто, и Дэйзи забыла, когда успела сделать тот роковой шаг от жгучей ненависти до скотской привязанности с кислым привкусом Стокгольмского синдрома, и ей глубоко плевать на всё. На улице промозглая осень — к чёрту её, и пусть мир прямо сейчас катится в пропасть, здесь тепло и тихо, чтобы забыть и забыться от всего на пару часов.